Ты – лучший - Мэй Сандра - Страница 18

– Все! Хватит. Пошли, а то мы никуда сегодня не доберемся!

Он решительно зашагал вперед, а Морин молча пошла за ним. Отчаяние раздирало ее на сотню маленьких Морин О’Лири. Теперь Джон Карлайл стал ей еще ближе.

И еще желаннее.

Потому что теперь перед ней был живой человек, испуганный, растерянный, недоумевающий – и все же достаточно сильный, чтобы справляться со своими страхами.

Яномами очаровали Морин с первой минуты. Во-первых, они появились как из-под земли, вернее из травы, и сразу защебетали на странном и певучем языке, улыбаясь белоснежными улыбками и отчаянно кивая ей в знак приветствия. Самые высокие мужчины доходили Морин примерно по грудь, а дети выглядели самыми настоящими эльфами. Опасения Джона насчет того, примут ли они ее, оказались беспочвенными – яномами были явно рады ее появлению.

В селении Морин подвели к вождю – старенькому, сгорбленному, но очень шустрому старичку, одетому в шикарную хламиду из звериных шкур. Его соплеменники обходились практически без одежды. Морин с грустью отметила, что красавиц среди девушек почти нет, во всяком случае, на взгляд европейца. Впрочем, все с лихвой возмещали природные добродушие и благожелательность индейцев. Они наперебой старались оказать гостье почет. Джона это несколько озадачило.

Улучив момент, она спросила его, о чем это толковали индейцы, показывая на ее волосы. Джон пояснил:

– У них рыжих нет. Это как дар бога. Сама понимаешь какого.

– Какого?

– Бога солнца, какого же еще? Они называют тебя… ну, не важно.

– Нет, скажи! Так нечестно!

– Хорошо, хорошо, только не шуми. Благословением они тебя назвали.

– Ого! А чьим?

– Ну… моим.

Морин бросила на босса снисходительный взгляд и подбоченилась.

– Я и так это знала, Джон Карлайл. Только ты в слепоте своей мог желать моего немедленного отъезда с твоего распрекрасного ранчо! Теперь сам видишь – мое упрямство спасло тебя от ошибки. Я – Твое Благословение!

Джон рассмеялся, а сам подумал о другом.

Рыжая, если бы я мог сказать тебе все, что я хочу!

Если бы я мог, рыжая, сделать все, о чем мечтаю, глядя на тебя.

Я хотел бы целовать тебя с утра до ночи и с ночи до утра, я хотел бы спешить к тебе в конце дня и мучиться оттого, что приходится покидать тебя на целый день, я хотел бы…

Я хотел бы быть с тобой всегда…

Пока смерть не разлучит нас.

При этой мысли Джон нахмурился. Зря он наговорил ей всю эту ерунду! Да, Морин О’Лири особенная, но не настолько же, чтоб вот так запросто поверить в индейские сказки. Наверняка она смеется над ним и его страхами в душе.

Нет, непохоже, чтобы смеялась.

Ну, значит, она уже забыла. И слава богу. Все равно праздник, будем надеяться, скоро закончится, она уедет…

Она уедет. И он никогда больше не увидит эти золотые локоны, горящие в лучах солнца. Не вдохнет нежный аромат ее тела, не коснется этой светящейся кожи…

– Джон Карлайл! Немедленно прекрати меня хватать! На людях!

– А? Ох, прости! Задумался.

– Ничего себе! Задумался он! Еще немного, и ты начал бы снимать с меня одежду.

– Здесь это никого бы не удивило.

– Это удивило бы МЕНЯ! Между прочим, вон тот дядька с копьем что-то говорит мне, а я только улыбаюсь, как дура. Он случайно не собирается взять меня к себе в гарем?

– Яномами очень щепетильны в вопросах брака. Они всегда спрашивают согласия женщины. По крайней мере, формального.

– Формально я ему уже десять раз кивнула и восемьсот раз улыбнулась, поэтому прошу, переведи, что он говорит.

Джон улыбнулся и повернулся к молодому мужчине, сжимавшему в руках копье. Следующие несколько минут были заполнены мелодичным пощелкиванием и посвистыванием – именно так, на слух Морин, звучал язык лесных людей. Потом Джон снова повернулся к ней и с некоторым удивлением произнес:

– Акуиньятекупай просит милостиво разрешить проводить тебя к их колдунье.

– Ох нет, я боюсь.

– Я буду рядом. Это великая честь, Морин. Колдунья редко сама хочет видеть кого-нибудь, особенно из белых. Моего отца она, к примеру, на дух не переносила.

Колдунья обитала в отдельной хижине. Здесь было темно, пахло травами и дымом, а по щелястым стенкам были развешаны странные предметы, напоминавшие кукол – то сплетенных из травы, то глиняных, то деревянных. Хозяйка хижины была под стать обстановке. Неожиданно высокая, очень прямо державшаяся старуха с жидкими, абсолютно белыми космами, которых не касался гребень. По крайней мере в последние лет тридцать. Лицо у колдуньи было темное, почти черное, ссохшееся, тем неожиданнее выглядели на этом лице глаза. Желтые, как у совы, пронзительные и ясные.

Морин вступила под крышу, сопровождаемая Джоном и тем самым охотником племени, но колдунья нетерпеливо махнула рукой – и мужчины покорно отступили назад, опустив за собой плетеную из трав циновку, заменявшую дверь. Морин растерянно оглянулась, но в этот момент раздался голос старухи, и это потрясло девушку еще сильнее.

Верховная колдунья яномами говорила на хорошем английском языке. Во всяком случае, на понятном.

– Не бойся, светлая. Войди и оставь свой страх. Им незачем слушать женскую болтовню.

– Вы… вы говорите по-английски? Кто вы?

– Если я скажу, что меня зовут Яричанасарисуанчикуа, это что-то изменит?

– Н-нет… но ведь…

– Давным-давно, когда ты еще не родилась, и Сын Ягуара еще не родился, и даже Дикое Сердце еще не родился, у меня было имя, которое мне дали белые. Они звали меня Роситой. В те годы на Реке было много белых. Они пришли в эти края за золотом и славой. Почти все здесь и остались. В земле. Что ж, по крайней мере, золото теперь при них. Спроси меня о чем хочешь.

Морин сглотнула комок в горле, а потом неожиданно смело взглянула в глаза старухе.

– Джон… Сын Ягуара и впрямь проклят?

Колдунья долго молчала и смотрела на девушку, не мигая и не шевелясь. Потом сухие губы искривились в странном подобии улыбки.

– Смелая светлая. Не боишься задавать вопросы, не боишься слушать ответы. Что ж. Я сама тебя позвала. Да, он проклят. Так это назовете вы, белые. В нем дух бога. Так скажем мы, яномами.

– Его это мучает. Как он может избавиться от проклятия?

– Мучает не это. Мучает неуверенность. Отсутствие веры. Отсутствие смысла. И как я могу избавить от того, что я не считаю проклятием?

Морин рассердилась. Чего она боится? Сумасшедшей старухи из леса? Старых индейских сказок? И вообще пора уходить. Ее ждет работа!

– Я пойду. Извините за беспокойство и всего вам…

– Золото примет удар, когда сила уйдет, воля ослабеет. Кровь притянет кровь, кровь отворит кровь, кровью уйдет черная кровь. Две светлых на пути одного, только одна может стать жертвой, только одна – спасением. Теперь уходи. Стой! Возьми. Это – тебе.

Через полумрак хижины метнулся золотистый блик, и Морин машинально поймала подарок колдуньи. На кожаном ремешке были нанизаны странные бусины – не то речные камешки, не то комочки грубо отлитого металла. Морин сжала это примитивное ожерелье в кулаке и торопливо вышла из хижины. Джон сразу заметил ее смятение и быстро шагнул навстречу.

– Что-то не так?

– Нет, все нормально. Там так душно и странно пахнет… Я чуть не заснула, хотя все ясно соображала. Джон, мне кажется, нам пора вернуться на ранчо. Должно быть, уже поздно…

– Вообще-то всего лишь полпервого, но нам и в самом деле пора. Как ни крути, а праздник уже завтра.

Они распрощались с маленькими индейцами и отправились в обратный путь. Джон опять шел впереди, но на этот раз Морин не приставала к нему с расспросами. В голове девушки против ее воли крутились слова старой колдуньи. Странные слова, диковатые, абсолютно непонятные и явно бессмысленные…

Что она говорила насчет двух светлых?

И какая злая сила заставила Морин О’Лири задать Джону Карлайлу следующий вопрос?

– Джон… А Тюра Макфарлан, она тебе все-таки кто?

Он остановился так резко, что Морин с размаху впечаталась в его широченную спину. Медленно повернулся. Смерил Морин убийственным взглядом и очень недобрым голосом процедил: