Поэзия английского романтизма XIX века - Байрон Джордж Гордон - Страница 2

В носильной степени и предлагаемая книга составлена из того же «расчета». Это — коллективная книга эпохи, написанная как бы общими усилиями поэтов той поры, часто противоборствующими и даже взаимоисключающими друг друга. Эпохи яркой и влиятельной настолько, что мы еще не вполне вышли из сферы ее воздействия. Говорим на языке романтиков; пользуемся ключевыми понятиями (например, «гений») в том смысле, какой вложен был в эти понятия романтиками; придерживаемся шкалы литературных величин, которая, начиная с Шекспира, была установлена теми же романтиками.

То была последняя, перед нашим временем, из великих поэтических эпох. Поэзии тогда придавалось значение универсальное как способу познания мира и борьбы за истину. Все другие виды творческой и научной деятельности уступали, в глазах романтиков, первенство поэзии. Кто брался в ту эпоху за перо по праву таланта, тот стремился быть достойным высокого представления о назначении поэта.

В самом конце XVIII столетия в Лондоне появились некие «Лирические баллады» без имени автора. Такие издания были тогда в порядке вещей. Скромность, щепетильность, правила «хорошего тона», сословная спесь мешали выставить свое имя на обложке. К тому же анонимность — авторитетность, ничье и вместе с тем общее. Так и эта книга говорила как бы от лица многих. Вообще было видно, что ей стремились придать многозначительность. О том же говорило предисловие, которое вскоре, во втором издании, было расширено и стало тем более видно, что книжка содержит в себе поэтическую программу, объявленную и отчасти выполненную.

Выразить эту программу можно было и одним словом — Простота.

«В зрелой словесности приходит время, — писал Пушкин в связи с «Лирическими балладами», — когда умы, наскуча однообразными произведениями искусства, ограниченным кругом языка установленного, избранного, обращаются к свежим вымыслам народным и к странному просторечию, сначала презренному».

В предисловии к «Лирическим балладам» так и было заявлено, что это «испытание общественного вкуса», ибо никогда еще не появлялось на английском языке стихотворений столь простых по стилю. Общественный вкус всколыхнулся, хотя и не сразу, потому что не было даже платформы для столкновения полемических мнений. Но с началом века появился печатный форум, критические журналы, самый первый и наиболее влиятельный из которых, «Эдинбургское обозрение», вступил с программой «Лирических баллад» в борьбу.

Поздно было разбирать сами баллады, переставшие быть, по крайней мере, для литературных кругов, новшеством и тайной. Однако, вместе с тем как разрослась популярность этого сборника и раскрылось его авторство, создатели «Лирических баллад», Вордсворт и Кольридж, оказались во главе целой поэтической школы, составившейся из достойных учеников и просто подражателей. «Определенное и недвусмысленное упразднение искусства», — объявило «Обозрение», предупреждая своих читателей о намерениях новой школы.

У Пушкина указан уровень этой полемики — «в зрелой словесности». За каждой из сторон была вековая традиция, свои авторитеты, высокое развитие литературы на английской почве, взрыхленной и обработанной, как тот шекспировский сад в «Ричарде II», что возделывался непрерывно из поколения в поколение. Всесторонне был разработан язык, развиты все жанры, а поэзия английская к тому времени пережила уже не одну эпоху великого подъема.

Историки советуют нам припомнить в общих чертах картину английской поэзии в пору появления «Лирических баллад», припомнить и учесть, каким в самом деле немыслимым испытанием для читающей публики была простота их слога. Сделать над собой подобное усилие трудно, так же как немыслимо сейчас представить себе, будто строки молодого Пушкина могли когда-то резать чей-то слух и казаться криком «ражего мужика, втершегося в армяке и в лаптях в Благородное собрание»… Напротив, листая любую из современных антологий, легко увидеть постепенный переход от похожей на приподнятую декламацию поэзии «осьмнадцатого столетия» к рубежу XVIII–XIX веков. Поэзия, вместо со всей литературой, последовательно ставит в центр своего внимания человека. В Англии — не впервые: английской поэзии было на кого оглянуться! Но великий опыт Возрождения не всегда подходил XVIII столетию в связи с переменой задач: поэзия в эту пору больше учит человека, чем изображает; больше рассуждает о том, каков он должен быть, чем присматривается к тому, каков он есть. Затем в стихах вырисовывается окружение — природа, тоже отличная от прежнего поэтически-условного пейзажа. Природа — предмет размышления, хотя сами размышления тоже еще декламационны, рассудочны. Не мысль, рождающаяся вместе со взглядом на предмет, а заведомая формула, прилагаемая к случаю. И вот — «Лирические баллады». Многие стихи из этого сборника прозвучали для англичан так, как прозвучат у нас со временем «Чудное мгновение» и «Вновь я посетил…».

(Перевод В. Рогова)

«Вижу», «слышу» — каждое движение или мысль сделались непосредственными. Как тогда говорили, они шли прямо от сердца к сердцу. «Мы хотели представить вещи обычные в необычном освещении», — пояснил Кольридж позднее замысел «Лирических баллад».

У самого Кольриджа задача была противоположная: необычайное сделать обычным; приблизить к читателю, сделав почти вещественным, таинственное и фантастическое.

(Перевод В. Левика)

Когда молодой Байрон с восторгом декламировал строки Кольриджа, то друг его, еще более молодой Шелли, от силы впечатления едва не лишился чувств.

Историки, рассматривая те же стихи взглядом более отдаленным и холодным, указывают на известную искусственность соединения лирики Вордсворта и Кольриджа под одной обложкой. Программа «простоты», объявленная в предисловии, выполнялась двумя поэтами по-разному. И эту разницу соавторы подчеркнули к тому же последующим образом своих действий. Вордсворт стремился вытеснить стихи Кольриджа из последующих изданий, а Кольридж выступил с критикой вордсвортовской поэзии. Но печатать свои стихи они могли отдельно, как на первых порах и печатали, — объединил их не просто переплет и совместно составленное предисловие, точно так же, как со временем разъединили не одни только законы индивидуального становления и борьба ранимых самолюбий.

Романтизм — мировой духовный процесс, общеевропейское движение умов на рубеже XVIII–XIX столетий, вершина которого указана, например, в «Медном всаднике». Создатель его родился почти одновременно с появлением «Лирических баллад», романтизм был старшим литературным братом Пушкина, который его со временем перерос, пересмотрел, но все же двигался от рубежа, обозначенного романтиками: «В гранит оделася Нева» и — «Увы! все гибнет: кров и пища! Где будет взять?» У Пушкина интонация и самый вопрос уже вполне реалистические, однако, по остроумному замечанию историка, и романтики не были в самом деле «романтиками»!

Включившись в полемику относительно романтизма отечественного и зарубежного, Пушкин когда еще пришел к выводу, что о романтизме судят, как правило, очень поверхностно, по хлестким, однако не самым существенным признакам. Пушкин даже сказал: «В романтизме у нас ни черта не смыслят», имея в виду, что под романтизмом подразумевают чаще всего «нечто и туманну даль». «Хлестаков и тот зовет городничиху под сень струй», — отметил наш критик совсем уже на исходе романтической эпохи косвенные, пошлые последствия романтических веяний. А вот еще «Хлестаков», по натуре такой же, изъясняется он, правда, по-английски, однако срывает цветы удовольствия и схватывает по верхам приметы глубоких явлений вполне общечеловечески: «Дон Баярдо Фицциг — испанский гранд — единственная дочь — донья Кристина — очаровательное создание — любовь до безумия — ревнивый отец — дочерние мечты — красавец англичанин — донья в исступленье — порошок с ядом — к счастью, клизма в походном ящике — старик счастлив — согласье на брак — обручение и поток слез — романтическая история — весьма». Зовут «Хлестакова» мистер Джингль, у Диккенса в «Пиквикском клубе», а речь его — это почти стихи Кольриджа, пусть расположенные прозой.