Мастер Баллантрэ - Стивенсон Роберт Льюис - Страница 46

— Мистер Маккеллар! — воскликнул лорд, глядя на меня таким сердитым взглядом, как будто он готов был меня разорвать на части.

— Вы обещали выслушать меня, — сказал я, нисколько не смущаясь этим возгласом. — Чего вы, однако, не знали и что вы должны были бы знать, это то, каким ужасным притеснениям, каким испытаниям подвергался мистер Генри. Но чтобы вас не тревожить, он молчал. Вам стоило только повернуть спину, как один из двух сыновей ваших, имя которого я не хочу называть, начинал говорить другому всевозможные дерзости: ругать его дураком, насмехаться над ним и бросать ему самые обидные оскорбления в лицо. Я не могу даже решиться перечислить вам те обидные слова, которые употреблял мастер Баллантрэ, разговаривая с братом. Но стоило только вам появиться в комнате, чтобы он совершенно изменился в своем обращении: он делался любезен и внимателен, и мой патрон должен был с таким же терпением и так же спокойно выслушивать все фальшивые любезные фразы, которые ему говорили, как за несколько минут до того он выслушивал дерзости. Положение моего патрона было положительно невыносимо. Я был свидетелем тех ужасных нравственных мучений, которые он претерпевал. С тех пор, как мастер Баллантрэ приехал, он не переставал оскорблять мистера Генри. Я присутствовал при встрече братьев, первое приветственное слово, с которым мистер Баллантрэ обратился к брату, было: «А, Иаков!», сказанное в насмешку.

Милорд сделал движение, как будто он желал встать, и при этом сказал:

— Если бы в том, что вы говорите, была бы хоть одна доля правды…

— Взгляните на меня, разве я имею вид человека, который лжет? — спросил я, хватая его за руку.

— Вы должны были рассказать мне обо всем этом раньше, — сказал лорд.

— О, да, милорд, вы вполне правы: я должен был бы непременно так поступить, — сказал я. — И я глубоко упрекаю себя за это.

— Я вмешаюсь в это дело и все это изменю, — сказал лорд, снова собираясь встать.

Я опять схватил его за руку и удержал его.

— Да, я не сказал вам раньше об этом, — продолжал я, — и вы не поверите, как я упрекаю себя за это. Но продолжаю свой рассказ. Все оскорбления, все обиды мой патрон переносил молча. Никто из членов его семьи не оказывал ему ни любезности, ни ласки. Даже вы, милорд, вы, его отец, никогда не баловали его ни малейшим словом любви. Единственно, в чем вы не отказывали ему, это в выражениях благодарности. А между тем, это также ваш родной сын. И отец, родной отец не любил его! В его родной стране его также ненавидели, но ненавидели неизвестно за что! К нему относились несправедливо. Да, одному Богу известно, насколько несправедливо! Он женился. И что же? Жена также не чувствует к нему ни малейшей любви. Положение его самое тяжелое: никто из родных его не любит, один из них его ненавидит, а другие его только терпят. Бедный, благородный, великодушный, несчастный мистер Генри.

— Ваши слезы делают вам честь, — сказал милорд, заметив, что я вытер глаза, — и я чувствую себя крайне пристыженным, да, крайне пристыженным, — повторил он дрожащим голосом. — Но я должен сказать вам, что вы относитесь ко мне не вполне справедливо. Я люблю Генри, я всегда его любил. Джемса, действительно, я не стану этого отрицать, Джемса, быть может, я люблю еще больше, но, во всяком случае, оба сына мне дороги. Вы, в сущности, не имеете полного понятия о том, какой симпатичный человек мой Джемс, так как вы познакомились с ним уже после того, как он вернулся из своего изгнания и после того, как он перенес столько мучений во время своего странствования. Бедный мальчик, как много он страдал, и за что только он так мучился! А между тем, даже и от такой тяжелой жизни он нисколько не очерствел. Он остался все таким же ласковым и любезным. Он несравненно сердечнее своего брата. Но я не стану больше говорить о нем. Поговорим лучше о Генри. Все, что вы сказали мне про его характер, правда, действительно правда. Я знаю, что он великодушен, я в этом нисколько не сомневаюсь. Но это такого рода добродетель, которая порой остается никем не замеченной. Во всяком случае, мистер Маккеллар, я обещаю вам позаботиться о том, чтобы все это кончилось, чтобы неприятных сцен между моими сыновьями не происходило. Я был слаб, нет, вернее, я был глуп.

— Я не имею права слушать, как вы сами себя обвиняете, милорд, — сказал я, — когда я сам настолько же виноват в том, что случилось, как и вы; мне следовало сказать вам обо всем раньше, быть может, тогда все вышло бы совсем иначе. Вы были не слабы, а вас обманывали. Вас надул хитрый обманщик. Помните, как ловко он обманул вас, уверяя, что его жизни грозит опасность, он таким же ловким способом обманывал вас во всех отношениях. Я говорю вам все это с той целью, чтобы постараться вырвать его образ из вашего сердца и заставить вас вспомнить, что у вас есть более достойный сын, вспомните о нем, подумайте о том, что он единственный достоин вашей любви.

— Нет, нет, — сказал лорд, — у меня два сына, и оба они в равной степени достойны моей любви.

Я сделал жест, выражавший нечто вроде отчаяния, он взглянул на меня, и выражение его лица изменилось.

— По всей вероятности, вам известно про моего старшего сына что-нибудь особенно дурное? — спросил он.

— Да, не скажу, чтобы особенно хорошее, — ответил я. — Я слышал, например, еще нынешней ночью, как мастер Баллантрэ сказал мистеру Генри, что нет такой женщины, которая не предпочла бы его, мастера Баллантрэ, мистеру Генри.

— Я ничего не желаю слышать про мою невестку, — закричал лорд, и, судя по тому, что он тотчас понял, о ком я говорю, хотя я не называл ни одного имени, я понял, что он отлично замечал, что происходило между его любимцем и миссис Генри.

— Я и не говорю о ней ничего дурного, — сказал я. — Я говорю только про мастера Баллантрэ и про мистера Генри, и если вы все еще сомневаетесь в том, что старший сын ваш вас надувал и притворялся перед вами, то я скажу вам, что я, я сам, опять-таки нынешней ночью, был свидетелем, как мастер Баллантрэ сказал мистеру Генри, что миссис Генри любит не мужа, а его.

— И они поссорились? — спросил лорд.

Я кивнул головой.

— В таком случае, я тотчас отправлюсь к ним, — сказал он, собираясь вылезти из постели. — Мне надо торопиться, надо торопиться.

— Нет, нет! — закричал я, удерживая его за руку.

— Ах, пустите меня, не мешайте, — сказал лорд, — быть может, вы не понимаете, но это очень опасные слова, могущие привести к весьма печальным последствиям.

— Да, милорд, слова эти привели к ужасным последствиям, — сказал я. — Неужели вы все еще не понимаете, что я хочу сказать вам и на что я не решаюсь?

Он умоляющим взором взглянул на меня. Я бросился перед ним на колени.

— О, милорд, — закричал я, — вспомните о том, который остался в живых, вспомните о нем, о младшем вашем сыне, которого жена ваша также подарила вам, и о котором все мы слишком мало заботились, которому мы не помогли нести его тяжелый крест, вспомните об этом несчастном грешнике и забудьте о себе. Это ваша обязанность, этого требует ваш долг, ваш христианский Долг, и таким образом вы заслужите царство небесное. Вспомните о нем, как и он теперь думает исключительно о вас, это я знаю, потому что он сказал мне: «Кто сообщит об этом моему бедному старику-отцу?» таким тоном, которого я никогда не забуду. Вот для того, чтобы сообщить вам о случившемся и чтобы выпросить у вас прощение несчастному, я пришел к вам и лежу теперь у ваших ног.

— Пустите меня, пустите меня, я хочу встать! — закричал лорд и, оттолкнув меня, вскочил на ноги раньше, чем я успел встать. Голос его звучал теперь громко, лицо было бледно как полотно, а глаза совершенно сухие и взгляд какой-то напряженный.

— Вы слишком много говорите, — сказал он. — Скажите мне лучше коротко и ясно, где это происходило?

— В аллее из кустарников.

— А где мистер Генри? — спросил он.

Я сообщил ему о том, где я оставил его, после чего он на минуту задумался, а затем спросил:

— А мастер Джемс?