Все, что блестит - Ховард Линда - Страница 26

Гордость всегда была сильной стороной характера Джессики и пришла ей на помощь сейчас. Вздёрнув подбородок, она спросила:

— Какого сорта женщину ты приведёшь в дом к матери? Монахиню?

— Не зли меня, — тихо зарычал он и предупредил: — Я могу обойтись с тобой таким образом, что весь твой предыдущий опыт покажется тебе раем. Но, чтобы ответить на твой вопрос, скажу: женщина, на которой я женюсь, будет невинна и чиста, как в день, когда она родилась, женщина, которая будет обладать и характером, и нравственностью. Я признаю, что у тебя имеется характер, дорогая, но в нравственности ты испытываешь недостаток.

— Где же ты найдешь такой образец? — спросила она, насмехаясь, нисколько не испугавшись. Он уже причинил ей боль — такую ужасную, какую ей уже не доведётся испытать. Что ещё он мог сделать?

Он резко ответил:

— Я уже нашёл её, я собираюсь жениться на дочери старого друга семьи. Елене только девятнадцать, она воспитывалась в монастыре. Я хотел подождать, пока она не станет старше, чтобы обручиться. Она заслуживает беззаботной юности.

— Ты её любишь, Николас? — этот вопрос сорвался у неё с языка, поскольку для неё, в итоге, оказалось ещё б?льшей болью думать, что он любит другую женщину. В сравнении с этой совсем неизвестной Еленой Диана представлялась жалкой соперницей.

— Она мне очень нравится, — сказал он. — Любовь придёт позже, когда девочка повзрослеет. Елена будет любящей, послушной женой, женой, которой я смогу гордиться, хорошей матерью моим детям.

— И ты сможешь привести её в дом своей матери, — насмешливо заметила Джессика, страдая от боли.

Она отбросила в сторону покрывало и поднялась, гордо выпрямившись и высоко подняв голову.

— Ты прав в одном, — произнесла она срывающимся голосом. — Я — не для тебя.

Он молча наблюдал, как она подошла к своему платью и подняла его с пола, быстро скользнув в него. Сунув ноги в туфли, она сказала:

— До свидания, Николас. Это был интересный опыт.

— Не так быстро, дорогая, — безжалостно издеваясь, сказал он. — Прежде чем выйти в эту дверь, тебе стоить учесть, что будучи моей любовницей ты извлекла бы пользы даже больше, чем выйдя замуж за Роберта Стэнтона. Я готов хорошо заплатить.

Уязвлённая гордость удержала её от ответа на эту насмешку.

— Благодарю, но нет, спасибо, — небрежно произнесла она, открывая дверь. — Я подожду лучшего предложения от кого-нибудь другого. Не трудись меня провожать, Николас. Ты для этого не одет.

Он даже рассмеялся, откинув назад свою высокомерную голову:

— Позови меня, когда передумаешь, — сказал он вместо прощания, и она вышла, не оглядываясь.

Она позвонила Чарльзу ранним утром следующего дня и сообщила, что на несколько недель покидает город. Она не плакала, её глаза оставались сухими и воспалёнными, и она знала, что не может оставаться в Лондоне. Она вернётся, только когда Николас уедет, улетит обратно на свой остров.

— Я собираюсь в загородный дом, — сказала она Чарльзу. — И не говори Николасу, где я, хотя сомневаюсь, что он станет докучать расспросами. Если ты подведёшь меня, Чарльз, клянусь, я никогда больше даже не заговорю с тобой.

— Небольшая размолвка? — спросил он с очевидным весельем в голосе.

— Нет, наши пути действительно мирно разошлись. Он меня назвал шлюхой и заявил, что я недостаточно хороша для того, чтобы он женился на мне, и я ушла, — хладнокровно объяснила она.

— Боже мой! — Чарльз произнёс что-то себе под нос, а потом быстро спросил: — Ты в порядке, Джессика? Ты уверена, что должна мчаться в Корнуолл прямо сейчас? Дай себе время, чтобы успокоиться.

— Я очень спокойна, — ответила она, и это было правдой. — Мне нужен отпуск, и я беру его. Ты знаешь, где меня найти, если появится что-то срочное, но в любом ином случае я не собираюсь видеться с тобой в течение нескольких недель.

— Очень хорошо. Джессика, дорогая, ты уверена?

— Разумеется. Я в полном порядке. Не беспокойся, Чарльз. Я забираю с собой Саманту и щенков. В Корнуолле они с удовольствием порезвятся.

Повесив трубку, она убедилась, что всё в доме выключено, взяла сумку и вышла, тщательно заперев за собой дверь. Её багаж находился уже в автомобиле, также как Саманта и её копошащееся неутомимое семейство, путешествующее в большой коробке.

Отдых в Корнуолле пойдёт ей на пользу, поможет забыть Николаса Константиноса. Она отделалась малой кровью и, к счастью, сумела уйти, сохранив чувство собственного достоинства. По крайней мере, не позволила ему понять, насколько она была разбита.

Проворачивая в уме всё снова и снова в течение долгой дороги в Корнуолл, она задавалась вопросом, не знала ли она с самого начала наверняка, чт? Николас думает о ней. Иначе, почему она упомянула о браке в такой момент, когда Николас, занимаясь с ней любовью, был уже на пределе, готовый окончательно овладеть ею? Не понимала ли она на подсознательном уровне, что он не позволит ей думать, что, обольстив её, намеревается жениться?

Она была рада, что не открыла ему тот факт, что до сих пор оставалась девственницей, — он бы рассмеялся ей в лицо. Она могла доказать это ему. Без сомнения, он потребовал бы доказательств, но она слишком горда. Почему она должна что-то ему доказывать? Она любила Роберта, и он любил её, и она не станет извиняться за их брак. Как-нибудь она забудет Николаса Константиноса, сотрёт память о нём. Она не позволит воспоминаниям о нём разрушить свою жизнь!

Глава 7

В течение шести недель Джессика детально изучала газеты в поисках любого, даже самого маленького сообщения о том, что Николас вернулся в Грецию. Несколько раз его имя упоминалось, но речь всегда шла о том, что он полетел в то или иное место на очередное совещание, а днём позже она читала, что он возвратился в Лондон. Почему он оставался в Англии? Прежде он никогда не задерживался здесь так надолго, всегда возвращаясь на свой остров при первой же возможности. Она никак не связывалась с Чарльзом, и потому не могла получить от него ни малейшей информации — не той, которую черпала из газет. «Я ничего не хочу знать о Николасе», — отчаянно твердила она себе снова и снова, но боль в сердце не утихала, заставляя её ночь за ночью лежать до рассвета с открытыми глазами, и превращала любую еду во рту в горечь.

Она быстро худела, её и без того тоненькая фигурка становилась совсем хрупкой. «Вместо выздоровления я рискую превратиться в символ упадка викторианской эпохи», — насмешливо подтрунивала она над собой, но никакие усилия не могли заставить её проглотить более одного-двух кусочков какой-либо еды.

Долгие прогулки с Самантой и её резвящимися щенками, которых она брала для компании, утомляли, но не доводили до изнеможения, в котором она нуждалась, чтобы, наконец, поспать. Вскоре она начала испытывать такое чувство, будто её окружают призраки. Всё напоминало ей о Николасе, хотя ничего не было в точности таким, ведь он находился в Лондоне. Она слышала его голос и вспоминала его жадные поцелуи, его неистовое чувство собственности. Возможно, он не любил её, но, безусловно, хотел и был весьма откровенен в своём желании.

Неужели он ожидал, что она вернётся к нему? Было ли это причиной тому, что он всё ещё оставался в Лондоне? Мысль эта опьяняла, но Джессика понимала, что на самом деле ничего не изменилось. Он либо примет её на своих условиях, либо не примет вообще.

И она по-прежнему продолжала оставаться в своём загородном доме, спускаясь каждый день вниз на пляж, где отдыхающие — и взрослые, и дети — затевали возню и неистово радовались при виде пяти толстеньких прыгающих щенков. Тех уже отняли от матери, и, помня о том, как быстро они растут, Джессика отдала их, одного за другим, восхищённым детям. Теперь с ней оставалась только Саманта, и дни тянулись бесконечно долго.

Как-то однажды утром она посмотрела на себя в зеркало, завязывая лентой волосы, по-настоящему посмотрела на себя, и была поражена тем, что увидела. Она действительно позволила Николасу Константиносу превратить себя в это бледное, хилое существо с огромными тёмными кругами под глазами? Что было с ней не так? Да, она любит его. Несмотря на всё, что он сказал ей, она всё ещё любит его, но не настолько пала духом, чтобы позволить ему уничтожить себя!