Маршал Тухачевский - Коллектив авторов - Страница 5

Мы встретились с М. Н. Тухачевским лишь поздней осенью 1917 года, после его счастливого побега из плена. Стали видеться почти ежедневно. Нам было что вспомнить, о чем поговорить.

Случилось так, что моя комната превратилась в своего рода полковой клуб. Сюда набивались офицеры, унтер-офицеры, солдаты. Шум, споры, облака табачного дыма. Впечатление такое, будто все проснулись после многолетней спячки и каждый сейчас же, немедленно должен получить ответы на вопросы, терзавшие всех нас в последние месяцы. Михаил сосредоточенно прислушивался к нашей полемике, но сам высказаться не спешил. Чувствовалось, что в нем происходит напряженная внутренняя работа.

Отмирали извечные, казалось, истины. Рождались новые взгляды, и он их принимал близко к сердцу. Пожалуй, именно в это время у него созревали решения, определившие его дальнейшую, всем хорошо известную судьбу…

Последующие наши встречи относятся уже к советскому времени, когда Михаил Николаевич стяжал себе славу выдающегося полководца, а я после демобилизации стал издательским работником. Каждая из этих встреч была счастливым событием. Разговор неизбежно возвращался к минувшему, к пережитому в годы первой мировой и гражданской войн. Я видел, как дороги Михаилу такие воспоминания, как прочно держит он в памяти имена прежних боевых товарищей. Но его отношение к любому из них всегда определялось местом, которое тот занял в боях за Советскую республику.

Как-то Тухачевский рассказал мне, что во время мирных переговоров с Польшей ему в вагон передали визитную карточку Сологуба, бывшего офицера нашего Семеновского полка.

– Ты с ним виделся? – спросил я.

– Нет, не счел нужным. Он в трудный момент покинул родину, стал даже ее врагом…

Зато своим единомышленникам Михаил Николаевич сохранял верность всю жизнь. И всегда приходил на помощь им в трудную минуту. Я имел возможность лично убедиться в этом.

В 1934 году меня необоснованно репрессировали. На положении заключенного «переселили» из Ленинграда в Казахстан.

Как только представилась возможность, я дал телеграмму Тухачевскому. В эти же дни к нему обратился за помощью и мой родственник Владимир Иванович Немирович-Данченко.

Старый испытанный друг не проявил малодушия. Благодаря его вмешательству я вскоре был освобожден.

Такое не забывается.

ПЛЕН ИПОБЕГ

ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТ

А. В. БЛАГОДАТОВ

То, что я хочу рассказать в этих заметках, относится к давнему времени, к годам нашей молодости – моей и Михаила Николаевича Тухачевского. Случай свел нас в форту № 9 крепости Ингольштадт, где немцы в период первой мировой войны содержали особенно «неспокойных» военнопленных, уже неоднократно пытавшихся бежать.

Германская крепость Ингольштадт – старинное фортификационное сооружение, окруженное глубоким и широким рвом, заполненным водой. Окна приземистых казарм схвачены железными прутьями толщиной в два пальца. Стальные двери. Часовых не меньше, чем пленных.

Стремясь затруднить и без того почти невозможный побег, немецкие власти собрали там представителей разных национальностей – русских, французов, бельгийцев, итальянцев. Попробуй сговориться!

Но, несмотря ни на что, молодых офицеров (а они составляли большинство обитателей форта) не покидали светлые надежды. Всех нас объединяло стремление к побегу. Никто не утратил чувства человеческого достоинства. При стычках с администрацией мы выступали дружно, сплоченно, сообща отстаивая свои интересы. Тем не менее, как и в каждом коллективе, у нас были люди наиболее деятельные и люди, отличавшиеся наименьшей активностью. К первым неизменно относился Михаил Николаевич Тухачевский. Он буквально покорял своих товарищей по несчастью жизнелюбивостью и дружелюбием. Военнопленные всегда были готовы пойти за ним на любое самое рискованное дело.

Вспоминается наша демонстрация против нового коменданта форта. Он отменил проверку по казематам и приказал нам для этой цели выстраиваться на площадке. Мы не выполнили его приказ. Комендант вызвал караул, дал команду зарядить винтовки. В ответ раздались свист, улюлюканье, выкрики. Французы запели «Марсельезу». Побоявшись, как видно, что пленные набросятся на караул и произойдет драка, комендант махнул на все рукой и ушел.

М. Н. Тухачевский был одним из зачинщиков этой демонстрации.

Для тогдашних настроений Михаила Николаевича, да и вообще для настроений, господствовавших в форту № 9, характерен и такой запомнившийся мне эпизод. В день взятия Бастилии мы собрались в каземате французских военнопленных. На столе появились бутылки с вином и пивом, полученные к празднику нашими французскими друзьями. Каждый стремился провозгласить какой-нибудь ободряющий тост. Михаил Николаевич поднял бокал за то, чтобы на земле не было тюрем, крепостей, лагерей…

О взглядах Тухачевского в плену хорошо рассказал впоследствии один из французских офицеров, находившихся вместе с нами. В своих воспоминаниях он приводит слова Михаила Николаевича, смысл которых таков: если Ленин окажется способным избавить Россию от хлама старых предрассудков и поможет ей стать независимой, свободной державой, то он, Тухачевский, пойдет за Лениным.[2]

Михаил Николаевич был очень близок со многими французами и некоторым из них помог осуществить заветную мечту о побеге из Ингольштадта.

Когда началась подготовка к побегу французского офицера Дежобера, Тухачевский принял самое деятельное участие в изготовлении для него немецкой формы, а потом при перепиливании оконной решетки устроил нечто вроде концерта самодеятельности, чем отвлек внимание часовых. Дежобер пролез в окно и, пользуясь темнотой, пристроился к сменявшемуся караулу. Ему удалось пройти вместе с караульными по мосту и добраться до железнодорожной станции. Вскоре мы получили весть о том, что Дежобер через Голландию пробрался к себе на родину. А еще через некоторое время узнали, что он сбил немецкий самолет.

Удача Дежобера окрылила Тухачевского, всеми силами стремившегося вырваться из плена. Однако она оказала влияние и на охрану форта. Часовые усилили бдительность. Появились дополнительные проволочные заграждения с колокольчиками. Через несколько дней при попытке к бегству был убит французский морской офицер капитан Божино. Но Михаил Николаевич не изменил своих намерений.

А тем временем в России уже свергли царя. К нам в крепость неведомыми путями доходили волнующие вести о многих революционных преобразованиях, и в частности о захвате крестьянами помещичьих земель. В памяти не сохранились подробности разговоров на эту тему с Михаилом Николаевичем. Но я отлично помню, как один из пленных, богатый помещик Леонтьев, с возмущением жаловался мне на Тухачевского, защищавшего «взбунтовавшуюся чернь» и утверждавшего, что земля должна принадлежать тем, кто на ней работает.

Откровенное сочувствие революции еще больше усилило тягу Михаила Николаевича в Россию, заставило его пренебречь опасностями и форсировать свой побег.

Тут как раз подвернулся удобный случай: на основании международного соглашения военнопленным разрешили прогулки вне лагеря, хотя каждый должен был дать письменное обязательство не предпринимать при этом побега. Тухачевский и его товарищ капитан Генерального штаба Чернявский сумели как-то устроить, что на их документах расписались другие. И в один из дней они оба бежали.

Шестеро суток скитались беглецы по лесам и полям, скрываясь от погони. А на седьмые наткнулись на жандармов. Однако выносливый и физически крепкий Тухачевский удрал от преследователей. Через некоторое время ему удалось перейти швейцарскую границу и таким образом вернуться на родину. А капитан Чернявский был водворен обратно в лагерь.

Мы долго ничего не знали о судьбе Михаила Николаевича и очень волновались за него. Примерно через месяц после побега в одной из швейцарских газет прочитали, что на берегу Женевского озера обнаружен труп русского, умершего, по-видимому, от истощения. Почему-то все решили, что это Тухачевский. В лагере состоялась панихида. За отсутствием русского попа ее отслужил французский кюре.