Похищенный - Коллинз Макс Аллан - Страница 11

– Король ночных клубов, нелегально торгующих спиртным, верно?

Он поправил галстук, задвигав плечами.

– Э, моя сфера деятельности – это спорт и шоу-бизнес.

– Спорт и шоу-бизнес ничего общего не имеют с похищением людей с целью выкупа, – сказал я.

Линдберг кашлянул.

– Мистер Роснер предложил свои услуги в качестве посредника, – сказал он. – В связи с тем, что, по общему мнению, преступный мир имеет отношение к...

– Мой адвокат работает в офисе полковника, – прервал его Роснер.

– В вашем офисе? – спросил я Линдберга.

– Другого полковника, – сказал Роснер.

– О, вы имеете в виду Брекинриджа? – предположил я.

– Нет, – сказал Линдберг. – Полковника Донована.

Нет, я определенно чокнусь.

– Полковник Донован? – переспросил я Линдберга.

– Уильям Донован, – уточнил он.

– Дикий Билл Донован, – пояснил мне Роснер, и по его тону я понял, что ему очень хотелось добавить «болван».

Пока я пытался сообразить, какое отношение Дикий Билл Донован, который в то время баллотировался на пост губернатора Нью-Йорка, может иметь к бродвейскому бутлегеру Микки Роснеру, Линдберг объяснил ему, кто я и чем занимаюсь:

– Мистер Геллер представляет здесь чикагскую полицию.

– Чикагская полиция, – проговорил Роснер с ухмылкой, потом добавил с ничего не выражающим лицом: – Вы думаете, к предложению Капоне следует отнестись серьезно?

– Я не знаю, – сказал я. – А вы что думаете, Микки?

Он изогнул брови.

– Капоне – король в своем мире. Его предложения обычно принимаются. Я думаю, полковнику следует обратить внимание на этого короля.

Микки не пояснил, какого полковника он имел в виду.

Линдберг кивнул Роснеру в знак того, что разговор закончен, маленький бутлегер сел и снова начал читать свою газету.

Собака перестала лаять, но увидев меня, загавкала вновь.

– Замолчи, Вэхгуш, – сказал Линдберг, и собака замолкла.

– Что значит «Вэхгуш», черт возьми?

– Так зовут собаку, – сказал Линдберг с застенчивой улыбкой паренька со Среднего Запада.

– А! – сказал я, как будто это имело для меня какой-нибудь смысл.

– О значении этого слова вам лучше спросить у Уэйтли. Вэхгуш раньше жил у Оливера, но мы как бы усыновили эту маленькую крикливую собачонку.

– Полковник, – сказал я, – вы действительно думаете, что целесообразно позволять таким личностям, как Роснер, находиться здесь? Этот бесполезный бездельник мог сам принимать участие в этом преступлении.

– Я знаю, – спокойно сказал Линдберг. – Это одна из причин, почему он здесь.

– А! – снова произнес я.

Линдберг открыл входную дверь и вывел меня в холодный пасмурный день, кивнув полицейскому, дежурившему у дверей. Линди не потрудился надеть пальто; я смолчал, но было чертовски холодно. Я прошел за ним через двор налево, туда, где находился его кабинет.

Мы подошли прямо к окну кабинета, расположенному под угловым окном второго этажа, выходящим на юго-восток. Он указал наверх.

– Отсюда они проникли в дом, – сказал он, имея в виду похитителей.

– Почему это место не огорожено канатом? – спросил я, глядя на землю со спрятанными под мышками руками. – Оно когда-нибудь было огорожено?

– Нет, – ответил он.

– Разве здесь не было следов?

Следы и сейчас были там. Сотни следов. Похоже было на то, что на этом месте больше никогда не вырастет трава.

Линдберг кивнул, изо рта его вырывался пар.

– Был один интересный след, который принадлежал, очевидно, мужчине. Похоже было, он оставлен мокасином или туфлей, поверх которой был надет носок или намотана мешковина. И еще были отпечатки ног женщины.

– Женщины? Значит, их было по крайней мере двое.

– Выходит, так.

– В Вашингтон отправили муляжные оттиски?

Линдберг прищурился:

– Муляжные оттиски?

– Гипсовые слепки следов. Что бы ни говорили про ребят Эдгара Гувера, лаборатория у них замечательная. Прежде всего они бы точно сказали вам, что было на ногах этого мужчины – мокасины, мешок из-под картошки или стеклянные тапочки.

– Полковник Шварцкопф снял фотографии, а не гипсовые оттиски. Это была ошибка?

Я вздохнул.

– Дважды два – четыре?

Линдберг устало покачал головой.

– Я знаю, в ту ночь было совершено много ошибок. Возможно, гипсовые слепки не сделали просто потому, что газетчики затоптали это место раньше, чем их можно было сделать.

И это тоже было на совести руководящих следствием полицейских, но мне больше не хотелось говорить об этом.

– Послушайте, полковник, мы уже не сможем исправить прошлые ошибки. Ясно, что в первые часы этого дела было много путаницы.

Разумеется, хороший коп знает, что первые часы расследования любого крупного дела являются самыми важными: это те часы, когда ошибки недопустимы. Но и этого я не сказал полковнику.

– Единственное, что мы сможем, – сказал я, – это больше не делать их. Я имею в виду ошибки.

Он мрачно кивнул:

– Вы хотите посмотреть детскую?

– Сперва мне хотелось бы увидеть лестницу, которой они воспользовались. Она еще здесь?

Вообще-то она должна была находиться в шкафу для улик в Трентоне, но я решил, что спросить стоит, поскольку командный пункт был здесь.

Он кивнул:

– Она в гараже. Я велю полицейским принести ее сюда. Извините, я оставлю вас ненадолго.

Линдберг отошел от меня размашистым шагом; у него была неуклюжая походка, и он слегка сутулился, словно стеснялся своего роста или своей славы. А может быть, к земле его пригибала тяжесть всего этого: само похищение ребенка и необходимость переживать эту трагедию на арене этого проклятого цирка.

Несмотря на то что земля была затоптана и следы стерты, в мокрой глине рядом со стеной дома оставались отпечатки основания лестницы. Эти отпечатки находились несколько правее окна рабочего кабинета Линдберга – вероятно, поэтому он через окно без занавесок не заметил поднимающихся по лестнице людей.

Линдберг вернулся с двумя полицейскими; все трое несли части этой штуковины: назвать этот ветхий самодельный предмет, состоящий из старых, неровных досок, лестницей было бы сильным преувеличением. Ступеньки были расположены слишком далеко другу от друга, так что по ним трудно было бы подниматься даже высокому человеку.

Линдберг опустил свою часть на землю.

– Пожалуйста, соедините их, ребята.

– Боже милостивый, – сказал я, – вот это лестница!

– Она по-своему оригинальна, – сказал Линдберг. – Хотя плотник ее делал явно никудышный, она сконструирована таким образом, что каждая ее часть вставляется внутрь другой. Ее может нести один человек. Хотя для осмотра части ее хранились раздельно.

Полицейские вставляли деревянные штифты, чтобы соединить части лестницы. Верхняя ступенька была сломана – очевидно, не выдержала тяжести человека.

Я подошел и указал на сломанную ступеньку.

– Это сделал один из похитителей?

Линдберг кивнул.

– Кажется, я даже слышал, как этот ублюдок залезал или слезал с лестницы. Около десяти часов я услышал звук, похожий на треск ломающейся дощечки от ящика из-под апельсинов.

– Вы были в рабочем кабинете?

– Нет, в гостиной с Энн.

– Вы не стали выяснять, откуда шел этот звук?

– Нет, – угрюмо произнес он. – Я только спросил Энн: «Что это было?», и она сказала: «Что?», и мы вернулись к чтению. Вскоре после этого она поднялась наверх, чтобы лечь спать, а я пошел в рабочий кабинет. Поставьте, пожалуйста, ее ножками в эти ямки, – сказал он полицейским.

Им пришлось вдвоем ворочать этот громоздкий, неуклюжий предмет. Они осторожно вставили ножки лестницы во вмятины в земле и прислонили ее к стене дома; вершина ее оказалась чуть правее и на несколько футов выше окна детской, едва не доставая крыши.

– Она явно слишком высокая, – сказал я, подняв голову.

– Я просто хотел, чтобы вы посмотрели, – сказал он. – Мы решили, что похитители ошиблись с высотой лестницы.

– Наверняка в их шайке не было плотника, – сказал я. – Ну и что? Значит, они использовали только две нижние секции.