Две судьбы - Коллинз Уильям Уилки - Страница 9

Настал срок моего совершеннолетия. Мне минул двадцать один год, а мечты молодости уже исчезли для меня бесследно.

Ни мать, ни отчим не могли пожаловаться на мое поведение в чем-либо существенном. Однако оба были сильно озабочены насчет меня. Тщательно обдумав все, мой отчим пришел к одному выводу. Он решил, что единственное средство вернуть меня к лучшим и более чистым убеждениям было попробовать животворное действие жизни среди новых людей и новой обстановки.

В период, к которому относится мой настоящий рассказ, английское правительство решило отправить посольство с особой дипломатической миссией к туземному правителю отдаленной провинции в Индии. При неспокойном состоянии края в то время, посольство, по прибытии в Индию, должно было сопровождаться военным конвоем. Доктор при посольстве был старый друг мистера Джерменя и нуждался в помощнике, на профессиональное мастерство которого он мог полагаться вполне. Благодаря ходатайству моего отчима, это место предложили мне. Я принял его не колеблясь. Единственная гордость, которую я сохранил, была жалкая гордость равнодушия. Мне было абсолютно безразлично, куда бы ни назначили исполнять свои обязанности.

Долго мы не могли убедить мою мать даже выслушать, что имелось для меня в виду. Когда же она дала наконец свое согласие, то очень неохотно. Сознаюсь, я простился с ней со слезами на глазах — первые слезы, пролитые мной после долгих лет.

История нашей экспедиции относится к истории английских владений в Индии, ей не место в нашем рассказе.

Говоря лично обо мне, я должен сообщить, что стал неспособным исполнять свои обязанности спустя неделю после того, как посольство достигло место назначения. Мы стояли лагерем за чертой города. Воспользовавшись темнотой, на нас совершили нападение туземные изуверы. Их отбросили без большого труда и с ничтожными потерями с нашей стороны. Я был в числе раненых. В меня попал дротик или копье, когда я переходил из одной палатки в другую.

Нанесенная европейским оружием, моя рана не имела бы серьезных последствий. Но кончик в индийском копье был отравлен. Я избегнул смертельной опасности столбняка, но по какой-то особенности в свойстве яда или его действии на мой организм (вопрос и теперь для меня неясный) моя рана никак не хотела заживать.

Я был уволен по болезни и отправлен в Калькутту, где мог воспользоваться советами лучших врачей. В Калькутте рана зажила, по-видимому, потом опять открылась. Это повторялось два раза, доктора пришли к заключению, что лучше всего отправить меня обратно в Англию. Они рассчитывали на живительное действие путешествия морем, а в случае, если бы это не принесло желаемого результата, на благотворное влияние родного воздуха.

В климате Индии я был объявлен неизлечимым.

За два дня до отплытия корабля, я получил письмо от матери с ошеломляющими известиями. Моя жизнь, если мне предстояло жить, — обращалась на новую колею. Мистер Джермень скоропостижно скончался от разрыва сердца. В его завещании, написанном в то время, когда я уехал из Англии, моей матери был отказан пожизненный доход, а мне все его состояние целиком, с одним условием, чтобы я принял его фамилию. Разумеется, я согласился на это условие и стал Джорджем Джерменем.

Через три месяца мы с матерью встретились вновь.

Кроме того, что мне приходилось еще возиться с моей раной, свет видел во мне теперь наиболее достойного зависти, из смертных, богатого владельца домом в Лондоне и поместьем в Пертшире, однако тем не менее я в двадцать три года был несчастнейшим человеком в мире.

А Мери?

Что стало с ней за эти десять лет, что стало с Мери?

Вы услышали мою историю. Прочтите следующие страницы, и вы узнаете, что было с ней.

Глава VI

ЕЕ ИСТОРИЯ

То, что я расскажу вам теперь о Мери, дошло до моего сведения многими годами позднее какого-либо времени, о котором я до сих пор вел речь. Прошу запомнить это.

Управляющий Дермоди имел родственников в Лондоне, о которых иногда упоминал, и в Шотландии у него была родня, но о ней он не упоминал вовсе. Мой отец питал сильное предубеждение против шотландцев. Дермоди хорошо знал своего господина и понимал, что предубеждение распространится даже на него, если он заговорит о своих шотландских родственниках. Он был человек осторожный и никогда не упоминал о них.

Оставив службу у моего отца, он поехал в Глазго частью по суше, частью по морю; в Глазго жила его родня. С высокими душевными качествами и опытностью Дермоди, он был неоценимой находкой для каждого хозяина, кому бы посчастливилось выйти на него. Его друзья не оставались в бездействии. Не прошло шести недель, как он уже управлял имением на восточном берегу Шотландии и удобно устроился с матерью и дочерью в своем новом жилище Оскорбление, нанесенное ему моим отцом, глубоко запало в душу Дермоди. Он втайне написал к своим родственникам в Лондоне, что нашел себе хорошее место, но по некоторым причинам не желает на первое время давать им своего адреса.

Таким-то образом он положил преграду розыскам поверенных моей матери, которые (не находя нигде его следов по другим направлениям) обратились с запросом к его лондонским друзьям. Задетый за живое упреками бывшего господина, Дермоди пожертвовал своей дочерью и пожертвовал мной — отчасти чувству уважения к самому себе, отчасти убеждению, что сословное расстояние между нами ставит ему в обязанность прервать всякое дальнейшее общение прежде, чем будет уже поздно принимать меры.

Живя в уединении отдаленной части Шотландии, это маленькое семейство оставалось скрыто от меня, скрыто от света.

Я видел и слышал Мери в моих снах. Во сне же и Мери видела и слышала меня. Невинные стремления и желания, которыми сердце мое переполнялось, когда я был еще мальчиком, ей передавало таинство сонных грез. Ее бабушка, твердо веруя в предопределенный союз между нами, поддерживала в девочке бодрость духа и вселяла отраду в ее сердце. Она могла слушать отца, который говорил (как говорил и мой отец), что мы разлучены навек, и мечтать про себя в блаженных снах, которые говорили ей о существовании другой будущности. Итак, она жила со мною духом — и жила надеждой.

Первое горе, постигшее маленькое семейство, была смерть бабушки, которая умерла от слабости в глубокой старости. В последние минуты сознания она сказала Мери:

— Никогда не забывай, что вы с Джорджем духи, посвященные друг другу. Жди с полным убеждением, что никакая человеческая власть не может помешать вашему союзу в дальнейшем.

Пока эти слова еще живо хранились в душе Мери, наши свидания в сонных грезах внезапно были прерваны с ее стороны так точно, как и с моей. С первых дней моего самоунижения я перестал видеть Мери. Как раз в то же время Мери перестала видеть меня.

Впечатлительная натура девочки изнемогла под этим ударом. Теперь не было при ней женщины постарше, чтобы утешать ее и советовать ей, она жила одна с отцом, который всегда прерывал разговор, если она заводила речь о старом времени. Тайное горе, которое равно гнетет и тело, и душу, легло на нее тяжелым гнетом. Простуда в холодное время года перешла в горячку. Много недель жизнь ее находилась в опасности. Когда же она стала поправляться, то, по предписанию доктора, уже лишилась своих роскошных волос. Эта жертва была необходима, чтобы спасти ей жизнь. В одном отношении жертва оказалось жестокой — ее волосы уже более не были так густы, как прежде. Когда они отросли опять, то совершенно утратили прелестные отливы от красноватого цвета к темному; теперь они были однообразной светло-каштановой окраски. С первого взгляда шотландские знакомые Мери почти не могли узнать ее.

Но природа вознаградила девушку за утрату волос тем, что выиграли лицо и фигура.

В год после ее болезни слабенький ребенок прежних дней на берегах озера Зеленых Вод под влиянием укрепляющего воздуха Шотландии и при здоровом образе жизни превратился в красивую молодую девушку. Ее черты, как и в детстве, не отличались правильными формами, но тем не менее перемена в ней была поразительная. Худенькое личико пополнело, бледный цвет сменился румянцем. Что же касалось фигуры, то ее изящество вызвало удивление даже окружавших ее простых людей. Ничего не обещая с детства, фигура ее теперь приняла женственную полноту, стройность и грацию — она была в строгом смысла слова поразительно красиво сложена.