В поисках рая - Хейердал Тур - Страница 36

Животные объедают молодые побеги фруктовых деревьев, лошади обгладывают кору хлебного дерева, и оно сохнет. Пока что плодов избыток, но надолго ли?

Почти совершенно истреблена черепаха. Некогда собирали множество птичьих яиц, ловили птиц. Теперь это уже не так просто. Впрочем, как ни богата была природа, на острове все равно царил голод! Полинезийцы ели растения, которых теперь никто в рот не возьмет. Отсюда — одичание, отсюда — людоедство, хотя чаще всего людоедство было религиозной церемонией, связанной с жертвоприношениями богу Тики.

Как правило, человеческое мясо доставалось таоа и королю. Но иногда и простой народ приходил в неистовство. Теи Тетуа помнил случай, когда его друзья во время военного набега съели щеки живого пленника.

Да, страшные истории услышали мы в эти ночи у костра…

— Теи, — спросил я однажды, — из-за чего, по-твоему, вымер твой народ?

— Болезни виноваты, их сюда привез двойной человек, — ответил он.

— Двойной человек? О чем это ты?

— Когда на Маркизские острова прибыли первые белые, их называли двойными людьми. Потому что у них было по две головы, по два тела и по четыре ноги.

Полинезийцы не знали, что такое одежда. Когда белые раздевались, островитянам казалось, что они отделяют от себя одно тело. Снимут шляпу — а под ней еще голова! Снимут ботинки — еще ноги есть! Даже страшно…

Двойной человек принес на острова кашель, лихорадку и боли в животе. Смерть косила островитян.

— Прежде мы никогда не умирали от болезней, — сказал Теи Тетуа. — Люди делались совсем старыми, похожими на высохшие шкуры. Они могли лишь сидеть на одном месте, и приходилось их кормить. Молодые умирали, например, если упадут и шею сломают. Или в океане нападет акула, мурена. Или в битве голову разобьют палицей.

Впрочем, таоа умел лечить сильные ушибы. Таоа — по-нашему шаман или знахарь. Но способности таоа простирались гораздо шире знахарства. Он был отличным психологом и великолепным хирургом. Он умел завоевать полное доверие народа. Таоа исцелял раненых, ловко пуская в ход бесовские пляски и мимику, умел сделать операцию, не внеся инфекции. А теперь малейшая царапина или ссадина гноится. Всюду проникают бациллы.

Ученые собрали замечательные инструменты таоа, искусно сделанные из кости, зуба, камня и дерева. Древние врачи пользовались шилом, буром, они даже изобрели особую пилу.

Словом, таоа — это врач. Теи Тетуа помнил таоа Теке. Он давно умер, но в Ханахепу на берегу стоит каменный идол, носящий его имя. По словам островитян, в этом истукане обитает душа умершего таоа.

Теи видел, как Теке вставил человеку, сломавшему ногу, искусственную кость из дерева. Больной поправился и мог ходить.

Но еще интереснее знаменитые операции на черепе. Один островитянин, живший в Уиа, упал и пробил себе голову. Его доставили к Теке. После пляски и заклинаний врач принялся за дело. Он промыл рану, удалил осколки кости и тщательно выровнял края отверстия, ни разу не задев мозга (если был поврежден мозг, кудесник не брался за лечение). Затем Теке вставил в отверстие гладко отполированный кусок ореховой скорлупы. В кости и в скорлупе он просверлил много дырочек и сшил все вместе ниткой из кокосового волокна. Рана зажила, и тот человек благополучно жил еще много лет.

Такая операция не была редкостью в то время. Мы, конечно, читали об этом, но совсем иное дело самому обнаружить неопровержимое свидетельство. В старом склепе мы увидели висящие под сводом черепа, оплетенные кокосовым волокном; кругом на полу лежали другие, и на одном из них мы обнаружили шов — след операции!

Этот череп нам разрешили унести с собой.

— Цивилизация, — заявила однажды Лив, — странная причуда. Без нее отлично можно обойтись!

Мы лежали после обеда на травке, отдыхая. Ноги — в журчащем ручейке, голова — в тени пальмы, тело подставлено солнышку.

Гудели жучки, шумел прибой. Прямо в ручье, стоял, удовлетворенно хрюкая, поросенок, то и дело выбегала погреться на солнце ядовито-зеленая ящерица.

В долине тихо, мирно, мягко качаются зеленые кроны, Теи и Момо спят в своем доме.

— Нет, — возразил я, — все-таки у цивилизации много хороших сторон.

— Да, конечно, — ответила Лив, — но они всего-навсего призваны возместить ее же минусы. Скажи, например, кому здесь нужна музыка?

— Это верно, — согласился я, — ручей журчит, и птицы щебечут, и…

— Нет, я не про то, — перебила Лив, — не про звуки, а про то настроение, которое они создают. Здесь сама природа переполняет всю душу!

— Так-то оно так, но мы только рады были, когда попали на Хива-Оа, к врачу…

— Вот именно, — подхватила Лив, — а кто занес сюда болезни?

— Ладно, ладно, но ведь теперь поздно говорить об этом. Невозможно всех заставить расстаться с городами.

— Конечно, поздно… Я просто так…

Мы поднялись и стали купаться в ручье. Набрав воды в горсть, я напился; блестящие чистые капли падали с ладони вниз.

— Погляди-ка, Лив, — сказал я, — до чего вода красивая.

Лив рассмеялась.

— Сидя в ванне, ты об этом не задумывался! Все-таки портит нас цивилизация, вынуждает прятаться в скорлупу. Шум, гам, гонка — если все воспринимать, лопнешь от впечатлений!

— Ну и хватит об этом, — ответил я, стоя под струями маленького водопада, — зато сейчас нам хорошо!

Так проходили дни. Простая, счастливая жизнь, приволье… Мышцы постоянно в работе, душа открыта впечатлениям. Мы совершенно не были связаны с большим миром. Даже подумать о нем было как-то странно. Когда мы рассказывали Теи Тетуа про самолеты, то удивлялись не меньше его. Мир техники был чем-то огромным, даже страшным. Точно мы попали сюда с другой планеты.

Однажды, рубя дрова в лесу, я услышал лай; потом показалось несколько полинезийцев. Две семьи пришли из-за гор с запада. Неожиданно нагрянули в гости к Теи Тетуа. Старик был в восторге.

Их заманили сюда рассказы Тиоти, который распространил слух о том, что мы будто бы засыпали Теи Тетуа всевозможными подарками. Впрочем, мы быстро поладили, стали вместе охотиться, вместе ловить рыбу, деля добычу поровну.

Иногда океан бывал настолько спокоен, что мы купались и ловили спрутов. Островитяне ели их сырыми. Нарочно, чтобы подразнить нас, они жевали живых спрутов, которые обвивали их шеи длинными щупальцами! И они, видя ужас на наших лицах, хохотали до упаду.

Момо любила щекотать нежные пятки Лив. Стоило Лив чуть усмехнуться, как она покатывалась со смеху. У самой Момо кожа на пятках была толстая, и девочка безболезненно могла срезать ее целыми слоями. От этакого зрелища Лив испуганно визжала — на радость и потеху островитянам.

Вечерами мы пели возле костра древние песни, которым нас обучил Теи Тетуа, слушали его рассказы.

Словом, в долине Уиа царила настоящая идиллия. Увы, недолго… Видя, что первые две семьи не возвращаются, за ними следом потянулись через горы и другие. Старику Теи приходилось трудно: гости особым прилежанием не отличались, а требовали от хозяина, чтобы он о них заботился. Они бессовестно посмеивались над глупым дедом, который из кожи вон лез, чтобы всех накормить.

И стало здесь так же шумно, как было в Омоа… Варили апельсиновое пиво, и даже малыши напивались допьяна. Момо тоже. Хуже всех вел себя метис по имени Наполеон. Выпив, он терял рассудок. Он уже забил до смерти двух жен, а теперь ухаживал за вдовушкой Хакаева, которая перебралась в Уиа, похоронив мужа. Она заплатила отцу Викторину четыреста франков, чтобы тот своими молитвами открыл покойнику ворота в царство небесное, и была теперь свободна.

Ночью, когда мы спали, нашу хижину начали навещать воры. И нам уже не нравилось в долине Уиа. А тут еще случилось то, чего мы меньше всего ждали: новые пришельцы восстановили против нас Теи Тетуа. Вдруг он потребовал с нас деньги за пользование участком, за фрукты, за все, что мы получили и что он еще только собирался нам дать. Подарки его больше не устраивали — ему нужны только деньги!