Мы наш, мы новый… - Калбазов (Калбанов) Константин Георгиевич - Страница 39

Другое дело, что и отойти можно достойно, так, что это будет сродни славе победителя. Эвон Кутузов – отошел с Бородинского поля, сдал Москву, но сберег армию и наподдал французам. Хм. Как-то неправильно получается сравнивать себя с прославленным фельдмаршалом. А с другой стороны, никто не претендует на сравнение с ним, но на кого-то равняться нужно.

Вот потекли ручейки отходящих рот. Сейчас в передовых окопах осталась только половина пулеметных расчетов. Как только другая половина займет позиции во второй траншее, потянутся и эти. Иначе никак. Противник залег, но не отошел слишком далеко, а потому атака может возобновиться в любой момент. Сейчас артиллерия противника вновь усиленно обрабатывает русские траншеи.

Солдаты уходят не просто так. Многие несут на себе раненых – санитары не справляются с потоком, – уносят и мертвых. Никто не хочет оставлять на поругание тела своих товарищей. Если есть такая возможность, отчего не унести и не предать земле по православному обычаю. И то верно. Заслужили как никто другой. Фок вскидывает к глазам бинокль – и в который раз сквозь разрывы, пыль, огонь и дым осматривает поле боя. Хорошо.

А действительно хорошо. Противнику до основных позиций дивизии еще идти и идти, а потери они уже понесли значительные, даже если три четверти лежащих на поле только раненые. Каждый раненый – это капля в общем потоке, льющемся на мельницу России: ведь он требует лечения, ухода, стало быть, расхода драгоценных ресурсов, а они у маленькой Японии далеко не безграничны. Александр Викторович, еще будучи в госпитале, вносил предложение о передаче раненых японцев, находящихся в плену, противной стороне. Пусть японцы сами лечат своих, тем более что там были и те, кто должен был стать инвалидом, а каждый инвалид, появившийся в метрополии, – это опять на руку России. Но его никто слушать не стал, потому как исходили из того, что эти раненые выздоровеют и встанут в строй.

– Виктор Александрович, пора. – Третьяков не без сожаления осмотрел блиндаж.

Столько жизней, столько усилий, ох как не хотелось оставлять рубеж, который его солдаты все еще вполне могли удерживать. Но это уже куда с большими потерями, а потому в героическом стоянии на неудобной позиции смысла уже не было. Лишняя тысяча солдат еще ох как пригодится.

– Николай Александрович, отправьте вестового к лейтенанту Покручину. Бронепоездам следовать к Инченцзы не останавливаясь. Связь с НП дивизии. Здесь Фок. Дмитриевский, слушайте меня внимательно. Отдайте распоряжение на станцию: бронепоезда пропустить беспрепятственно, направление – на Инченцзы. Эвакуационные составы пустить сначала на боковые ветки, пропустить моряков, а затем отправить вслед за ними. Пока все. – Александр Викторович положил трубку и взглянул на Третьякова: – Вам все понятно?

– Так точно. Два сборных батальона выдвигаются для ликвидации угрозы десанта.

– Нет, не так. Вы дойдете до Кечемпу, где остановитесь и, не выгружая личного состава, будете ждать моего приказа.

– Но там вроде только одна рота?

– Правильно, вот только не просто рота, а до зубов вооруженная и в полевых укреплениях. Это просто удача, что Ноги решил устроить десант именно в этой бухте. Там только одних пулеметов около трех десятков плюс шесть орудий и четыре миномета. Так что они смогут удержаться и без вас, а вот под Тафаншином вы очень даже можете пригодиться.

В блиндаже уже вовсю царил ажиотаж: деловито перемещаясь по помещению, солдаты споро сворачивали все имущество. Ну не оставлять же противнику!

Пригибаясь под непрекращающимся обстрелом, офицеры под предводительством Фока быстро спустились к железнодорожной ветке, где на платформы уже грузились солдаты. Александр Викторович взглянул вправо – там вдали также стоял состав, и возле него наблюдалась такая же суета, что и здесь. Однако никакой паники, все возбуждены, но собранны, слышатся даже шуточки – как видно, это те, кто не потерял сегодня тех, с кем успел сблизиться за время службы. Большинство серьезны, у кого-то на глазах слезы, кто-то нервно кусает усы, кто-то сдерживает рыдания, но все до последнего излучают решимость и готовность сражаться и дальше. А еще взгляды. Взгляды, бросаемые на него, их командира дивизии, который стоит в сторонке и ждет, пока последний солдат не поднимется на платформу, взгляды, полные уважения и восторга. И как он мог даже ненадолго задуматься, отходить или нет? Правильное решение. Может, кто-то и скажет, что позиция оставлена слишком рано, но вот эти солдаты разбредутся по своим подразделениям, рассказывая, как ИХ генерал стоял вместе с ними под огнем и руководил боем. Приукрасят, не без того, но оно и к лучшему. Те, кто сейчас уходил отсюда, оставляя позиции противнику, были ЕГО солдатами, и их жизни были ему очень дороги.

Когда Фок прибыл на НП дивизии, там стоял непрекращающийся гомон, звучали зуммеры телефонных аппаратов, отдавались команды, выбегали и вбегали вестовые. Дмитриевский, склонившись над картой, что-то объяснял полковнику Ирману. Нормальная деловая суета. Хотя что-то Дмитриевский нервничал.

Отход прошел без каких-либо происшествий, если не считать того, что к моменту выхода к стрелке на станции Тафаншин, в настоящий момент разрушенной до основания, дабы лишить хоть каких-то укрытий противника, так как ее удерживать не планировалось, два состава с отходящими ротами и бронепоезда подверглись обстрелу. Но все обошлось – ни один снаряд так и не попал в цель. Едва японцами были обнаружены эти составы, обстрел позиций тут же прекратился. Как видно, Ноги сообразил, что там сейчас никого нет, и, скорее всего, двинул туда свои полки. Вот только Фок не собирался предоставлять в распоряжение противника готовые блиндажи. Как только на позициях были замечены солдаты противника, там вновь взвились султаны разрывов – это сработала конно-охотничья команда, подорвавшая заложенные заряды, а затем верхами в спешном порядке начала уходить. Японцы пытались было их обстрелять, но тут, прикрывая отход всадников, заговорила русская артиллерии, на этот раз обрушивая огонь на позиции, еще недавно бывшие в руках защитников Квантуна.

– Смирна! Ваше превосходительство…

– Вольно, – перебил Дмитриевского Фок. – Докладывайте, подполковник, только коротко и по существу.

– Японцы высаживают десант.

– Ну это не новость.

– Но это другой десант – в бухте Меланхэ.

– А вот тут поподробнее. – Да что же это такое творится? Вот только что все было хорошо – а теперь плохо.

Кто бы сомневался. Уже на следующий день после посещения Фока поступило распоряжение, согласно которому отдельная ополченческая рота с приданной ей батареей переходила в подчинение командира четвертой Восточно-Сибирской стрелковой дивизии. Ну да и бог с ним. Главное, что Фок не собирался ставить палки в колеса и всецело одобрил намерения Гаврилова, а большего ему и не нужно. Вообще Семен был в немалой степени удивлен поведением нового начальника. По всему выходило, что он намерен буквально зубами держаться здесь, в районе перешейка. Это его намерение никак не вязалось с тем, что рассказывал Антон. Сам Семен мало интересовался историей, а о русско-японской войне знал только то, что таковая была и что царский режим получил по зубам, ведя захватническую войну. Знал о Цусимском сражении и сокрушительном поражении русского флота, в результате которого была уничтожена или пленена практически вся русская эскадра, ведомая бездарными адмиралами. Одним словом, позорная страница русского оружия.

Хороший позор, нечего сказать. Если правда все то, о чем рассказывал Антон, то в это верилось с трудом. То, что совершили предки в известной Семену истории, это не позор, а подвиг. Почти полгода тесной блокады, четыре успешно отраженных штурма, потери один к десяти – и ведь крепость не пала, ее сдали. Кстати, Фок и сдал. Нет, сдал Стессель, но по всему выходит, что Фок подвел под сдачу. Точно так же, как и сдал позиции под Цзиньчжоу. А теперь он собирается стоять тут так, как в годы своей юности на Шипке? Бред какой-то. Или кто-то захворал на голову, или он, Гаврилов, просто чего-то не понимает.