Малый заслон - Ананьев Анатолий Андреевич - Страница 6

Словоохотливый старик начал рассказывать о том, как он стрелял по белогвардейцам под Царицыном, как. штурмовали Перекоп, какие были тогда пушки и как туго приходилось со снарядами; Ануприенко слушал его рассеянно, кивал головой и поглядывал на далеко отставшую Майю. Солнце било ей в лицо, она щурилась, прикрывая глаза ладонью. Светлые волосы её, пронизанные солнцем, казалось, горели; ситцевое, в горошек платье захлёстывалось на ветру. Она собирала по краю пшеницы полевые цветы. Ануприенко хотел спрыгнуть с брички и подождать девушку, но старик все говорил и говорил, время от времени похлопывая лейтенанта по плечу, как старого знакомого.

— Вот так оно и было, да-а…

«Цыганская кровь» плелась медленно, тихо поскрипывали колёса. Солнце уже на ладонь поднялось над горизонтом и заливало хлебное поле ярким светом. Ветерок шелестел колосьями, и волны, то темно-зеленые, то белесые, казалось, несли на своих гребнях пену.

У пруда Ануприенко слез с брички, поблагодарил старика и пошёл по тропинке к лесу, где размещалась выехавшая на лето в лагеря часть. Отойдя шагов двести, он оглянулся: Майя все так же шла далеко позади брички и в руках у неё теперь был собран целый букет полевых цветов.

Спустя несколько дней Ануприенко случилось быть в селе, и он остался там на вечер. Кинопередвижка в тот день не приезжала, в клубе танцы. Парень в картузе с выпущенным на лоб чубом, в расшитой петухами косоворотке во всю ширь растягивал синие меха баяна, играл громко, но плохо — без конца повторял один и тот же вальс «Над волнами» и «Подгорную». Девушки роптали, что нет такого-то Гришки, который первый баянист в округе, но все же шли танцевать, стуча каблуками о выщербленные половицы. Ануприенко постоял немного у окна, глядя на тускло горевшую большую лампу под потолком, и собрался было уходить, когда неожиданно увидел Майю. Она вошла с подругой, смеющаяся, в лёгком светлом платье с голубым шарфиком на плечах. К ней сразу же подошёл какой-то парень и стал навязчиво приглашать танцевать.

— Отстань, Васька! Сказала — не пойду, и не лезь! Она заметила Ануприенко и подошла к нему.

— Здравствуйте!

— Здравствуйте! — ответил Ануприенко, удивляясь её смелости.

— Идёмте танцевать!..

Баян гремел «Над волнами». Парень с чубом старательно нажимал на басы, две девушки обмахивали его платочками. Ануприенко взял Майю за руку и легко повёл по кругу. Она смотрела ему прямо в лицо и улыбалась, трогая пальчиками на его плече новенькую хрустящую портупею. Когда танец окончился, она предложила постоять у раскрытого окна. Над притихшей улицей, над плетнями и избами стыла большая луна, и соломенная крыша ближнего дома, казалось, была залита свинцом. Пахло остывающей пылью и огородами.

— Вон где я живу, пятая крыша отсюда, — смеясь, проговорила Майя и тут же, нахмурив брови: — Вы до сих пор не сказали мне своего имени!

— Семён, — ответил Ануприенко, разглядывая Майино лицо, наполовину освещённое ламповым светом. Он, казалось, только теперь заметил, что нос у неё слегка вздёрнут и над правой бровью маленькая круглая родинка.

— Семён… Лейтенант Семён… А почему вы к нам редко ходите?

— Я вообще впервые пришёл сюда.

— Ну и что же, все равно, почему?

— А почему вы к нам совсем не приходите? — шутливо заметил Ануприенко.

— Куда?.. Вы там, за прудами?.. Пригласите, придём.

— К нам нельзя, у нас — служба.

— Не хотите пригласить?

— Отчего же, приходите…

— Вальс!..

После танцев Ануприенко проводил Майю домой.

— А я приду! — прощаясь, сказала она и убежала за калитку.

Прошла неделя, и Ануприенко почти забыл о встрече с Майей. Командование наметило провести в конце месяца манёвры, и на батарее тщательно готовились к ним — выезжали на тактические занятия, учебные стрельбы. По ночам часто объявлялись боевые тревоги. Словом, забот хватало, особенно для Ануприенко, который служил первый год после окончания училища и ни в чем не хотел уступать старым кадровым командирам.

Однажды, в свободный от дежурства вечер он лежал в своей палатке и читал при свече «Суворовские наставления». На батарее уже протрубили отбой, бойцы отдыхали после утомительного солдатского дня, было тихо, только слышались отдалённые шаги часовых да шелест листвы за брезентовой стенкой палатки. Неожиданно почти над самым ухом чей-то женский голос прошептал:

— Сема…

Ануприенко встрепенулся, тревожно посмотрел на дверь — там никого не было. «Может почудилось?..» — подумал он и принялся было читать, но где-то совсем рядом послышалось:

— Сема!..

На этот раз уже громче. Ануприенко повернулся на голос — из-под приподнятого угла палатки выглядывала голова девушки. Это была Майя. Ануприенко подбежал к ней и присел на корточки.

— Ты как сюда? Зачем?

— К вам. Помогите влезть!

— А часовые?

— Ваши часовые ничего не видели, не бойтесь. Я целый вечер сидела на дереве и следила — в какую палатку вы зайдёте, а потом ползком, сквозь кусты, и — вот!.. Я думала, вы не так меня встретите…

— Вам нельзя сюда, здесь… Эх, что вы наделали!..

— Вы же приглашали? Правда?

— Правда, правда!..

— Если нельзя, я сейчас уйду.

— Погодите, я провожу вас, — сказал Ануприенко и тут же подумал, как же он пойдёт провожать её? Мимо часовых?.. Они пропустят, но завтра вся батарея будет говорить, что в палатке у лейтенанта ночевала какая-то баба!.. Он озадаченно почесал затылок.

— Часовых боитесь? — спросила Майя, заметив нерешительность лейтенанта.

— Черт вас надоумил прийти сюда, эх!..

— Идёмте ползком, нас никто не увидит!..

Майя приподняла брезент и выползла из палатки. Ануприенко невольно последовал за ней. Они скатились в ровик, вырытый позади палатки для стока воды, и притихли. Было светло, круглый холодный диск луны висел как раз над центром полянки. Метрах в пятнадцати виднелся часовой. Он мерно прохаживался от ствола к стволу между двух берёзок, держа перед собой карабин. Ануприенко пристально всматривался, стараясь распознать, кто стоит на посту. Бойца он узнал по походке — это был наводчик второго орудия. Майя тоже наблюдала за часовым. Она заметила, что боец, вышагивая, все время смотрит себе под ноги.

— Не увидит, поползли!..

Не дожидаясь ответа, она рванулась вперёд и, извиваясь, как кошка, быстро поползла через полянку.. Ануприенко, словно кто его подтолкнул сзади, пополз за ней. Он не спускал глаз с часового. Когда боец шагал в их сторону, Майя и Ануприенко замирали, становились кочками. Но едва часовой поворачивался к ним спиной, она рывками двигалась вперёд, бесшумно, будто пряталась от сторожа, который охранял бахчи, а они ради озорства ползли за сочными арбузами. Ануприенко на минуту забыл, что он лейтенант — впереди шуршала травой Майя, а он, как мальчишка, полз за ней.

До первых кустиков оставалось ещё около пяти метров, когда часовой неожиданно остановился и стал пристально смотреть в их сторону. Ануприенко почти не дышал, неудобно подложенная под бок рука отекла и ныла, по спине, казалось, ползал какой-то жучок, и его страшно хотелось столкнуть. От гнилого и прелого запаха листьев щекотало в носу. Он почувствовал, что вот-вот чихнёт и обнаружит себя. Зажать нос, но двигать рукой нельзя. Тогда он плотнее прижался к земле и упёрся носом в какую-то корявую палочку. Майя тоже лежала не двигаясь, как мёртвая. Секунды казались часами. Но вот боец повернулся и снова зашагал между своих двух берёзок. Майя и Ануприенко сделали последний рывок и очутились в кустах. Не останавливаясь, проползли дальше, потом пошли, пригнувшись, осторожно раздвигая ветки, и вскоре вышли на тропинку, которая вела в село.

Майя облегчённо вздохнула:

— Ну вот, я говорила: не заметили!..

— Да-а, — протянул Ануприенко, отряхиваясь и поправляя гимнастёрку. Что он хотел сказать этим «да-а», Майя не поняла, да и не желала понимать. Она тоже отряхнулась и гордо пошла по тропинке.

— Не ходите за мной, дойду сама!

— Я провожу вас до села…