Мастер Баллантрэ - Стивенсон Роберт Льюис - Страница 37

Мне казалось, что я теперь лишний человек, и поэтому, скрывшись за спиной мистера Генри, собрался было выйти из комнаты, когда мастер Баллантрэ удержал меня.

— Нет, нет, мистер Маккеллар, я не пущу вас, — сказал он. — Это уже своего рода нелюбезность, что вы хотите бежать от меня. Вы таким образом обижаете блудного сына, вернувшегося в дом отца. Выпейте лучше еще стаканчик вина с мистером Балли.

— Да, да, мистер Маккеллар, — сказал милорд, — прошу вас быть у нас как дома, и не считать себя у нас чужим. Я уже говорил моему сыну, — слово «сын» он выговорил каким-то особенно нежным голосом, — да, да, я уже говорил ему о том, какой вы полезный человек и какой вы услужливый и любезный.

И таким образом я молча просидел в гостиной до того часа, в котором мы обыкновенно расходились спать, и если бы я не присутствовал в саду при встрече братьев, я полагал бы, что мастер Баллантрэ самый добродушный человек в мире. Но так как в саду я убедился совершенно в противном, то, несмотря на всю свою любезность и на все старания казаться иным, чем он был, Баллантрэ не в силах был обмануть меня. В том, что он человек фальшивый, я убедился в тот же вечер, а именно следующим образом.

Мистер Генри не принимал участия в разговоре и в мрачном раздумье сидел несколько поодаль от отца и брата, когда мастер Баллантрэ вдруг вскочил с места и, подойдя к брату, ласково похлопал его по плечу и сказал:

— Гарри, мой мальчик, не будь таким печальным, потому что твой брат вернулся домой. Не беспокойся, я у тебя ничего не отниму, пусть все тебе принадлежит, я тебе не завидую, но не завидуй и ты мне за то, что я займу местечко у очага нашего отца.

Ты помнишь свидание братьев, читатель, и поэтому поймешь, насколько меня возмущала фальшь мастера Баллантрэ.

— Твой брат прав, Генри, — сказал лорд, нахмурив брови, что он редко делал. — Ты солиднее и серьезнее, чем твой старший брат, несмотря на то, что ты моложе его, и поэтому ты должен относиться снисходительно к Джемсу и быть с ним как можно ласковее.

— Я привык, что ко мне относятся несправедливо, — сказал мистер Генри.

— Кто относится к тебе несправедливо? — закричал милорд. (Я никак не думал, что такой тихий человек мог так сердито кричать). — Я сколько раз благодарил тебя за то, что ты для меня сделал, и сколько раз говорил тебе, как высоко я тебя ценю. Да, я думаю, и брат твой тысячу раз благодарил тебя и также высоко ценит твои достоинства. Ты смело можешь положиться на то, что мы всегда будем питать к тебе те чувства, которые мы питаем теперь, и пусть это будет тебе наградой за твои труды.

— Да, да, Гарри, на постоянство в моем чувстве к тебе ты можешь смело рассчитывать, — сказал Джемс. И мне помнится, что в ответ на эти слова мистер Генри взглянул на брата каким-то свирепым взглядом.

Глядя на то, что происходило в доме лорда по приезде мастера Баллантрэ, я поневоле задавал себе эти четыре вопроса: «Поступал ли мастер Баллантрэ дурно с братом оттого, что он ненавидел его? Имел ли он при этом в виду исключительно свои интересы? Играл ли он с ним, как кошка с мышкой, потому что это доставляло ему удовольствие, и устраивал ли он ему чисто дьявольские козни именно из желания помучить кого-нибудь? Или же, наконец, он, питая чувство привязанности к брату, просто по привычке обращался с ним скверно?». По зрелом обсуждении этих вопросов я пришел к тому убеждению, что четвертый вопрос можно совершенно исключить, что никакой привязанности в душе мастера Баллантрэ к мистеру Генри никогда не существовало, что кроме вражды он к нему ничего не питал.

Но, несмотря на ту злобу, которую мастер Баллантрэ питал к мистеру Генри, он был такой искусный актер, что, когда он желал притвориться нежным, любящим братом, ему это великолепно удавалось. Когда он был с мистером Генри наедине, он, нисколько не стесняясь, явно выказывал ему свою вражду (при мне он также не стеснялся), когда же лорд находился тут же с ними, он обращался с братом в высшей степени сердечно, а когда миссис Генри присутствовала в той же комнате, где он с братом находился, он и с ней, и с мистером Генри был одинаково любезен. И, по-видимому, вся эта комедия доставляла удовольствие этому актеру, и, разыгрывая ее, он чувствовал себя как нельзя лучше.

Вероятно, по той причине, что я явно выказывал свое расположение к мистеру Генри, а быть может и потому, что я, пересылая ему в Париж деньги, позволял себе иногда в письмах делать ему маленькие замечания относительно того, что не следует злоупотреблять добротой мистера Генри, мастер Баллантрэ питал в своем сердце злобу также и против меня, и я служил ему также мишенью для его издевательств и интриг.

Когда мы оставались с ним вдвоем, он тотчас принимался издеваться надо мной и из-за всякого слова или поступка поднимал меня на смех, в присутствии же лорда и его семейства он обращался со мной удивительно любезно и старался даже угождать мне. Комедия, которую он разыгрывал со мной, в высшей степени возмущала меня и ставила меня в крайне затруднительное положение: привязаться к такому человеку, как он, я никак не мог и не мог выказывать ему каких бы то ни было чувств расположения, и, стало быть, выходило так, что он со мной любезен, а я даже не ценю этого, тогда как в то время, когда никто из семьи не присутствовал при нашей беседе, мастер Баллантрэ говорил мне такие обидные вещи и обращался со мной с таким презрением, что желчь поднималась во мне.

Но что говорить обо мне? Дело не во мне. О себе я упомянул только так, к слову. То, что мне пришлось испытывать, ничто в сравнении с тем, что испытывал мистер Генри, и в то время, как я терпел различные неприятности, я еще яснее представлял себе, какие мучения претерпевал мой бедный патрон.

Вся тяжесть бремени лежала на нем. Разве можно было требовать, чтобы он в присутствии отца и жены отвечал любезностью на любезность мастера Баллантрэ, когда он знал, что это только одна комедия? Разве он мог любезно и ласково улыбаться ему, как тот делал это, когда он отлично знал, что это фальшивая улыбка? А между тем, на него падала тень, будто он ненавидит брата, и его считали нелюбезным и неблагодарным. Ему оставалось только одно: молчать. Да если бы он и был менее горд и вздумал бы жаловаться, кто поверил бы ему? Миссис Генри и милорд были изо дня в день свидетелями, как мастер Баллантрэ ухаживал за своим братом, и как мистер Генри отвергал это ухаживание. Я уверен, что если бы их вызвали в суд и заставили бы их высказать мнение по поводу того, кто из обоих братьев ведет себя лучше, то они, наверно, сказали бы, что мастер Баллантрэ любезный и внимательный брат, а мистер Генри завистливый и неблагодарный человек. И мистер Генри был тем более достоин порицания, что в то время, как он жил себе спокойно в доме отца, брат его был на краю смерти, и что благодаря тому, что его считали мертвым, мистеру Генри удалось жениться на той девушке с огромным состоянием, на которой должен был жениться он, мастер Баллантрэ.

— Генри, не желаешь ли ты составить мне компанию и поехать со мной верхом? — спросил брата как-то мастер Баллантрэ.

Мистер Генри, который в продолжение всего утра терпел неприятности от мастера Баллантрэ, ответил резким тоном:

— Нет, не хочу.

— Разве ты не можешь ответить мне менее резко? — сказал мастер Баллантрэ тихим, укоризненным тоном.

Я привел эту сцену только в пример, но подобного рода сцены повторялись изо дня в день. Не мудрено, что отец и жена осуждали мистера Генри, что, глядя на то, что вокруг меня происходило, я приходил в какое-то лихорадочное состояние и едва в силах был сдерживать гнев, который волновал мне кровь.

С таким врагом, как мастер Баллантрэ, нападавшим на нас не открыто, а из-за угла, чрезвычайно трудно было бороться. Если бы миссис Генри была более добросовестная и внимательная жена, то она, разумеется, очень скоро поняла бы, что против ее мужа велась интрига, тем более, что она была уже много лет замужем и имела время изучить характер своего мужа. Если бы она только желала, то она давным-давно завоевала бы себе его доверие и знала бы, что происходит в душе этого гордого человека.