В поисках рая - Хейердал Тур - Страница 13

Аоэ— нет.  Эуа— два.

Оао— я.  Оаи— кто.

Оиа— он.  Эуа— дождь.

Ауа— они.

Оэ— ты.  Оауи Оуиа— имена

"Некрасивый" по-маркизски «аоэхаканахау». "Семнадцать с половиной франков" — дневное жалованье, которое мы платили строителям, — "этоутемониэуатевасодисо". И если из человека, точно бусины, сыплются такие слова, понять его не так-то просто…

Надо было видеть восторг островитян, когда мы пытались говорить на их языке. Они хохотали до икоты. Мы путали гласные, и слова получали совершенно иной смысл.

В эти первые дни я, сам того не ведая, дебютировал в роли волшебника. Помимо досок и рифленого железа, консервированной лососины и спичек, эмалированных тазов, тушеной говядины и нижнего белья, доставляемых на остров «Тереорой», островитяне мало что знали из благ цивилизации. Вот почему зрители с восхищением смотрели, как я превратил маленький сверток в непромокаемый дом (палатку), где вполне можно было спать. А когда я открыл чемодан, со всех сторон потянулись любопытные носы. В бинокль фатухивцы совсем близко увидели пики по ту сторону долины; им пришлись очень по душе "очки, которые приносят горы". Микроскоп превратил насосавшегося кровью комара в такое чудовище, что мадам Иоане визжала от ужаса. Вогнутое зеркало для бритья заменило целый комедийный фильм: они подносили его вплотную к своим плоским носам и смеялись как безумные. Компас и мерная лента, которая сама выскакивала из коробки, тоже пользовались большим успехом. А застежка «молния» могла соперничать с эстрадным обозрением.

Привлеченный моими фокусами, из деревни пришел длинный верзила с опухшей щекой. Зуб… Бедняга скривился, согнулся от боли, на него нельзя было глядеть без улыбки. И его товарищи покатывались со смеху. Когда он стал умолять меня вылечить его, я понял, что все ждут чуда.

Как раз в этот момент я топил в эфире какого-то редкостного кузнечика. "Эфир…" — подумал я. Честное слово, я где-то слышал, что эфир помогает от зубной боли… Верзила раскрыл огромную пасть с редкими зубами, публика затаила дыхание, и я сунул пациенту в рот ватку, смоченную эфиром. Минута напряженного ожидания…

Пациент, изобразив на лице нечто невообразимое, жевал ватку…

— Дыши носом, — приказал я.

Если это сойдет хорошо, то мне сам черт нестрашен!

Моя рука невольно поднялась поправить несуществующий воротник.

Бедняга скривился еще больше — не понятно, от боли или от блаженства.

— Выплюнь! — завопил я, увидев, что у него как-то странно дрожат колени.

Несуществующий воротник еще сильнее сдавил мне горло.

Он вытащил ватку и смиренно ждал следующего распоряжения.

— Дыши глубже, — велел я.

Верзила задышал так, что запах эфира распространился по всей поляне; зрители восхищенно ахнули.

— Ватку на зуб! — распорядился я.

Кажется, он и не такое способен выдержать…

Пациент послушался. Что вы думаете — лечение помогло! И с этого дня долговязый Тиоти был нашим искренним, вернейшим другом.

Островитяне не скупились на дары. Куры, петухи рыба, свинина сыпались на нас как из рога изобилия. Каждый день кто-нибудь поднимался вверх по долине, чтобы осчастливить нас. Мы были в отчаянии от этих подношений. Бамбуковая хижина заполнилась съестным от пола до потолка, и ведь отказаться нельзя… Зато, когда наступала ночь, мы незаметно уносили лакомства в лес и зарывали в землю под большим камнем. Пусть лучше там гниют. Кормить было некого, паршивый дикий пес боялся к нам близко подойти…

Однажды щедрость островитян объяснилась. Мы услышали, что здесь положено благодарить подарком за подарок. Пришел наш черед… Правда, у нас не было ни кур, ни рыбы, зато пригодилось содержимое чемоданов. И когда все, от бритвенного прибора до юбок и мерной ленты, переменило владельцев, хождение по долине Омоа прекратилось. Нас наконец-то оставили одних.

Счастливые дни! Нам было очень хорошо в нашем бамбуковом жилище. Никакие обои не могут соперничать с бамбуком! Зеленые клеточки плетеных стен сменялись золотисто-желтыми, да и на потолке зеленые и коричневые клетки образовали самые затейливые узоры. Комнату украшали чудесные черепаховые панцири и цветочные вазы из бамбука, окна смотрели на долину, которая казалась нам сплошным экзотическим садом…

Из мебели у нас кроме нар были две табуретки, связанные из жердей, и такой же столик. Тарелками нам служили огромные перламутровые раковины, переливающиеся всеми цветами радуги, чашки мы сделали из скорлупы кокосового ореха. Лив никак не хотела есть тем способом, которому нас учил Терииероо, и мы обзавелись ложками из бамбука. Пальмовые листья были нашим матрасом — вот только тепла от них мало. Да-да, едва наступала ночь, как температура резко менялась. С гор дул холодный ветер, и мы тщательно кутались в пледы, которыми пользовались в плавании.

А поверх пледов на нас густо сидели комары. Те самые, которые распространяют слоновую болезнь. Не дневные комарики, а другие, которые прилетают и жалят ночью. И пришлось нам купить у Вилли противомоскитную сетку. Мы затянули ею окна, а тем, что осталось, укрывались сами. Теперь нам самая ядовитая сколопендра была не страшна! И как мы сладко спали!..

Нашим будильником была маркизская кукушка; на Фату-Хиве ее называют ку-ку. Других часов у нас не было — и не надо! Солнце круглый год восходит здесь почти точно в шесть утра и заходит в шесть вечера, и кукушка ни разу нас не подвела. Мы просыпались от ее хриплого монотонного крика и, выглянув в окно над нарами, видели, как она, пестрая и яркая, словно попугай, порхает по хлебному дереву.

По сигналу кукушки начинался ежедневный утренний концерт. На пальмах восхитительными трелями заливались желтые певчие птицы. Их привлекла наша расчищенная площадка — здесь они отлично видели насекомых, копошащихся на земле.

Лучшее время суток эти утренние часы, когда воздух освежает последнее дыхание ночного ветерка и птицы поют-заливаются, а первые лучи солнца уже ласкают пальмовые кроны, расцвечивают золотыми бликами бамбуковый пол… Во всей природе — бодрость и ясность, и мы тоже ощущали прилив свежих сил.

Позже, по мере того как солнце все выше поднимается над горизонтом, отдавая свои лучи тропическому лесу, человеком овладевает какая-то истома. Палящего зноя нет — восточный пассат прилежно проветривал нашу обитель. Не в жаре дело, самый воздух давит на вас, выжимая всю энергию.

Дослушав утренний концерт, мы соскакивали с нар и подставляли тело струям из родника королевы. Там мы часто заставали врасплох красивую дикую кошку, которая лакала чистую воду. Из-под самых ног с тропы во все стороны улепетывали разноцветные ящерки. Завтрак висел на ветвях хлебного дерева, заменявшего нам кладовку. Это были бананы и другие собранные нами плоды. Поев, я отправлялся в лес за хлебом насущным.

Наш домик находился в самой плодородной части долины. Лес здесь состоял из бананов с примесью других растений. Всюду — созревающие плоды; спелые тотчас падали на землю, становясь добычей жучков, муравьев и червяков. Следовательно, нужно было найти и собрать не совсем зрелые фрукты. В нашей солнечной кладовке они быстро дозревали.

Редко на пальме висели целые бананы. Увидишь желтый плод, сорвешь его — оказывается, одна лишь кожура осталась. Ловкие крысы опережали нас, им помогали ящерицы и банановая мушка. Но мы не расстраивались — плодов в лесу было вдоволь.

Лив оставалась дома стряпать под кухонным навесом, а я шел на добычу, облаченный в пеструю набедренную повязку и вооруженный огромным ножом в ножнах из бычьей кожи. Идешь под солнцем и загораешь… Привыкнув ходить босиком, я наслаждался прикосновением мягкой земли, теплых камней, прохладного ила в ручье. Ветки и листья гладят нагое тело, даря тебе ощущение особого приволья, тесного общения с природой. А как обостряется восприятие, когда не подошва ботинка, а босая нога ступает то на камень, то на палки. Двигаешься гибче, вольнее и чувствуешь себя бодрее, когда тело не облачено в одежду, а обвевается свежим ветром.