Анатом - Андахази Федерико - Страница 15

Не было ни нарядов, ни ухаживания, ни любовных писем или подарков — подарком была сама Инес, которую муж получал из рук родителей. Она отправилась во Флоренцию, где ее дожидался маркиз, в сопровождении членов обоих семейств. Инес вышла замуж девственной и добродетельной. Маркиз происходил из благородного рода Карла Великого, и когда Инес впервые увидела своего мужа, у нее создалось впечатление, что в его тучной фигуре совместились объемы всех его знатных предков, а в нем самом — возраст всех прославленных каролингских пращуров. Она и представить себе не могла, что муж ее окажется столь старым и тучным, хотя, впрочем, она себе его вообще никак не представляла.

Инес была хорошей женой, вручившей своему супругу всю свою virtus in conjugio*; в ней была видна родовитость и, кроме того, «целомудрие», то есть христианская супружеская чистота. Если жена, согласно церковной заповеди, должна отказаться от всякой страсти и «относиться к мужу так, будто его у нее нет», для Инес это не представляло никакой трудности; на самом деле, она едва умещалась на супружеском ложе рядом со своим огромным мужем. Ей не приходилось обуздывать вспышек похоти, ее не мучила низменная страсть. Она не чувствовала никакого влечения к своему мужу, да и ни к кому другому. Можно было сказать, что Инес совершенно лишена хоть какой-то чувственности. Ничто не доставляло ей наслаждения, но ничто ее и не отвращало. Она не знала ни вскриков, ни стонов, ни ночных желаний. За все время их брака у маркиза случилось три старческих эрекции, они три раза совокупились, и три раза Инес понесла, ни разу не испытав frenesi veneris — исступления страсти. Словно проклятие преследовало семью: как и мать, Инес не родила ни одного сына; каждый раз это были дочери, сухая листва с увядающего генеалогического древа каролингов. Четвертая эрекция была бы чудом; и потому, оскорбленный, недовольный и отчаявшийся маркиз решил умереть. Так он и сделал.

Инес была очень молода. Она полностью посвятила себя воспитанию своих трех никому не нужных дочерей, со скорбью вспоминая об усопшем супруге, которого не сумела порадовать, не сумела исполнить его желание дать новую ветвь своему благородному генеалогическому древу. Душу ее переполняло сочувствие и сострадание, она была обращена к Богу. В уединении своей комнаты Инес писала во имя Его бесчисленные поэмы. Она молилась. Она была одной из самых богатых женщин Флоренции.

Ее вдовство отягощалось только тем, что она не смогла исполнить святого супружеского долга — родить сына. В остальном ей не нужно было иной любви, кроме как к Богу. Она не чувствовала себя обделенной любовными утехами, не тосковала по милым радостям, ее не одолевали ни темные, ни грешные мысли: она никогда не знала первых, а потому ей в голову не могли прийти и другие.

Всего богатства, унаследованного Инес, не хватало, чтобы искупить горечь своей неспособности дать наследника усопшему супругу. И для того, чтобы умерить свои печали, а прежде всего, чтобы искупить вину перед памятью мужа, она решила продать оливковые рощи, виноградники и замки и на эти деньги построить монастырь. Таким образом, ведя жизнь чистую и целомудренную, она бы выполняла свой супружеский обет, посвятив себя служению мужскому по— раз уж ее чрево не сумело произвести на свет мужчину, — монашескому братству и бедным. Так она и сделала.

Считалось, что Инес идет прямым путем к святости, и это было правдой, пока — сейчас самое время это сказать — между ее чистой до прозрачности жизнью и вечным блаженством не встал человек — Матео Ренальдо Колон.

Инес была близка к тому, чтобы окончить свои дни, как истинная святая. Летом 1558 года она слегла от неведомой болезни. Она удалилась со своими тремя дочерьми в скромный дом около монастыря и с христианским смирением решила ждать смерти.

Дух Инес постепенно изменялся, становясь мрачным и пессимистичным, она уходила в мир темный и беспокойный. Любое происшествие, более или менее необычное или, напротив, обычное, обыденное, становилось для нее самым зловещим предзнаменованием: если звонили колокола аббатства, она не могла отделаться от мысли, что они звонят по одной из ее дочерей. Она опасалась за здоровье аббата, которое, напротив, было превосходно, и, по правде сказать, за всех, кто был рядом. Самый обычный насморк оказывался, несомненно, роковым воспалением легких с неминуемым смертельным исходом. Со временем все эти страхи сломили ее дух, она подозревала, что страдает самыми тяжелыми болезнями, простое раздражение кожи было для нее симптомом близкого конца от проказы. Ей казалось, смерть подстерегает ее всюду. Она страдала от бесконечных мучительных бессонниц, во время которых сердце готово было выскочить из груди, ее терзала болезненная одышка, внушавшая ей убеждение, что она умрет от удушья, то и дело вся она покрывалась холодным потом. Лежа в кровати, она представляла, как будет выглядеть ее тело после смерти, и ее мучила мысль о разложении собственной молодой плоти. Вскоре все эти тревожные болезненные явления перешагнули порог ночи и совершенно заполонили ее жизнь. Мало-помалу, из-за головокружений, мешавших ей ходить, Инес решила окончательно укрыться в своей постели и ожидать, как рассудит Бог. Но она не нашла в Боге ни спокойствия, ни утешения, что еще больше усилило ее муки, поскольку противоречило ее благочестивому сознанию. Инес даже не могла ожидать смерти с христианским смирением. Она непрерывно страдала.

Видя, что здоровье Инес окончательно расстроилось, аббат вспомнил, что некий падуанский хирург чудесным образом спас жизнь одному умирающему, о чем в свое время много говорили. И потому он, не колеблясь, обратился с ходатайством к своему знатному кузену, близкому к Медичи, и тот, не останавливаясь перед затратами, прислал ему тысячу флоринов в качестве гонорара для светила и еще пятьсот на дорогу и другие непредвиденные расходы.

Открытие

По узким улочкам Падуи мчался всадник. На рыночной площади он опрокинул лоток торговца фруктами —тот даже не успел раскричаться, — и груда апельсинов покатилась вниз по улице. Бока коня лоснились от пота, на губах выступила пена — он мчался галопом с другого конца Эвганских гор. Всадника заметил ворон Леонардино. Он тайно следовал за ним, кружа высоко в небе, еще с тех пор, как тот въехал в древние городские стены через Эвганские ворота и поскакал вдоль набережной Сан-Бенедетто. Когда же всадник оказался на мосту Тади, ворон, словно разгадав его намерения, полетел вперед и уселся на капитель аудитории, в которой его хозяин обычно проводил занятия.

Перед университетскими воротами всадник спешился и быстро зашагал через двор.

— Где мне найти Матео Колона? — спросил он человека, с которым вскоре поравнялся.

Тот оказался деканом, Алессандро де Леньяно.

Посланник коротко объяснил, что прибыл по срочному делу, и после необходимых приветствий немедленно, не вдаваясь в дальнейшие подробности, повторил свой вопрос — не возникало сомнений, что он не уполномочен информировать о цели своего визита никого, кроме самого анатома.

— Мне приказано вручить послание messere Матео Ренальдо Колону, — только и сказал посланник.

Алессандро де Леньяно глубоко возмутило слишком почтительное упоминание о цирюльнике, barbiere, а также намеренное неуважение к его, декана, полномочиям, словно он был простым лакеем, в чьи обязанности входило объявлять Его Высокопреосвященству Матео Колону о вновь прибывших.

- Пожалуй, мне следует уведомить вас о том, что в этих стенах распоряжаюсь я.

— А мне, пожалуй, следует уведомить вас о том, кто является отправителем послания, —парировал незнакомец, дерзко позволив себе передразнить собеседника. И показал подпись и печать на обороте письма.

Декану ничего не оставалось, как обещать посланнику вручить письмо анатому, как только тот возвратится из поездки.