День признаний в любви - Лубенец Светлана - Страница 7

– Скажу, что ты идиот!

– Возможно… Кстати, Разуваева, а если оставить в покое историчкину доску… Скажи, я и впрямь кажусь таким идиотом, что даже никому понравиться не могу?

Ирочка повернулась к нему лицом и, несколько помедлив с ответом, все же сказала:

– Ну почему не можешь? Конечно, можешь…

– Ирка!! Сегодня день без вранья! Мне твоя жалость не нужна! Говори правду! Быстро отвечай: могу ли я, Руслан Савченко, понравится хоть какой-нибудь девчонке из нашего класса?

Ирочка улыбнулась и ответила:

– А ты, Руслик, сначала тоже скажи чистую правду: тебя все девочки интересуют или какая-то одна?

Савченко смутился, поправил чуть задравшуюся толстовку и, посмотрев на Разуваеву, тихо сказал:

– Ну… если честно, то меня, конечно, интересует одна… В общем… Мушка… Кира…

Ира с сожалением покачала головой.

– И что это значит? – взвился Савченко. – Чего ты головой-то качаешь?

– Просто… В общем, я знаю, кто Мушке нравится.

– И кто же?

– Я не могу чужие тайны выдавать. Но это не ты, Руслан…

– Вот так и знал! – Савченко от огорчения настолько сильно стукнул рукой по ближайшему столу, что он слегка качнулся, и из его ящика на пол выпал сложенный в несколько раз листок. Руслан, не обратив на него внимания, сказал: – Пойду я на географию, раз такое дело… – и исчез за дверью кабинета.

Ирочка подняла листок, развернула его, прочитала написанный на нем текст и подумала, что лучше бы ей этого не знать.

09.50. Мушка

Кира Мухина сидела на географии в состоянии полной прострации. Она даже не пыталась вникнуть в историю, которая на предыдущем уроке произошла в другой группе английского языка. Одноклассники обсуждали это таким громким шепотом, что географиня Валентина Федоровна уже несколько раз грозилась влепить каждому шептуну по колу за поведение.

Мушка уловила, что Манюне Ростиславовне зачем-то сорвали открытый урок, удивилась этому и тут же забыла. Еще бы! Ее собственные переживания были куда серьезнее. На перемене перед географией Кира пошла в столовую, отстояла в буфете небольшую очередь за любимыми ореховыми булочками, попросила аж три штуки, но расплатиться за них не смогла, так как не нашла в сумке кошелек. Девочка попросила буфетчицу тетю Люду отложить булочки, уже упакованные в полиэтиленовый пакет, и понеслась в кабинет математики, где после первого урока уронила на пол сумку, рассыпав по полу все ее содержимое. Наверняка кошелек из гладкой, скользкой кожи залетел под какой-нибудь из дальних столов, а она этого не заметила.

Кабинет, как назло, был закрыт на ключ. Мушка, изнывая от нетерпения, остаток перемены провела под его дверью. Когда же Любовь Георгиевна перед самым уроком впустила ее в класс перед 7-м «В», самым отвратительным образом орущим в коридоре, кошелек обнаружен там не был.

– Нет, Кира, мне никто ничего не передавал, – заверила девочку учительница математики, и несчастная Мухина поплелась на географию. Булочек с орехами ей, конечно, очень хотелось, но дело было вовсе не в них: в стильном кошельке из малиновой кожи лежали немалые деньги. Она еще вчера должна была заплатить за обучение в музыкальной школе и за ноты, которые для нее купила преподавательница. Если бы она не забыла, если бы еще вчера это сделала, то сейчас сожалела бы только о потере симпатичной вещицы. Даже на булочку можно было бы занять деньги у девчонок. Занять же деньги на оплату занятий в музыкальной школе и комплект нот у одноклассников невозможно – вряд ли кто-нибудь из них располагает такой суммой. Можно даже и не спрашивать. Самое неприятное заключается в том, что утром Кира обманула маму в полной уверенности, что все сегодня уладит. Вот и уладила. Да еще в день без вранья. Впрочем, ей больше нет никакого дела до этого дня. Дурацкие детские игры! Жизнь – это совсем другое! Вот она, Кира, сейчас готова соврать на любую тему, если от этого в ее сумке вдруг появится кошелек с мамиными деньгами. Но он не появится… Не появится! И что же теперь делать?

Кира уже намеривалась всплакнуть прямо на географии, как говорится, не откладывая это дело в долгий ящик, но тут ее пребольно толкнула в бок соседка Валя Андреева:

– Кирюха! Да проснись же наконец! Тебя вызывают!

Мушка встала со своего места, взяла дневник и пошла к доске. Валентина Федоровна подала ей указку, но девочка покачала головой, положила дневник на учительский стол и сказала:

– Ставьте «два»…

– Почему? – удивилась учительница.

Кире вдруг захотелось посмотреть, что будет, если она сейчас возьмет и скажет ту самую правду, за которую сама же и голосовала. Ей сейчас так плохо, что хуже уже все равно не будет. Она вздохнула и, глядя прямо в глаза учительнице, четко произнесла:

– Потому что я не хочу отвечать.

– Как это? – растерялась Валентина Федоровна, ибо подобных речей от ученицы Мухиной ей никогда слышать не приходилось.

– Так. У меня нет настроения.

– Вот как? – несколько однообразно среагировала потрясенная учительница.

– Валентина Федоровна! Дело совсем в другом, – Кира услышала голос Доронина. – Мухина сегодня просто больна. Мы ее… в общем, с утра лечим… Вот хоть у Любови Георгиевны спросите, она даже свое лекарство Кирюхе давала. Давайте-ка я лучше провожу ее домой. Видно же, что ей все хуже и хуже…

– Ну… что же… Бывает, конечно… – Все еще растерянная Валентина Федоровна сунула в руки Кире дневник и, обратившись к Доронину, сказала: – Проводи ее, Филипп… Я сейчас напишу записку для охранника… ну… чтобы он выпустил вас из школы…

Мушка взяла дневник, подошла к своему столу, покидала вещи в сумку и направилась к двери, даже не глядя на Доронина. Он тем не менее поспешил вслед за ней. Когда они отошли на безопасное расстояние от кабинета географии, Фил, затащив девочку за руку за разросшийся розовый куст в огромной деревянной кадке, спросил:

– Ты чё, Муха? В самом деле больна?

– А ты чё?! – в тон ему ответила девочка. – Что ты все время вмешиваешься? Утром, когда мы шли в школу, тебе не было до меня никакого дела, а тут вдруг прямо чудеса сострадания проявляешь…

– Сам не знаю, – ответил Доронин, рассмеялся, а потом сказал: – Впрочем, все не совсем так. Не врать – так уж не врать, да, Кирюха?

– Мне все равно! – буркнула она. – Хочешь – ври, не хочешь – не надо!

– Понял! Одобряю! Так вот – не вру! Во-первых, твое состояние меня и в самом деле что-то беспокоит. Причину я сам не пойму. Второе: ты утром спрашивала, кто мне нравится. Зачем? Я решил узнать прямо сейчас.

Кира посмотрела на его светлые с золотистым оттенком круто загнутые вверх ресницы, от созерцания которых у нее последнее время заходилось сердце, и подумала, что в данный момент пропажа денег почему-то занимает ее гораздо больше. Получается, что ее чувство к нему вовсе не так сильно, как казалось. Люди ради любви жизнью готовы жертвовать, а она думает о деньгах. Это Мушке не понравилось.

– Ну и что ты молчишь? – нетерпеливо спросил Доронин.

Кира раздумывала, что ему сказать, когда Фил начал говорить сам:

– Ну… ладно… Признаю твое право на молчание, несмотря на всякие сегодняшние договоренности. Наверно, ты кому-то обещала молчать. Скорее всего, мне нет до этого человека никакого дела, так что мучить тебя расспросами я больше не собираюсь. Просто задам встречный вопрос: не знаешь ли ты, Кира, кто из парней нашего класса нравится Соне?

У Мушки упало сердце. На некоторое время она даже забыла о пропавшем кошельке. Нет, все-таки она к этому однокласснику сильно неравнодушна… У нее даже коленки затряслись, когда она наконец убедилась в том, что Доронину нравится именно Соня Чеботарева. У нее, Киры Мухиной, нет никаких шансов. Никаких! У нее нет шансов и нет денег! У нее ничего нет!

Кира вовсе не хотела плакать при Доронине. Но слезы уже на географии подобрались слишком близко к глазам, поэтому совершенно неконтролируемо из них и брызнули.

– Ты чё? – опять спросил Филипп. – Все-таки что-то болит?