Двойной заговор. Тайны сталинских репрессий - Прудникова Елена Анатольевна - Страница 1

Елена Анатольевна Прудникова, Александр Иванович Колпакиди

Двойной заговор. Тайны сталинских репрессий

ВВЕДЕНИЕ

«Репрессии» – одно из тех понятий, которые в последнее время незаметно изменили свое значение. Строго говоря, репрессии – это любая карательная деятельность государства. Например, знаменитое «вор должен сидеть в тюрьме»… И милиция является репрессивным аппаратом точно так же, как и КГБ, а три года за кражу – точно такой же репрессивной мерой, как и пресловутое «десять лет без права переписки».

Но в последнее время в общественном сознании закрепилось иное понимание этого слова. Репрессии – это внезаконная карательная деятельность государства в политической сфере (или такая, когда наказание явно неадекватно преступлению) – скажем, повальная «посадка» политических противников, или тюремный срок за болтовню в сталинском СССР.

Строго говоря, последнюю меру нельзя назвать внезаконной. В 30-е годы в СССР существовала статья 58, «контрреволюционная агитация и пропаганда», по которой за антиправительственные разговоры полагался конкретный срок. Можно, конечно, этим фактом возмущаться, а можно вздохнуть и утешиться любимой фразой древних римлян, которую так часто приводят сторонники концепции «правового государства»: «Закон суров, но это закон». А можно и вспомнить, к каким страшным для государства и народа результатам привела в 80-е годы свобода такой вот неконтролируемой болтовни. Это как управление автомобилем в нетрезвом виде: само деяние вроде бы и невеликое преступление – но последствия!

Пойдем и мы не за словарем, а за обществом, и подкорректируем термин ему в угоду: репрессии – это политическая карательная деятельность государства, внезаконная или неадекватная совершенному преступлению. Немножко коряво, но смысл вроде бы отражает, не так ли? И с этой точки зрения и подойдем к тому процессу, который принято называть «сталинскими репрессиями».

При внимательном рассмотрении видно, что это не один сплошной процесс, а, как минимум, четыре переплетающихся потока, трагическим образом совпавшие во времени и пространстве. Оттого-то так трудно и понять происходившее, что целиком процесс не вписывается ни в одну разумную концепцию – разве что в теорию сталинского безумия (в медицинском смысле). Но если разделить его «по фракциям», то все очень даже вписывается, и без особого напряжения понимается. Другое дело, что иной раз события закладывают такие виражи… и тогда приходится вспомнить старый принцип мисс Марпл: «Когда отброшены все не выдержавшие критику объяснения, надо принимать оставшееся, каким бы оно ни казалось невероятным». Но что делать: если кусочки головоломки складываются в сюрреалистическую картину – приходится признавать именно ее…

Тут что любопытно – Сталин незадолго до «тридцать седьмого года» начал целенаправленно строить в СССР правовое государство. А в правовом государстве репрессии (в народном понимании), равно как и пресловутое «очищение», невозможны в принципе. Вот и вопрос: какой смысл накануне расправы с политическими противниками укреплять законность? Куда удобнее разобраться с ними «по-революционному», а потом посетовать на «головокружение от борьбы», сделать несколько горьких выводов и заняться правовой стороной советской жизни. Так ведь нет: законность стали укреплять непосредственно перед событиями 1937 года. Неувязочка, однако… И, более того, такая неувязочка, которая заставляет искать совершенно иное объяснение вообще всему, что тогда было.

В процессе репрессий можно выделить два магистральных потока: «рациональный» и «иррациональный». Эта книга посвящена первому – рациональному, а именно – борьбе режима с политическими противниками, с которой все началось. Эта борьба идет во все времена и во всех государствах. Не везде она приводит к таким последствиям – но иногда бывает и хуже. Как, например, случилось в гитлеровской Германии. Или в Испании, где слабое демократическое правительство не смогло выполнить эту задачу, и в итоге ручеек крови, не пролитый на эшафоте, отозвался кровавым хаосом, затопившим страну. Или в современной Чечне, события в которой показали, что сталинское решение чеченской проблемы было наиболее гуманным из всех возможных.

Демократия – реальная демократия – на самом деле куда более тоталитарна, чем почти любая диктатура. В свободном демократическом обществе существует такой идеологический террор, который никаким диктаторам и не снился. За примерами далеко ходить не надо. В современной Европе, например, можно получить вполне реальный тюремный срок за утверждение (сколь угодно доказательное), что в гитлеровских концлагерях не существовало газовых камер. Да-да, вы не ослышались: именно за то, что технология массового умерщвления людей не содержала такого технического средства, как газовые камеры. «Бред, – скажете вы. – При чем тут?»

Да, конечно, бред. Но люди-то – сидят!

Или, например, США – оплот свободного мира. Не знаем, что уж там их правительство проделывает со своими гражданами, но надо было видеть, как испугался здоровенный белый мужик, руководитель американского хора, когда у него спросили, почему в его коллективе нет черных. И не зря, кстати, именно в США так развит мрачный жанр антиутопии.

Все правильно: тотальное соблюдение прав человека требует тотального контроля над мыслями человека. Это единственный бескровный способ защиты этих самых прав. Все остальные требуют очень большой крови.

К сожалению, в реальном обществе равная забота о правах волков и овец неизменно оборачивается геноцидом овец. А соблюдение прав овец требует охоты на волков. Если общество не заморачивается демократическими принципами, оно довольно быстро решает эту проблему самым простым способом. Может быть, это и ужасно… Но тем, кто считает, что это неправильно, остается лишь порекомендовать экскурсию в Чечню.

В 30-е годы все тоже начиналось с охоты на волков – и еще каких! Это уже потом, чтобы оправдать, их объявили овечками.

Да, но кому придет в голову оправдывать волков?

А вот это – самое интересное!

Но это уже совсем другая история…

Часть первая

ТАЙНОЕ СОТРУДНИЧЕСТВО ГЕРМАНИИ И РОССИИ

…Летом 1921 года на перрон Киевского вокзала в Москве из относительно чистого и комфортабельного по тем временам международного вагона вышли два человека, резко выделявшиеся своим явно заграничным видом из вокзальной толпы. Одного приставленный наблюдать за ними сотрудник ВЧК знал хорошо – с очередным визитом на Родину приехал советский представитель в Берлине Виктор Копп. Другого он обрисовал в донесении так: «На вид лет 35–40. Волосы темные, короткие, лицо круглое, брюзгливое, бритое. Одет: серое кепи, серый костюм, длинные зеленоватые чулки, коричневые полуботинки». Фамилия гостя была Нейман.

Не знаем, что было у сотрудника ВЧК по геометрии, и изучал ли он ее вообще, если эту длинную, типично прусскую физиономию посчитал круглой. Брюзгливое выражение лица служило хорошей маскировкой для зорких, умных глаз. И фамилия гостя была совсем не Нейман. Год назад он уже приезжал в Москву, и тогда звался Зибертом, хотя был Зибертом не более, чем Нейманом. Агент ВЧК не мог знать настоящего имени гостя, но его начальство было прекрасно осведомлено, кто он такой. Под именем Неймана Москву посетил человек примечательный и загадочный. Сейчас его имя почти забыто, а тогда он был широко известен в узких кругах как «немецкий Лоуренс» и, несмотря на молодость, считался асом разведки. В Советскую Россию с важнейшей миссией налаживания германо-советских контактов прибыл Оскар фон Нидермайер.

…Тем же летом 1921 года комфронта Тухачевский переступил порог Академии Генерального штаба, сделав очередной зигзаг своей сюрреалистической карьеры. Подпоручик царской армии, почти всю Первую мировую войну благополучно пробывший в германском плену, в Гражданскую он взлетел до командарма, потом до командующего фронтом. Командовал то более, то менее успешно, провалил одну из крупнейших кампаний польской войны, но все равно был самым популярным военачальником Красной Армии. А теперь, имея за плечами двухлетнее военное училище, был назначен ни больше, ни меньше, как начальником Академии.