Стрела амура - Мэй Сандра - Страница 16

Она была маленькая и хрупкая, эта Лиза Кудроу. И в то же время — женственная до предела, вполне сформировавшаяся красавица. Наверное, так могли бы выглядеть женщины-фэйри из Маленького Народца Холмов…

Густые черные волосы завивались такими тугими кольцами, что Джон не удержался, осторожно взял локон двумя пальцами и легонько потянул — а потом отпустил. Распрямившиеся волосы мгновенно свернулись обратно в кольцо. Точно пружина…

От нее пахло магнолией и жасмином, а еще свежестью и юностью. Легкий румянец окрасил во сне милое личико, длинные ресницы чуть подрагивали, и немного страдальчески были заломлены красивые брови.

Под футболкой мерно вздымалась округлая соблазнительная грудь, и Джон Брайтон поспешно перевел взгляд обратно на лицо девушки. Еще не хватало!

Хватало или не хватало — а ощущения он испытывал вполне конкретные. Эрекция вообще вещь конкретная. Либо она есть, либо ее нет. Джон Брайтон тревожно завозился в кресле, и знойная пуэрториканка-стюардесса мгновенно подошла к нему.

— Вам что-нибудь принести?

— Если можно — два пледа.

— Конечно.

— И мне — шерри.

— Через минуту, сэр.

Она принесла пледы и помогла Джону аккуратно накрыть Брюса и Лизу, а потом, уже принеся шерри, заметила с улыбкой:

— У вас очень красивая семья, сэр. И такая молодая жена-красавица! Они с вашим сыном смотрятся почти ровесниками.

Джон ограничился смятенной улыбкой, а после ухода стюардессы принялся за шерри. Мысли метались в голове, словно перепуганные чайки. И это были мысли отнюдь не об археологии!

В свои тридцать два года Джон Брайтон не только не был женат, но и достаточно долгих отношений с женщинами никогда не имел. Самым его продолжительным опытом были три недели с Келли, хиппующей студенткой Кембриджа, во время раскопок в Нортумберленде. К тому времени — это было пять лет назад — Джон уже был одним из самых молодых профессоров университета, и студентки млели от него целыми курсами.

Келли была истинной дочерью людей-цветов. Она просто дождалась первого же вечера и пришла к Джону в палатку. Зашнуровала за собой полог, молниеносно разделась донага и села к нему верхом на колени, обняв за шею. Ошеломленный граф Дуглас не смог ничего возразить, а Келли спокойно и вполне логично обосновала свои действия.

— У меня нет другого выхода. Вы с вашими принципами никогда не сделали бы первого шага, а мне в спину дышат еще три десятка красоток с трех потоков. Я люблю вас, профессор. Я хочу тебя, Джон. Если ты попробуешь сейчас меня выгнать, я закричу, и тебя обвинят в сексуальных домогательствах и попытке изнасилования.

— Келли, это же шантаж…

— Конечно. А как мне еще к тебе подобраться? К тому же… я не думаю, что так уж принуждаю тебя к чему-то, чего ты не хочешь. Так мне почему-то кажется.

С этими словами Келли быстро и сильно прижала горячую ладошку к молнии его джинсов, одновременно проведя голой грудью по его груди — и Джон вынужден был с ней согласиться, хотя бы внутренне. Через несколько секунд Келли быстро и сноровисто — что выдавало немалый опыт в подобных делах — раздела профессора Брайтона, после чего он практически не спал все три недели, занимаясь сексом каждую свободную минуту.

Он даже почти привык к ней, к Келли. Она была худощавая, с маленькой грудью, порывистая, гибкая, как гимнастка, любила нестандартные позы и была совершенно ненасытна в любви. Джон начинал подумывать о том, как они будут жить вместе в Лондоне, по возвращении из экспедиции, но однажды вечером, вернувшись с дальнего разреза, обнаружил, что все его оставшиеся в лагере студенты обкурились марихуаны и сидят вокруг костра, распевая песни Леннона и целуясь друг с другом. Келли тоже целовалась — с длинноволосым и очкастым парнишкой со второго курса. При этом была голой до пояса, а руки парнишки самозабвенно бродили у нее в шортах.

Появление профессора Брайтона практически никого не смутило, в том числе и Келли. Потрясенный Джон ушел к себе в палатку, а под утро туда заявилась и Келли, погладила его по щеке и проворковала своим хрипловатым грудным голосом:

— Прости, док. Это любовь с первого взгляда. К тому же у нас с тобой все равно ничего не получилось бы.

До Келли у него было несколько неудачных и скоротечных романов, а после Келли и вовсе не стало. Джон был нормальным здоровым мужчиной, но почти всю свою жизнь занимался тяжелым физическим трудом, а это в трудную минуту помогает лучше холодного душа.

В юности, когда ему приходилось работать шофером или разнорабочим, он узнал любовь зрелых женщин. Случайные подруги — их он всегда вспоминал с нежностью и без сожаления. Эти умели дарить любовь и наслаждение, ничего не требуя взамен. Возможно, среди них были и проститутки — но с Джоном они ложились исключительно по любви. Он стал мужчиной именно с такими, взрослыми женщинами и научился уважать их.

После истории с Келли Джон старался не оставаться с молоденькими студентками наедине и набирал в экспедиции преимущественно ребят. В последующие пять лет он поддерживал вялые и редкие отношения с коллегой по работе, одинокой и преданной науке сотрудницей Оксфордского музея археологии. Ее звали Бренда, и иногда Джону казалось, что свой первый распорядок дня она придумала еще в колыбели. Бренда не собиралась заводить семью в ближайшие десять лет, не переносила латекс презервативов и уверяла, что гормональные контрацептивы являются смертельным ядом. В силу этого дни для безопасного секса ею высчитывались на компьютере с точностью до нескольких часов. Сначала это коробило Джона, потом он привык. Редкие — не чаще двух раз в месяц — свидания он воспринимал, скорее, как некие оздоровительные процедуры. К тому же Бренда была умной, порядочной и в высшей степени воспитанной особой, так что лучшего партнера и не найти…

Почему он сейчас вспоминает всех своих женщин?

Не потому ли, что запах магнолии и жасмина, легкий румянец на нежных щеках и тугие кольца волос возбуждают его в данную минуту куда сильнее, чем когда-то обнаженная Келли на коленях, женщины, сделавшие его мужчиной, и, без сомнения, — Бренда?

Удивленный и раздосадованный предательством собственного организма, Джон выпил еще три порции шерри, отвернулся от опасной Спящей Красавицы и заставил себя задремать. У него это почти получилось, когда он почувствовал, что его заботливо и осторожно укрывают пледом. Еще через минуту он услышал шепот.

— Я есть хочу, давай пончики съедим?

— Мы их почти все уже съели, в машине.

— Там еще два должно было остаться.

— Потерпи, скоро кормить будут.

— Лиза…

— Че… Что?

— Мне надо в туалет.

— Слушай, мы его сейчас разбудим, если полезем. Может, тебе не очень надо?

— Ну… пока не очень.

— Мне тоже пока не очень.

Джон улыбался, не открывая глаз. Это перешептывание за спиной звучало очень… по-домашнему, что ли?

— Лиза, а ты в Англии бывала?

— В Лондоне один раз. Зимой. Мне не понравилось. Очень сыро.

— А я не помню про Англию. Маленький был. Помню рыбу. Мы ее все время ели с мамой.

— Рыбу я люблю.

— А я ненавижу. С тех пор. Там же порт был. Только рыба и водилась.

Надо сказать тете Агате, пусть жарит мясо. Много мяса. И никакой рыбы! Джон невольно подался назад, чтобы лучше слышать.

— Ой, посмотри, не проснулся?

— Нет. Вообще-то он ничего, вроде. Не злой.

— Я же говорила, надо посмотреть.

— Да уж, мы на него посмотрели. Здоровско с него простыня свалилась, помнишь?

— Ох, не напоминай.

— Почему? Смешно вышло. Пришел ругаться — и получился голый. Лиза, можно я спрошу стыдный вопрос?

— Очень стыдный?

— Очень. Ты зажмурься, и я зажмурюсь.

— Зажмурилась. Давай.

— А когда я вырасту, у меня будет такой же… ну… большой… как у него? Ну, понимаешь, который у мальчиков.

Джон чуть не свалился с кресла. Лиза Кудроу, видимо, тоже.

— Брюс!