Двухгадюшник. Рассказы - Михайлов Максим - Страница 35

— Ты что, специально его убил?

Он кривит губы в жалкой гримасе, только сейчас замечаю, что они дрожат, а над верхней мелким бисером высыпали капельки пота. Резко встряхиваю его за плечи.

— Придурок, ты что наделал?! Ты его специально пристрелил! Ты! Его! Специально!

Я уже не спрашиваю, а утверждаю, с каждым словом тряся мягкое, как тряпичная кукла тело все сильнее.

— Не должны такие жить… — наконец произносит Дегустатор, отводя глаза в сторону.

И неожиданно жалко шмыгнув носом, добавляет:

— У меня сестренка младшая растет…

Я разжимаю руки. От здания прокуратуры к нам уже бегут люди.

Парень замолчал и потянул внезапно озябшие руки к костру, к живому теплу огня. Девушка несколько минут терпеливо ждала продолжения истории, не решаясь тревожить внезапно задумавшегося рассказчика. Наконец молчание стало таким невыносимо неловким, что она решилась:

— А что было дальше?

— Дальше? Дальше все как обычно… Прокуратура признала действия Дегустатора правомерными и отказала в возбуждении уголовного дела. Мы целый месяц сидели на казарменном положении, потому что «арест» оказался местным, откуда-то с области, и городской Комитет солдатских матерей просто взбеленился. Нам устраивали митинги протеста и пикетирование училища. А потом все как-то само собой успокоилось. Вот такая история.

Парень не стал рассказывать про то, как изменилось отношение к Дегустатору после этого случая. Как с опаской и брезгливым интересом общались с ним преподаватели, знавшие или подозревавшие правду, как уменьшился круг его друзей и приятелей. Да и личный позывной теперь у него был не Дегустатор, а Палач, а это уже говорит о многом.

А еще парень думал о том, что им, курсантам конца 80-х, последним солдатам Империи, как они в шутку себя называли, так или иначе всем довелось попробовать смерть на вкус. Слишком много на их долю выпало разборок на окраинах бывшей великой страны, да и в центре дело обстояло не лучше. Он вспоминал себя в такие моменты: когда нажимал на спусковой крючок, захлебываясь от страха и ненависти, страстно желая убить, чтобы самому не быть убитым, и, наоборот, когда голова оставалась ясной и холодной, а мозг трезво просчитывал варианты выполнения боевой задачи. Но в любом случае он всегда действовал по приказу, а приказ, как известно, снимает половину страха и девяносто процентов сомнений. А вот так, как Дегустатор, самому приговорить человека, взвесить тяжесть его проступков и решить — такой жить не должен…

Размышления вновь перебила девушка:

— А что с ним было дальше, с этим Дегустатором?

— Дальше? — парень растеряно улыбнулся, не сразу поняв, что у него спрашивают. — Я тебя, наверное, разочарую, но ничего особенного. Выпуск. Служба в глухом дальневосточном гарнизоне до конца первого контракта. Потом он уволился и открыл маленький магазин. Сейчас торгует компьютерами. Женился на своей продавщице, толстой и некрасивой, она ему родила дочку. Я как-то был у него в гостях, он мне обрадовался, очень хорошо встретил. Только, сразу же, как жена вышла на кухню, предупредил меня, чтобы я не вздумал рассказывать о том случае. Я и не собирался…

Ночь властно вступала в свои права. На потемневшем небе прорезались первые пока еще бледные звезды. Костер догорал, изредка огрызаясь последними сполохами пламени. Девушка спала, уютно свернувшись калачиком, и положив голову на колени парню. Тот задумчиво перебирал в беспорядке разметавшиеся длинные волосы и от этих простых, но исполненных тихой нежности прикосновений девушке во сне хотелось мурлыкать, как кошке, которую гладит любимый хозяин.

Парень следил за догорающим огнем. Во вспыхивающих алых языках ему чудились лица друзей, врагов и просто знакомых, он медленно, но верно погружался в воспоминания, которые непрошенными гостями подкрались под покровом тихой летней ночи. В них рычала и лязгала бронетехника, сухо щелкали выстрелы, и горела маленькая горная деревушка, а чьи-то крепкие и надежные руки под аккомпанемент свирепой матерщины тащили его обмякшее тело за придорожный валун, в сторону от зоны обстрела. И на границе между страшной закатной сказкой и явью он уже не мог четко определить, что из виденного было на самом деле, а что услужливо дорисовало воображение. А над всем этим, как бывает только во сне, когда образы накладываются друг на друга и разные события и явления вдруг непостижимо сходятся в одной точке, горел текст Присяги. Не теперешней присяги из двух строчек, а другой настоящей, которую он принимал нескладным лопоухим юнцом. «Я всегда готов по приказу моей Родины, Союза Советских Социалистических Республик, выступить на защиту ее интересов…». «Ты все правильно сделал, ты молодец», — шепотом твердили светящиеся буквы, рождая ощущение спокойной умиротворенности в соскальзывающем в пропасть сна сознании.

Девушке тоже снился сон, и она тихо и светло улыбалась, прижимаясь щекой к сильному мужскому телу. В ее грезах плыли волшебные аккорды Мендельсона, кружились в вальсе пары, и шуршало белое подвенечное платье. Парень тоже был там, но выглядел он не привычно замотанным и уставшим с черными кругами под глазами, а веселым и жизнерадостным. И одет был не в пятнистую робу, а в какой-то до невозможности элегантный не то фрак, не то смокинг, девушка слабо разбиралась в таких вещах. Она знала только, что от этой волшебной перемены произошедшей с любимым ей немыслимо хорошо, и теперь так будет всегда, он будет принадлежать только ей, будет всегда рядом и никакая «служебная необходимость» не заставит его чуть свет уходить из дома и затемно возвращаться.

Благословенна будь, Любимая Женщина! Такая чужая и непонятная, такая близкая и родная. Та, которую не волнуют наши Долги и Обязанности, наши тайные страхи и комплексы. Мир которой живет только для двоих и выражается одним словом — любовь. Наивная и слабая и вместе с тем интуитивно знающая великую тайну жизни, по сравнению с которой все наши войны, бизнес, дела и соревнования не имеют никакого значения. Наша потерянная и вновь обретенная половинка, последняя соломинка оставшаяся нам, чтобы удержаться в засасывающем водовороте придуманных нами же правил и амбиций. Как хорошо, что ты есть, что с тобой можно говорить обо всем на свете, выплескивать горечь и боль, радость и счастье. Быть самим собой и не носить тщательно сочиненную маску «настоящего мужчины». Как хорошо, что ты существуешь, ведь только ты можешь на время приостановить вечный мужской бег по кругу, называемый выполнением Великого Долга, неважно перед Родиной ли, перед фирмой — мужчина всегда найдет того, кому должен.

Если бы не было тебя, мы давно уже перерезали бы друг другу глотки. Будь же счастлива наша более мудрая половинка, и пусть подаренная тобой любовь всегда возвращается обратно.

Зверобой

Майор Старченко был личностью легендарной. В Вооруженных Силах есть несколько типов офицеров: блатные карьеристы — люди не слишком приятные и весьма опасные в обращении, честные служаки — простые как металлический рубль, скучные и пресные, раздолбаи — рубаха-парни, которым море по колено, а есть офицеры особые — люди-легенды, о подвигах и делах которых еще долго после увольнения в запас старослужащие с восхищением рассказывают молодым зеленым лейтенантам. Наш сегодняшний рассказ именно о таком человеке.

Итак, майор Старченко, собственной персоной — невысокий плотный, с рыжими усами под Тараса Бульбу неспеша степенной и важной походкой движется на службу. А службу товарищ Старченко проходил не где-нибудь, а в научно-испытательном отделе одного из российских полигонов в Казахстане. Не то чтобы у него имелись какие-то склонности к военно-техническим наукам, а просто так сложилось по жизни. А если уж насчет наук, то о них майор Старченко имел весьма отдаленное понятие, как говорили на полигоне: «Научный сотрудник, толкающий науку в сторону». Почему в сторону? А потому что вперед ее родимую толкать не позволяют мозги, а назад начальство. Зато майор был признанным экспертом во всем, что касалось любых видов охоты и рыбалки, за что заслужил среди офицеров полигона почетное прозвище Зверобой. Собственно поэтому и держали его в научном отделе, шеф которого по совместительству являлся еще и председателем охотничьего общества на полигоне.