Двухгадюшник. Рассказы - Михайлов Максим - Страница 19

Так гремучая смесь из пива и политических баталий нанесла по судьбе курсанта Пчелинцева первый прицельный удар. Но как оказалось позже, это был лишь предупредительный выстрел. Прицельный грянул через год.

Ровно через год, будучи уже молодым лейтенантом, Коля через Москву возвращался в свою часть под Хабаровском из первого лейтенантского отпуска. До поезда оставалось несколько часов и Коля, не помышляя ни о чем плохом, заглянул в маленький уютный пивной бар рядом с вокзалом. Где и подвергся атаке двух экзальтированных москвичек с пеной у рта и истеричным надрывом агитировавших посетителей подписаться под каким-то обращением к президенту в защиту Руцкого. Чтобы отделаться от назойливых дамочек, Коля, не глядя, подписал протянутый листок. Известие о беспорядках в Москве и расстреле парламента догнало его уже в поезде дня через два. Оглушенный сенсацией, он и думать забыл о московских агитаторах, и был очень удивлен неожиданным вызовом в особый отдел. О чем он беседовал с особистами никто так и не узнал. Когда Колю об этом спрашивали, он характеризовал оперативников особого отдела длинной непечатной фразой, которую можно было весьма вольно перевести на язык нормальной лексики как «психически больные люди без всяких надежд на выздоровление».

А через месяц командир части зачитал на разводе выписку из приказа Министра Обороны по личному составу, где в пункте с трехзначным номером было сказано: «Досрочно уволить из Вооруженных Сил лейтенанта Пчелинцева за дискредитацию звания российского офицера».

Вот так и закончилась эта история лишний раз подтвердившая, что если в дело вмешивается политика, трезвая голова просто жизненно необходима иначе и до печальных последствий не далеко.

Дикий гусь

Южная ночь обволакивала пробитым неправдоподобно яркими звездами темным покрывалом. Дразнила ноздри незнакомым дурманом тропических запахов, кружила голову, опьяняя не хуже молодого вина. Где-то рядом нежная морская волна с тихим шорохом ласкала пляжную гальку. Бархатный сезон. Что может быть лучше теплого моря в бархатный сезон? Что может быть таинственней и романтичней тропической ночи у моря? В такую ночь хорошо мечтать о чем-то красивом и не сбывшемся, но таком близком и возможном сейчас под ярким светом таких близких и бесконечно далеких южных звезд. Хорошо поговорить об этом со старым проверенным другом, закусывая глоток терпкого местного вина ароматным табачным дымом. Ощущать на лице прохладные касания легкого бриза и слушать неповторимую музыку ночи.

Трое молодых мужчин сидели в увитой виноградом беседке во дворе двухэтажного дома и вели ленивый неспешный разговор. О чем могут говорить молодые мужчины в двух шагах от моря в бархатный сезон? Конечно о женщинах. О чем же еще?

— Женщины, они и вправду любят ушами, — обстоятельно пояснял друзьям невысокий коренастый парень с зеленой повязкой на голове. — Тут главное чтобы язык был подвешен как надо. Ну, вот как у Поэта, например. Ты обрати внимание, Беслан, на этого задохлика — без слез не взглянешь, кожа да кости. А как рот откроет, так девчонки штабелями в обмороки падают.

Плотный горбоносый Беслан согласно кивнул, пряча улыбку в уголках глаз.

— Так вот, — продолжал рассказчик. — Едем мы, значит, к тебе, сначала поездом до Сочи. И что ты думаешь? К нам в купе подсаживается молодая девчонка, лет двадцать максимум.

— Двадцать три… — меланхолично поправил третий член компании до этого заворожено вглядывавшийся в звездную россыпь над головой, но, как оказалось, слышавший все что говорилось.

— Неважно, — ничуть не смутился рассказчик. — Слушай дальше. Высокая, стройная, сисек полная пазуха, волосы белые. Одним словом мечта, не девка.

— Хан, прекрати, — снова вмешался третий. — Ты о женщине говоришь как о корове. «Полная пазуха сисек» — слушать тошно.

— А мне можно, я как никак мусульманин и все эти ваши европейские штучки мне до фени, — ничуть не смутился названный Ханом крепыш. — У нас в Коране ясно сказано — женщина подобна мешку орехов, и как этот мешок должна быть продана. И не вижу причин, почему я должен стесняться, описывая мешок орехов.

— Ишак ты, а не мусульманин, — со смехом прервал его Беслан. — Ты Коран когда-нибудь видел вообще? Нет? А как в училище сало трескал килограммами помнишь?

— Да и хрен бы с ним, мусульманин, не мусульманин, какая в сущности разница. Короче девка была — полный отпад. Я, конечно, сразу грудь колесом и на абордаж. Типа откуда мы такие красивые, да куда едим? Но она на контакт не идет, хоть тресни. Я само собой не сдаюсь, сбегал на станции за пивком — опять облом, отказалась на отрез. А Поэт все это время на верхней полке провалялся бревно бревном. Никакой реакции на незнакомку, а еще романтик. Ну я пивасик в одну харю уговорил и двинул за добавкой в вагон-ресторан, заодно думал коньячком разжиться. Коньяк великое дело — ни одна баба не устоит. Возвращаюсь с пузырьком настоящего армянского, и что бы ты думал нахожу? Наш бледный друг спустился с пальмы, и вовсю шпарит девчонке какие-то свои стишата, видно его на полке муза посетила. А та с него глаз не сводит, щечки раскраснелись, короче готова. Ну что тут поделаешь? Оставил им бутылку и отправился в изгнание, в смысле тоже на верхнюю полку, зализывать сердечные раны. Так они мне потом всю ночь спать не давали, все шушукались внизу. К коньяку, кстати, и не притронулись. Я потом Поэта спрашивал, типа как девчонка? А этот олень на меня глаза таращит: «Ничего, хорошо поговорили». Я в шоке, как, поговорили и все?! Оказывается все. Короче, что называется ни себе, ни людям! А еще друг…

— Ты, Хан, создание примитивное, почти животное, где тебе понять радость общения с умным собеседником. А уж если собеседник противоположного пола, так это вообще редкость, такое надо ценить, а не портить пошлыми разводками на секс в купе на четверых, да еще когда ты усиленно храпишь наверху, а у самого уши, как радары, так и шевелятся.

Выдав столь длинную тираду, худощавый парень, которого друзья называли Поэтом, откинулся спиной на решетчатую стенку беседки и прикрыл глаза. Выбившийся из узла конец зеленой ленты повязанной у него на лбу в мертвенном лунном свете отбросил причудливую тень. Сидевшему напротив Беслану на секунду показалось, что лицо Поэта рассечено пополам. И такой вдруг от этой картины дохнуло ледяной жутью, что он несколько раз быстро тряхнул головой, отгоняя морок, и повернулся к жизнерадостно скалившемуся Хану.

— Так куда девчонка-то в итоге делась. Раз такая красавица, везли бы с собой, здесь море лучше, чем в Сочах.

Хан гоготнул, оценив шутку.

— Дык, куда делась? Она в санаторий какой-то ехала отдыхать. Ну туда и пошла. А мы с Поэтом дальше двинули.

— А звали ее как?

— Звали… — Хан на секунду замялся. — Дык, мы ее не звали, она сама к нам в купе подсела.

— Олеся ее звали, — неоткрывая глаз произнес Поэт. — Чудная девушка. И имя хорошее, белорусское. Ты вслушайся, как чарующе звучит.

— Романтик, что с ним сделаешь, — безнадежно махнул рукой Хан. — Раз так понравилась, хоть адрес бы у нее узнал, написал бы письмо.

— Она мне телефон оставила, может как-нибудь позвоню.

— Вот тебе и тихоня! Ну раз телефон оставила, значит еще не все потеряно!

— На свадьбу чтоб не забыл пригласить, смотри, иначе обижусь, и кровная месть, — подыграл Беслан.

— Да брось! На кой тебе сдалась его свадьба! С Поэтом и его бабами со скуки помереть можно, «тилигентные» слишком. Приезжай лучше ко мне в Бугульму. Я тебя с такими девчонками познакомлю! Ты таких в жизни не видал! Вот была у меня одна…