Рыжая Соня и ветер бездны - Говард Роберт Ирвин - Страница 31

Что касается Сони, то на ее воспитание Сиэри давно махнула рукой, не в силах совладать со строптивым и дерзким нравом и замашками, более подходящими какому-нибудь разбойнику, Нежели дочери почтенного семейства. Вот старшая Ална — просто пример послушания и благонравия! Ална во всем походила на мать: столь же неторопливая в движениях и мыслях, она не слишком интересовалась происходящим вокруг. С детских лет ее занимали всяческие таинства, она целыми днями могла рассматривать толстый, чудом сохранившийся в семье фолиант, в котором древний мудрец рассуждал о природе божественных сил, а художник нарисовал, как умел, их воплощение в виде удивительных и непривычных человеческому взору животных.

Там были Полярный Волк, совсем непохожий на волка, Серый Медведь и Буревестник, ничуть не напоминавшие могучего зверя и морскую птицу, а скорее вызывавшие в памяти ночные кошмары, когда приходят во сне зыбкие и расплывчатые тени и человек не может осознать увиденное.

Художник изобразил в этой чудной книге и Бога-Вепря, похожего на огромного волосатого и страшного человека, Гуллах, женщину-скорпиона, львицу с человеческой головой — все эти странные образы притягивали Алну, заставляя ощущать трепет и неясное томление.

Ей чудилось, будто она слышит их. Вернее, не воспринимает голоса дивных существ слухом, как все люди, а словно впитывает кожей. Мать, когда заметила непонятные пристрастия своей старшей дочери, подумала, что девочка заболела. И отвезла к какому-то не то шаману, не то колдуну, обитавшему в глухом лесу у Рабирийских гор.

В Аграпуре говорили, что он беседует с богами и ему дано понимать сокрытое от глаз и ума простых людей. Имя этого человека никому не было известно, узнала о нем Сиэри от своей соседки, которая шепотом, словно опасаясь, что их услышат, посоветовала показать ему дочку.

Келемет, когда Сиэри попросила у него денег на дорогу, с недоумением приподнял бровь, ибо больше всего на свете верил в крепость рук и остроту кинжала, а ко всяким там колдовским и знахарским штучкам относился подозрительно, однако перечить жене не стал, тем более, что в средствах стеснен не был.

— Поезжай, раз тебе так хочется,— усмехнулся он и дал жене нескольких провожатых из своих подельников, отпетых головорезов, на которых мог полностью положиться, а также приказал запрячь карету, здраво рассудив, что лучше потакать блажи супруги — спокойствие в семье стоит куда дороже, нежели пара десятков золотых.

… Путь был неблизкий, потому что шаман жил в самой отдаленной и глухой части Рабирийских гор. Когда они подъехали к месту, которое описала соседка, Сиэри, приложив ладони ко рту, прокричала те слова, которым ее научили. В глухом лесу эхом отозвался рык не то человека, не то зверя, и над путниками, снявшись с ветвей, принялась кружить стая птиц, сопровождая хлопанье крыльев тоскливыми и пронзительными криками.

Через некоторое время зашуршали кусты, и на тропу вышел человек — с виду обычный, высокого роста, худой, смуглый, с космами темных волос, падавших на плечи. Странный, почти неподвижный взгляд его черных блестящих глаз, одновременно пугающий и завораживающий, подсказал женщине, что это тот, кого она искала. Человек ничего не спросил — он безошибочно прочитал в глазах Сиэри, зачем она пришла к нему.

— Вы, люди добрые,— скрипучим голосом произнес человек, обращаясь к спутникам женщины,— вон на той поляне поставьте шатер и ждите, пока мы вернемся.

Провожатые, лихие и далеко не робкого десятка мужчины, восприняли его слова как должное и, подобно телятам, повинующимся пастуху, не говоря ни слова, направились в то место, куда указал человек, оставив Сиэри и Алну, вцепившуюся в руку матери, со странным незнакомцем.

— Пойдем,— сказал он и, повернувшись, шагнул в чащу, прямо в переплетение ветвей.

Сиэри, дрожа от страха, последовала за ним и увидела, что среди бурелома и могучих стволов старых сосен вьется неприметная тропинка, которую она сама никогда не смогла бы обнаружить. Тропинка поднималась все выше в тору, и они с дочерью с трудом поспевали за человеком, который шагал вверх по камням упругими быстрыми шагами.

Шаман был одет в куртку из шкуры лисы, заканчивающуюся нашитыми на подоле беличьими хвостами, они болтались при каждом его движении, и Сиэри казалось, что перед ее глазами мелькает спина неведомого многохвостого зверя.

Через некоторое время они вышли на площадку, прилепившуюся к огромной черной скале, возвышавшейся над остальным миром, словно громадный каменный кулак. У подножия монолита были вырублены ступени, ведущие к неприметному отверстию в скале. Шаман, не оглядываясь на женщин, поднялся по ступенькам и скрылся в скале. Сиэри ничего не оставалось, как последовать за ним. Ална молча и безропотно шла за матерью, крепко держась за ее руку.

Войдя внутрь, женщина увидела, что находится в небольшой пещере, в которой было еще несколько дверей, по всей видимости, ведущих в другие помещения. Окон не было, но несколько факелов, укрепленных на стенах, давали достаточно света, чтобы рассмотреть убранство пещеры.

Вдоль стен стояли широкие скамьи, скорее похожие на невысокие столы, под потолком проходило несколько деревянных балок со свешивающимися вниз цепями и кожаными ремнями, на одной из стен была прикреплена полка, уставленная множеством кувшинчиков и флаконов, а чуть пониже на выступающих из камня железных прутах были развешаны пучки трав, звериные шкурки и еще много других предметов, из которых Сиэри показались знакомыми только Две многохвостые плети с узорчатыми рукоятками да круглый бубен, сделанный из тонкого деревянного обруча с натянутой на него кожей.

— Подойдите! — приказал шаман и указал Сиэри на небольшое каменное возвышение посреди помещения, чуть выступавшее над полом. Она повиновалась и встала, куда указал ей черноволосый человек. Тот пододвинул одну из скамеек поближе к возвышению и коротко бросил:

— Раздень девочку и поставь ее сюда!

Сиэри снова повиновалась, словно не отдавая себе отчета в своих действиях. Ална, напуганная необычностью происходящего, встала на скамью, куда указал шаман, и напряженно глядела на него широко раскрытыми глазами. Тот отошел на несколько шагов и посмотрел на стоящих рядом мать и дочь. Удовлетворенный увиденным, он вновь приблизился к ним и, взяв обе руки девочки, поднял их вверх и прикрепил к кожаным петлям, спускавшимся с одной из балок.

— Теперь ты! — повернулся он к женщине.

Сиэри застыла от неожиданности и открыла, было, рот, собираясь сказать шаману, что она совершенно здорова и приехала показать дочь, но под взглядом черных блестящих глаз оробела и медленно, вещь за вещью, сняла с себя все до последней нитки. Колдун продолжал внимательно наблюдать за ней, отчего у женщины начали дрожать руки, и она долго не могла расстегнуть последнюю застежку.

— Хорошо! — сказал шаман, когда Сиэри осталась стоять перед ним совершенно обнаженной, и было непонятно, к чему это относилось: к тому, что она, наконец, выполнила его приказ или к оценке ее тела, открытого взору этого непонятного, наводящего ужас мужчины.

Сиэри находилась в странном оцепенении и даже не пыталась прикрыться, а стояла, опустив руки на бедра и позволяя шаману осматривать цепкими холодным глазами ее нагое и беззащитное тело. Затем тот, не говоря ни слова, подошел к женщине и, подняв ее руки, прикрепил кисти к кожаным петлям. Теперь и мать, и дочь оказались в одном положении.

Смущенная пристальным взглядом шамана, Сиэри, тряхнув головой, перебросила часть своих густых волос со спины вперед. Медно-желтый водопад заструился по ее плечам и груди, но шаман подошел к ней и, убрав волосы назад, стянул узлом. Потом он принялся осматривать обнаженные тела подробно и не спеша ходил вокруг и вглядывался, словно стараясь найти в матери и дочери какое-то сходство или, наоборот, то, что отличало одну от другой. Особенно внимательно он рассматривал каждую обнаруженную родинку или пятнышко на коже.

Сиэри и Ална стояли молча, не смея пошевелиться, все время, пока взгляд черных глаз скользил по их телам, иногда останавливаясь — тогда шаман бормотал себе под нос непонятные слова. Наконец он развернулся и, подойдя к полке, снял оттуда несколько глиняных плошек. Расставил их вокруг возвышения и, налив в сосуды какую-то жидкость, поджег ее. Каждая плошка превратилась в светильник, озаривший женские тела зеленоватым, слегка мерцающим светом. Потом шаман снял со стены бубен и, ударяя в него и подпрыгивая на каждом шагу, принялся кружиться в медленном, но все убыстряющемся танце. И запел тонким и пронзительным голосом — от этих звуков по телу матери и дочери побежали мурашки, и они ощутили холод окружавшего их воздуха.