Армадэль. Том 2 - Коллинз Уильям Уилки - Страница 52

Полночь. Мидуинтер навестил меня, как обещал. Прошёл час после того, как мы простились, а я всё ещё сижу с пером в руке и думаю о нём. Никакими словами нельзя описать того, что произошло между нами. Я могу только описать на этих страницах конец всего этого, а конец состоит в том, что он поколебал мою решимость. Первый раз с тех пор, как я увидела лёгкий способ положить конец жизни Армадэля в Торп-Эмброзе, я чувствую, как будто человек, которого я обрекла на смерть в своих мыслях, имеет возможность спастись от меня.

Любовь ли к Мидуинтеру так изменила меня или его любовь ко мне овладела не только всем, что я желаю дать ему, но и всем тем, что я желаю от него скрыть? Я чувствую, как будто забыла о себе — я хочу сказать: забыла о себе для него. Он был очень взволнован тем, что случилось в Сомерсетшире и заставил и меня почувствовать такое же уныние и печаль. Хотя он не признавался мне, однако я поняла, что смерть Брока испугала его, как несчастное предзнаменование для нашего брака — я это знаю, потому что и мне также это кажется дурным предзнаменованием. Суеверие, его суеверие так сильно овладело мной, что, когда мы успокоились и он заговорил о будущем — он сказал мне, что должен или отказаться от своей договорённости с редакторами газет, или поехать за границу, как обязался, в следующий понедельник — я просто испугалась мысли, что наш брак последует так скоро за похоронами Брока, и сказала Мидуинтеру под впечатлением от случившегося: «Поезжайте и начните вашу новую жизнь один! Поезжайте и оставьте меня здесь ждать более счастливых времён».

Он заключил меня в свои объятия. Он вздыхал и целовал меня с ангельской нежностью, он сказал (о! как нежно и как грустно): «У меня нет теперь жизни без вас».

Когда эти слова сорвались с его губ, в моей голове как отголосок на них промелькнула мысль: «Почему не прожить всех дней, оставшихся мне в жизни, счастливо и невинно в такой любви, как эта?» Я не могу этого объяснить, не могу этого понять. В то время в голове моей появилась эта мысль, и эта мысль ещё со мной. Я смотрю на свою руку, когда пишу эти слова, и спрашиваю себя: действительно ли это рука Лидии Гуильт?

Армадэль…

Нет! Никогда не буду писать, никогда не буду думать больше об Армадэле.

Да! Напишу ещё раз, буду думать ещё раз о нём, потому что я успокаиваюсь, зная, что он уезжает и что море разделит нас, прежде чем я выйду замуж. Его прежний дом уже не будет для него домом теперь, когда после смерти матери последовала смерть его лучшего старого друга. После похорон Армадэль решился ехать в тот же день за границу. Мы встретимся, а может быть, и не встретимся в Неаполе. Изменюсь ли я, если мы встретимся, желала бы знать! Желала бы я знать!

Августа 8. Письмо от Мидуинтера. Он вернулся в Сомерсетшир, чтобы быть готовым к завтрашним похоронам, и приедет сюда (простившись с Армадэлем) завтра вечером.

Последние формальности в подготовке к нашему браку были выполнены. Я должна стать женой Мидуинтера в следующий понедельник, не позже половины одиннадцатого, что даст нам время, по окончании обряда, прямо из церкви отправиться на железную дорогу и начать наше путешествие в Неаполь в тот же день.

Сегодня — суббота — воскресенье! Я времени не боюсь; время пройдёт. Я и себя не боюсь, если только смогу выбросить все мысли из головы моей, кроме одной: я люблю его! День и ночь, пока не наступит понедельник, я ни о чём не буду думать, кроме этого: я люблю его!

Четыре часа. Другие мысли толпятся в голове против воли. Мои вчерашние подозрения были не простые фантазии: модистка замешана в этом. Моё сумасбродство, когда я вернулась к ней, дало возможность отыскать мои следы. Я совершенно уверена, что не давала этой женщине своего адреса, а между тем новое платье было прислано ко мне сегодня в два часа.

Его принёс человек со счётом и вежливо объяснил, что так как я не пришла в назначенное время на примерку, то платье было закончено и присылается ко мне. Он встретил меня в коридоре, и мне не оставалось ничего более, как заплатить по счёту и отпустить его.

Сделать что-нибудь другое при таком обороте событий было бы чистым сумасбродством. Посланный не тот человек, который следовал за мной на улице, но, видимо, другой шпион, подосланный следить за мной (в этом нет никакого сомнения), заявил бы, что он ничего не знает, если бы я заговорила с ним. Модистка сказала бы мне в лицо, если бы отправилась к ней, что я дала ей свой адрес. Единственная полезная вещь, которую мне остаётся сделать теперь, это — мобилизовать все свои способности для собственной безопасности и выйти из трудного положения, в которое меня поставила собственная опрометчивость. Если я смогу.

Семь часов. Я опять приободрилась. Мне кажется, что я скоро выпутаюсь.

Я только что вернулась из продолжительной поездки в кэбе. Во-первых, ездила на станцию Западной дороги взять вещи, которые отослала туда из моей старой квартиры, потом на станцию Юго-Восточной железной дороги оставить эти вещи (записанные на имя Мидуинтера), ждать до нашего отправления в понедельник; потом на почту отправить письмо к Мидуинтеру, адресованное в пасторат, которое он получит завтра утром; наконец, снова сюда, на квартиру, с которой уже не выйду до понедельника.

Моё письмо Мидуинтеру — я в этом не сомневаюсь — приведёт к тому, что он поможет (совершенно невольно) предосторожностям, которые я принимаю для моей безопасности. Недостаток времени в понедельник заставит его расплатиться по счёту в гостинице и отвезти свои вещи до венчания. Я попрошу его только отвезти вещи самому на Юго-Восточную железную дорогу (для того чтобы стали бесполезными все вопросы, с которыми могут обратиться к слугам гостиницы) и, сделав это, встретиться у дверей церкви, вместо того чтобы заезжать за мной сюда. Остальное не касается никого, кроме меня. Когда наступит вечер воскресенья или утро понедельника, было бы большое несчастье (так как я теперь свободна от всяких помех), если бы я не могла во второй раз ускользнуть от людей, подстерегающих меня.

Казалось бы, бесполезно писать Мидуинтеру сегодня, когда он возвращается завтра вечером. Но невозможно просить о том, о чём я была принуждена просить его, не использовав опять в качестве предлога мои семейные обстоятельства; а так как я должна была это сделать — надо признаться в правде — я написала ему, потому что после того, что я выстрадала в последний раз, я не смогу никогда снова обманывать, глядя ему в лицо.

Августа 9, два часа. Я встала сегодня рано, в более унылом расположении духа, чем обыкновенно. Начало этого дня, так как начало каждого предыдущего было для меня скучно и безнадёжно уже несколько лет. Мне снилось всю ночь (не Мидуинтер и моя супружеская жизнь, как я надеялась) отвратительные попытки выследить меня, по милости которых меня гоняют из одного места в другое, как преследуемого зверя. Никакое новое открытие не осенило меня. Я могла только угадать во сне то, что я угадываю наяву, — что миссис Ольдершо враг, нападающий на меня во мраке. Кроме старика Бэшуда (о котором было бы смешно думать в таком серьёзном деле), кто другой, кроме миссис Ольдершо, может быть заинтересован вмешиваться в мои дела в настоящее время?

Однако беспокойная ночь принесла один удовлетворительный результат: она дала мне возможность завоевать расположение здешней служанки и заручиться её помощью, какую она может оказать мне, когда наступит время ускользнуть отсюда.

Служанка приметила утром, что я бледна и растревожена. Я призналась ей, что выхожу замуж и что у меня есть враги, которые хотят разлучить меня с моим женихом. Это сейчас же вызвало у неё сочувствие, а подарок десяти шиллингов сделал остальное. В перерывах между работой она пробыла со мной почти все утро, и я узнала, между прочим, что её жених — гвардейский солдат и что она надеется увидеться с ним завтра. У меня осталось достаточно денег, как их ни мало, чтобы вскружить голову любому солдату в британской армии, и если человек, направленный следить за мной завтра, мужчина, я думаю, что, может быть, его внимание будет завтра неприятно отвлечено от мисс Гуильт.