Стрела амура - Мэй Сандра - Страница 5

На ночь она устроила Брюса в собственной комнате, потому что, как ни стыдно ей было в этом признаться, больше ни одна из комнат в доме для жилья пригодной не была. Всюду пыл и запустение, дурацкие чехлы на мебели и заклеенные папиросной бумагой стекла.

Брюс заснул быстро и тихо, и Лиза не выдержала, осторожно подошла к нему на цыпочках, наклонилась. Во сне лицо мальчика стало совсем детским, на нем появилось беззащитное и доверчивое выражение, а потом ребенок вдруг длинно и горестно всхлипнул во сне. Этого слабые нервы Лизы выдержать уже не могли, и она на цыпочках бежала из комнаты в гостиную, где и провела остаток ночи на диване.

Перед самым пробуждением Лизе снились очень добрые, хорошие и правильные сны. Сны про то, какой замечательной опекуншей она станет для белобрысого мальчишки, про то, как они вместе катаются по детской железной дороге, про то, как…

— ТЕТКА!!!

Лиза рывком села на диване. Серебряное платье впилось в тело не хуже колючей проволоки, после вчерашних рыданий почти не открывались глаза, волосы на голове приобрели плотность и структуру прошлогоднего вороньего гнезда. В животе бурчало, во рту плавал отвратительный привкус вчерашнего мартини и кукурузных хлопьев. Полный набор начинающей алкоголички!

Брюс Брайтон, напротив, был свеж и весел, словно птица на ветке дерева. Скорее всего, он не умывался, и уж без всяких сомнений — не причесывался, однако его свежести это почему-то не вредило.

— Подъем! Утро на дворе.

— Ты чего орешь-то? Который час?

— Уже девять.

— Сколько?! Ты с ума сошел, да?

— Сама ты! Ребенку пора завтракать. Между прочим, в приюте мы вставали в шесть, а ели в семь.

— Ужас какой! О Боже, на чем же это я спала…

Брюс критически обозрел свою опекуншу и заметил:

— Надо брать себя в руки, тетка. Ты катишься по наклонной плоскости. Ничего, я за тебя возьмусь. Пошли есть.

— Опять хлопья…

— Зачем? Я их выкинул вообще-то. Нормальный завтрак будем есть.

С этими словами Брюс распахнул дверь в кухню — и Лиза застыла на пороге, вытаращив глаза до пределов возможного.

Кухня была наполнена теплыми утренними ароматами. Кофе, горячие тосты, поджаренный бекон… Небольшой стол был покрыт клетчатой скатертью, на нем стояли две кружки, две тарелки, вазочка с джемом, масленка, молочник.

Честно говоря, Лиза понятия не имела, что все это у нее есть — скатерть, вазочки, кружки… Она уже лет пять не завтракала дома. Да и вообще — только в ресторанах. И уж во всяком случае — не на собственной кухне.

Она осторожно примостилась на стуле, а Брюс, пыхтя, стащил с плиты сковородку с яичницей и беконом. Бурчание в животе стало громогласным, и Лиза невольно облизнулась. Оказывается, есть хотелось очень сильно.

Десять минут на кухне царила тишина, если не считать звона вилок о тарелки, ложек об стенки кружек и довольно явного чавканья. Потом Лиза вдруг опомнилась, поставила кружку на стол и ошеломленно уставилась на мальчика.

— А… где ты, собственно, это все взял?

Брюс и глазом не моргнул. Тон у него был серьезный и немного трагический.

— Это я, тетка, с утра пораньше пошел к вашей местной церкви и стал просить хлебушек. Денег не просил принципиально, только еду. Накидали добрые люди, кто — яичко, кто — джема баночку…

— Кто — кофе.

— Да. Хорошие люди попались, не жмотные.

— Я серьезно спрашиваю. И не зови меня теткой!

— Не сердись. Я отвыкаю, но медленно. А если серьезно — все это было у тебя в холодильнике и в буфете. Надо полагать, ты сюда редко заглядываешь?

— Совсем почти не заглядываю.

— Я сразу догадался.

— Почему это?

— Потому что тут убрано и полный порядок.

Лиза возмущенно фыркнула — и тут же улыбнулась. Паршивец обладал острым языком, но слушать его было интересно.

— Сдаюсь. Ты совершенно прав. Я никогда в жизни не занималась хозяйством. У меня есть приходящая уборщица, она убирается в гостиной и спальне…

— И еще в кухне. И закупает тебе на всякий случай продукты. В заморозке полно мяса и курицы, сегодня наедимся от пуза. Но сначала нам предстоит поработать. Доедай — и пошли.

Сейчас он говорил совершенно серьезно, этот восьмилетний мальчуган с соломенными волосами, и Лиза изо всех сил постаралась сдержать улыбку.

— Слушаю, мой генерал. Каков же план?

— Смеяться будешь потом, когда все сделаем. Я тут подумал, пока готовил…

— Кстати, где ты научился? Все было просто потрясающе!

— Яичницу?! Тетка, ты совсем одичала, я смотрю. Разве сложно вскипятить воду для кофе и пожарить яйца?

— Н-нет, но я…

— Никогда не пробовала. Понятно. Не все сразу. Придумал я вот что: этот дом офигительно большой. Нам двоим такая махина ни к чему. Предлагаю обосноваться на первом этаже.

— Но моя спальня на втором…

— А будет на первом. Смотри — кухня, гостиная и еще две комнаты.

— Это комнаты для гостей.

— Гостей у нас пока не предвидится, а будут — так поживут в твоей спальне на втором этаже. Зато нам будет легче убираться и меньше платить за свет и отопление…

Восьмилетний малыш разглагольствовал, а Лиза смотрела на него с искренним почтением и неприкрытым восторгом. Брюс сообщил ей, что затраты уменьшатся ровно вдвое, что они смогут сэкономить астрономическую сумму в пятьсот долларов ежемесячно, а потом решительно поднялся из-за стола и указал Лизе на дверь.

— Переодевайся во что-нибудь, тетка. Начинаем Большую Уборку.

И Лиза Кудроу даже не подумала ослушаться.

Они не разгибали спины до пяти часов вечера. В результате был чисто вымыт весь первый этаж дома, две небольшие комнаты для гостей превратились в спальни Лизы и Брюса, на столе в гостиной появилась шикарная ваза с цветами, а из кухни уже потянуло ароматом запекаемого мяса. Духовку Лиза включала впервые в жизни, под руководством Брюса, обожгла три пальца и чуть не опалила челку. И теперь, совершенно обессиленные, но очень довольные собой, опекунша и воспитанник сидели на крыльце, вытянув гудящие ноги, и жмурились на вечернее, но все еще жаркое солнце.

Лиза лениво думала о том, что сейчас она примет душ и переоденется, а потом — потом надо загнать в душ Брюса. Детей надо приучать к чистоплотности… гм, кто бы говорил. Этот мальчик безжалостно и умело учил ее убираться, мыть полы, отжимать грязные тряпки — всему, что женщина должна бы уметь делать сама…

— Брюс?

— Чего?

— Не чего, а что.

— Ну че?

— Не че, а… ладно, неважно. Ты всему этому в приюте научился?

— Неа.

— Как? А где?

— Где-где, дома. Я в приюте недавно. Всего три года. Да и то…

— Чего?

— Не чего, а что, тетка. Короче, меня все время брали на усыновление, а потом отдавали.

— Безобразие.

— Еще чего! Хорошо, что отдавали. А то мне пришлось бы с ними всю жизнь жить. Одна баба, к примеру, была повернута на религии. Заставляла меня псалмы учить. У нее было своих двое, и им я здорово не нравился.

— Дрались?

— Ага. Да ну их. Я от них сбежал.

— В приют?

— Не, в порт. В Кливленд. А оттуда уж копы меня вернули в приют.

— Брюс… а в приюте плохо было, да?

— Почему плохо? Нормальна. Там же монашки. Им драться запрещено. Только в церковь часто ходить приходилось, да еще по ночам холодно… Одеяла там тонкие, не то что у тебя… то есть у меня.

Опять помолчали. Лиза внезапно помрачнела. Она совсем ничего не знает об этом мальчишке, они знакомы неполные сутки, но он ей уже очень нравится, и еще его очень жалко, но это нельзя, ни в коем случае нельзя показывать, иначе он и от нее сбежит, и тогда его опять отправят в приют, и виновата будет она, Лиза…

— Ты чего ревешь?

— Ох… Я задумалась, извини.

— Задумалась она! Мясо надо посмотреть. Пошли.

И она покорно последовала за своим учителем-мучителем. По дороге на кухню Лиза смотрела в тощую спину, обтянутую клетчатой рубашкой, и внезапно ее осенило.