Князь Воротынский - Ананьев Геннадий Андреевич - Страница 23

Уверенно пошагал от флигеля для дружинников в княжий терем. Как властелин. Дородный. В плечах – косая сажень. Его содружинники не зря окрестили Пересветом. И не только за осанистость и силушку нерастраченную, но и за спокойность и ровность в любых условиях. Может, и металась его душа в трудную минуту, но никогда он неспокойность внутреннюю не выказывал. Как вот и сейчас. Словно нес княгине самое что ни на есть приятное сообщение. Встретился он с ней на резном крыльце. В теплой она накидке, бережно поддерживаемая няньками. Погулять вышла. На том повитуха настояла. Она каждый Божий день требовала, чтобы княгиня по целому часу прохаживалась по дорожкам двора, которые были тщательно вычищены от снега, чтобы не дай Бог княгиня не поскользнулась. Сидор Шика поклонился поясно.

– Дозволь, матушка-княгиня, слово молвить?

– Говори, Сидор. Я слушаю.

– Появились, матушка, вороги на гати. Передовыми – казаки днепровские, литвинские. Погулять, стало быть, погуляй остатний разок, потом, пока не отобьемся, не кажи носа на улицу. От стрелы шальной кто может уберечь тебя…

– Ты сказывал, засады у самых болот. Верст несколько стало быть. Неужто сюда долетят басурманские стрелы?

– Знамо дело, не достанут. Но стену, матушка, вокруг терема и двора всего не зря рубили.

– Поняла. Только вы уж, миленькие, постарайтесь их на землю не впускать. Здесь с ними трудней совладать.

– Вестимо, матушка. Только ведь как Бог рассудит. Все в его вседержавных руках.

– Мы здесь все будем молиться Пресвятой Богородице чтоб замолвила слово перед своим сыном. Бог смилостивится.

– Ну, а пока погуляй, матушка-княгиня, вволю. А мне дозволь службу править. Тебя оберегать.

– Иди, Сидор, иди. Бог вам в помощь. Поклонился Шика низко и пошагал к дому, где размещались дружинники. Объявил подъем.

– Довольно бока мять, лень лелеять. Объявились супостаты на гати. Седлай, Данила, – обратился Сидор Шика к одному из дружинников, – коня (а их на острове держали постоянно полдюжины, чтобы и князя встречать у гати, и на дальние скрадки отвозить) и скачи к засаде у тыльной тропы.

– Не сподручней ли, голова, пеши?

– Ишь ты, пеши. Пять-то верст? Сказал: седлай, значит повели конюхам, чтоб оседлали. Коня же, ты, дурья твоя голова, саженей за полота оставь в лесу. Верно, что маячить на коне смысла нет возле засады. Поведаешь той засаде о гостях на гати и – ко мне, не медля ни часу. Я на гати пока что буду. – Потом заговорил о том, что всех касалось: – Сейчас совет проведем. С казаками и дворовыми. Чтобы все знали, что кому делать. Сбегайте, покличьте из людской всех во двор.

Часть казаков, кто не поместился в доме дружинников, расположились в людской вместе с дворовыми. Они тоже тяготились безделием. Дворовым-то всегда дело найдется – то печи топить, то дорожки чистить да мести, то коней кормить, поить и чистить, то денники выметать, а казакам что делать? Лень, как любил говорить Шика, лелеять? Утомительное дело. Встрепенулись, услышав новость. Не зря, выходит, их здесь сгрудили. Не на безделье.

Совет короткий. Никому, как воевода Двужил велел, за стены двора княжьего – ни шагу. Что бы ни случилось. У стен пока что попусту не торчать, но доспехи, облачившись в них, не снимать. Самострелы чтобы в миг в дело можно было пустить. И пищали (а их Шика целых аж две доставил для обороны охотничьего дома) чтоб заряженные стояли.

– В веже, что на верху дома для дружинников, попарно бдить. С самострелами. Через час – смена. На остальных, угловых вежах и в надвратной – тоже попарно. Там без смены. На обед, если что. Не более.

Когда Шика вместе со старшим засады появился у стены, по гати уже двигались, плотно укрывшись щитами, казаки. По трое в ряду.

– Верно, что казаки. По щитам вижу. Не более полусотни, – определил Шика. – Семечки. – И спросил дружинников: – В болотину пустим или загодя встретим?

– Загодя. Разумней так. Если отступят, хорошо тогда, если на рожон полезут, шаг, стало быть, добавят, поболее их в болотину угодит, пока задние поймут и попятятся. Тоже не плохо.

– Что ж, верный сказ. Но пока в стрельницы не высовываться. Когда махну рукой, вот тут и давай.

Вместе со старшим припал Шика к щели, чтобы определить, когда самый раз будет болты каленые пускать. А у тех, у кого не самострельные луки, пусть пока хоронятся. Если в болотину поплюхаются, тогда – самое время для них наступит. А болтами из самострелов по тем бить, кто попятится, чтоб не вольготно им было пускать в ход луки свои. Глядишь, своих ратников удастся сберечь.

Точно железные стрелы взвизгнули наступающие казаки, словно подгоняемые плетьми, рванулись вперед, на штурм стены. Через убитых и раненых перепрыгивали, стараясь не наступить, что нарушало плотность строя, и второй залп самострелов еще больше прополол строй. Но не остановил. Влетели первые шеренги в ловушку и сразу – по пояс. Цепко схватила их трясина, не выпускает, а каждая попытка выбраться усугубляет положение: если не шевелиться, болото засасывает медленней. Те, которые успели осадить себя, попятились, отстреливаясь, и Шика повелел:

– Не высовывайся зря!

Когда стрелы отступивших уже не долетали до стены, стрельцы взялись за дело, посылая меткие болты в запорожцев. Следом встали к стрельницам и лучники, чтобы не мучились бедняги, которых все одно засосет болото, а упокоили душу свою мгновенно. Еще можно было наносить урон пятившимся казакам из самострелов, но Шика остановил стрельцов:

– Баста.

У него зародилась мысль выпытать кое-что у запорожцев Дашковича. Подозрительным ему показалось, что нет на гати ни одного татарина. Крикнул зычно:

– Православные, чего это басурманы одних вас на смерть послали? Неужто не ясно вам?

Промолчала казачья ватага. Не задело, выходит. Шика тогда свой главный козырь, как он считал, выложил:

– Вас даже Ахматка-поганец и тот на произвол судьбы бросил. Где он?! Нет! То-то! Неужто совсем безмозглые у вас башки?

– Ты не лайся! Доберусь вот, пощупаю, что в твой башке! – возмущенно крикнул задиристый казак. – Полетят с плеч кочаны ваши капустные!

– Вы на твердь ступите, когда рак на горе свистнет, – с усмешкой прокричал в ответ Шика. – Ты мне про Ахматку лучше скажи, где он вас, дураков безмозглых, бросил?

Меж собой заговорили казаки. Они сразу, как оставил их проводник, засомневались, так ли уж легка добыча, что их ждет, и почему за ней не идут сами крымцы, но атаман полусотни молчал, промолчали и остальные. Если бы он на круг попросил, тогда бы иное дело, тогда говори откровенно все, что на уме, а коль атаман не пригласил на совет, значит, знает чего больше их. Скажи ему о своем сомнении, отрежет:

– Труса празднуешь? Иль не казак ты?! Оттого и помалкивали, но теперь – прорвало:

– В самом деле, ни одного татарина…

– Иль им легкой добычи не хочется?

– Что-то, атаман, не так, как следовало бы.

– Послать гонца нужно, вернувшись в лес. Мол, не можем осилить. Подмога, мол, нужна. Вот тогда – поглядим.

– Дело, – поддержали это предложение почти все. – Решай атаман.

Шика, не слышавший разговора, но видевший решительные жесты казаков, все более уверялся, что главные силы пойдут обходной тропой, и его уже начало беспокоить, отчего не скачет оттуда связной Данила.

А он там бился с татарами, забыв обо всем на свете. Сотня их сразу же, без заминки, поперла на укрепление, сооруженное наспех у берега. Прикрывшись щитами, шли уверенно, зная, что защитников за стеной мало. Когда Данила, оставив коня на полянке вблизи опушки, стал пробираться через ерник, услышал довольное восклицание:

– Что?! Не по нутру?!

Вынырнув из ерника, чуть было не столкнулся с шальной стрелой:

– Ого!

Было отчего огокнуть: татары уже в саженях пятнадцати, шаг их спор и безостановочен. На падающих от стрел защитников не обращают внимания, сами тоже стреляют непрерывно и метко. Трое дружинников со стрелами в горлах уже отдали Богу душу.

– Подмога? – радостно спросил один из дружинников появившегося сотоварища. – Много ли?