Не надейтесь избавиться от книг! - Каррьер Жан-Клод - Страница 44

Тут есть и другая проблема. Возьмем, к примеру, когда-то читанный «Замок» Кафки. Позже я посмотрел две весьма вольные киноадаптации «Замка», одна из них — фильм Михаэля Ханеке [336], довольно сильно изменивший мое первое впечатление от романа и, разумеется, повлиявший на мои воспоминания о нем. Разве не глазами этих режиссеров я теперь вижу «Замок»? Вы говорили, что пьесы Шекспира, которые мы сегодня читаем, гораздо богаче по своему содержанию, чем то, что он написал, потому что они вобрали в себя все великие прочтения и интерпретации, появившиеся с тех пор, как перо Шекспира торопливо скрипело по бумаге. И я в это верю. Шекспир непрестанно обогащается и подкрепляется.

У. Э.: Я уже говорил о том, как молодые люди в Италии открывают для себя философию: не посредством философствования, как во Франции, а через историю этой дисциплины. Я вспоминаю своего учителя философии, человека весьма необычного. Именно благодаря ему я пошел изучать философию в университет. Некоторые основы философии я действительно понял при его посредничестве. Вполне вероятно, что этот великолепный учитель не читал всех трудов, о которых рассказывал в своем курсе. Стало быть, многие книги, о которых он мне говорил с энтузиазмом и знанием дела, были ему по-настоящему не знакомы. Он знал их только по учебникам истории философии.

Ж.-К. К.: Когда Эмманюэль Ле Руа Ладюри [337]был директором Национальной библиотеки, он провел несколько странное статистическое исследование. За период с основания Национальной библиотеки, в эпоху Революции, положим, начиная с 1820-х годов, и по сегодняшний день более двух миллионов единиц хранения никогда не запрашивались читателями. Ни разу. Может быть, речь идет о книгах, не представляющих никакого интереса, о каких-нибудь благочестивых текстах, сборниках молитв, о каких-нибудь неточных науках (вами любимых), о справедливо забытых мыслителях. Когда создавался фонд Национальной библиотеки, поначалу во двор по улице Ришелье книги свозились тачками, вперемешку. Надо было их принять, классифицировать, и делалось это, наверное, в спешке. Потом книги в большинстве случаев впадали в долгую спячку, в которой находятся и по сей день.

А теперь я ставлю себя на место писателя или автора, каковыми мы все трое и являемся. Знать, что твои книги пылятся на полках и никто даже не берет их в руки, не слишком-то утешительно. Думаю, вашим книгам, Умберто, такая участь не грозит! В каких странах их принимают лучше всего?

У. Э.: В смысле тиражей, наверное, в Германии. Если во Франции вы продадите две-три сотни экземпляров, это рекорд. В Германии, чтобы о вас хорошо думали, нужно продать не меньше миллиона. Самые маленькие тиражи в Англии. Англичане в основном предпочитают брать книги в библиотеках. Что касается Италии, то она, кажется, стоит где-то перед Ганой. Зато итальянцы читают много журналов, больше, чем французы. Во всяком случае, именно пресса нашла хороший способ вернуть нечитающих людей к книге. Каким образом? Так произошло в Испании, в Италии, но не во Франции. Ежедневная газета за весьма скромную плату предлагает своим читателям вдобавок книгу или диск. Книготорговля выступала против такой практики, но в конце концов эта практика утвердилась. Помню, когда роман «Имя розы» предлагался таким же образом в качестве бесплатного приложения к газете «Репубблика», газета продала два миллиона экземпляров (вместо обычных 650 000), и число читателей моей книги дошло до двух миллионов (а если учесть, что книга может заинтересовать всю семью, осторожно скажем: четыре миллиона).

Тут, возможно, книготорговцам есть о чем волноваться. Однако через полгода, когда мы подсчитали продажи за полугодие в книготорговой сети, то увидели, что из-за продажи карманного издания они понизились весьма незначительно. Значит, эти два миллиона были не только теми людьми, которые и так ходят по книжным магазинам. Мы завоевали новых читателей.

Ж.-Ф. де Т.: Вы оба довольно оптимистично высказываетесь о роли чтения в современном обществе. Книги отныне принадлежат не только элите. И хотя им приходится соперничать с другими носителями информации, более привлекательными и более конкурентоспособными, они все равно удерживают свои позиции и доказывают свою незаменимость. Превзойти колесо снова не удалось.

Ж.-К. К.: Однажды, двадцать — двадцать пять лет назад, я сел в метро на станции «Отель-де-Виль». На платформе стояла лавка, на лавке сидел человек, а рядом с ним лежали четыре-пять книг. Он читал. Поезда проходили один за другим. Я смотрел на этого человека, которого ничего не интересовало, кроме его книг, и не мог оторваться. Он меня заинтриговал. Наконец я подошел к нему, и завязался короткий разговор. Я вежливо спросил у него, что он здесь делает. Он ответил, что приходит сюда каждое утро в восемь часов и сидит до полудня. Потом выходит на час пообедать. Потом снова приходит и сидит на своей скамейке до десяти вечера. В заключение он сказал слова, которые запомнились мне на всю жизнь: «Я читаю, я никогда ничем другим не занимался». Тут я ушел, потому что мне показалось, что я отнимаю у него время.

Почему в метро? Потому что он не мог сидеть в кафе весь день, ничего не заказывая: возможно, он не мог позволить себе такую роскошь. Метро бесплатное, там тепло, а мелькание людей его ничуть не беспокоило. Я тогда подумал и до сих пор думаю: это был идеальный читатель или конченый извращенец?

У. Э.: А что он читал?

Ж.-К. К.: Все подряд. Романы, исторические книги, эссе. Мне кажется, он скорее испытывал некую зависимость от самого чтения, чем чувствовал интерес к тому, что читает. Говорят, чтение — ненаказуемый грех. Этот пример показывает, что оно может стать настоящей перверсией, может, даже фетишизмом.

У. Э.: Когда я был ребенком, одна соседка каждый год на Рождество дарила мне по книжке. Однажды она спросила меня: «Скажи, Умбертино, ты читаешь чтобы узнать, что написано в книге, или просто потому, что любишь читать?» Мне пришлось признать, что мне не всегда интересно то, что я читаю. Я читал, потому что мне нравилось читать, неважно что. Это было одним из самых важных открытий моего детства!

Ж.-К. К.: Читать, чтобы читать, как жить, чтобы жить. Известны и такие люди, которые ходят в кино, чтобы смотреть фильмы, то есть, в известном смысле, просто движущиеся картинки. Иногда им даже неважно, что показывается или рассказывается в фильме.

Ж.-Ф. де Т.: То есть вам удалось выявить случай книжной зависимости?

Ж.-К. К.: Да, и человек в метро — тому пример. Представьте себе, что кто-то по нескольку часов в день посвящает прогулкам, но при этом не обращает никакого внимания ни на пейзаж, ни на встречающихся ему людей, ни на воздух, которым он дышит. Можно ходить, бегать — так же можно и читать. Что вы запомните из книг, прочитанных таким образом? Как можно вспомнить, что читал, если за день ты проглотил две или три книги? Иногда зрители сидят в кино целый день и смотрят подряд по четыре-пять фильмов. Такова участь журналистов и членов фестивальных жюри. Начинаешь терять ориентиры.

У. Э.: Однажды у меня был такой опыт. Я был назначен в жюри Венецианского фестиваля. Думал, свихнусь.

Ж.-К. К.: Когда вы, качаясь, выходите из просмотрового зала, проглотив свой ежедневный рацион, даже пальмы на бульваре Круазетт в Каннах кажутся вам фальшивыми. Цель не в том, чтобы посмотреть во что бы то ни стало или прочесть во что бы то ни стало, а в том, чтобы знать, что с этим делать и как извлечь из этого пищу для размышлений, которой хватило бы надолго. Разве любители быстрого чтения по-настоящему ощущают вкус того, что читают? Если вы пропускаете длинные описания у Бальзака, разве вы не теряете как раз то, что глубоко отличает его произведения от других? То, что только он может вам дать?