Профессорская дочка - Колина Елена - Страница 44

– Это я Маша Суворова-Гинзбург, – удивленно сказала я.

– А тут жирное пятно, он что, макароны ел на этой странице... – недовольно сказала Ада. – Ага, вот. ...Нищая профессорская дочка с коллекцией на миллион!

– Нищая профессорская дочка – это не я.

– Не ты? А кто же? Ну-ка дай мне твои очки, – велела Ада. Она из принципа пользуется моими очками, считает, что свои очки – признак возраста.

– Ада, не обижайтесь, не нужно смотреть чужую книжку, – попросила я.

– Чего-о?... Семья – дворяне и евреи, репрессированные и убитые! Лагеря, эмиграция! Тут можно такую историю накрутить! И наследство, и загадочная суета вокруг картин!!!

Картины – отдельная сюжетная линия, детективная, – что-нибудь пропало, нашлось, опять пропало...

Папашу ее нужно будет сделать пофактурней. Пусть будет не просто советский профессор, а, к примеру, знаменитый физик! Пусть откроет что-нибудь, пусть получит Нобелевскую или что-то вроде того... Приписать ему какие-нибудь диссидентские штучки, дружбу с Солженицыным...

– Это неправда, папане был диссидентом, он вообще как-то жил вне режима... – сказала я. – А в последние годы он стал хуже относиться к Солженицыну...

Ада перелистнула страницу.

– Тут чего – то мелко, я не разбираю... А-а, вот... – Ада продолжала читать, а я... это очень стыдный поступок, но я не могла ее остановить, слушала как загипнотизированная. – Приукрасить ее, конечно, пусть будет красавица! Или лучше некрасивая и обаятельная, как княжна Марья, с глазами, в которых видна душа?

– Это еще кто такая? – проворчала Ада. – Так у него ты – героиня романа или эта княжна?... Опять пятно какое-то. ...Очки, глаз не видно... Надеюсь, Маша никогда не увидит моего романа и не узнает, что она персонаж.

Я – персонаж. Некрасивый, в очках, глаз не видно. Тут я с Вадимом не согласна – все-таки героиня должна быть красавица.

...Все-таки героиня должна быть красавица... Красавица со сложной историей в прошлом, поломавшей ее жизнь.

Допустим, ее любили два друга... нет, лучше три. Один из них стал олигархом... Олигарх приезжает к ней, волнуясь, проходит мимо помойки, – здесь флэш-бэк, черно-белый, он вспоминает их общее прошлое.

„Так и тянет на „мыло““, – мстительно подумала я.

... Черт, так и тянет на „мыло“! Главное, не увлечься и не перейти на „мыло“...

Эту ее наивность и доверчивость обязательно оставить – это стержень характера...

Насчет еврейской темы – нужно подумать. А может, вообще убрать еврейскую кровь? Сделать ее просто дворянкой?

С одной стороны, еврейская тема модная. Но может, лучше – чисто русский роман? Всегда есть люди, которым это как красная тряпка. Пусть будет чисто русская. Дворянка. Без глупостей.

– Ну, блин, дает! – возмутилась Ада. – Как это – убрать еврейскую кровь?! А папаша твой какже? Вот люди – взять и убрать папашу только зато, что он еврей... В хороших семьях всегда кто-нибудь еврей, и ничего... воту меня Сема... Ты сама как считаешь? А, Машка?

– Тут я скорее согласна с вами, – сказала я. – Если чисто русская, это уже будет не то.

Все хорошо. Все хорошо. Мне как будто сделали усыпляющий укол. Все было как во сне, и в этом сне я обсуждала конкретные вещи – княжна Марья, диссиденты, дворяне и евреи, – по отдельности все реально, а все вместе – сон. Как если бы мне снилась Ада в моих очках верхом на слоне на Невском: Ада, очки и слон реально существуют, а все вместе – сон... Вот это все, что Вадим написал, – это я?... Он ТАК обо мне думает?

Растерянность, оскорбление, унижение, обида – все это просто слова, а на самом деле как будто меня вывернули наизнанку...

Да что там говорить! Представьте себе, что человек приходит к вам и вы делаете ему омлет, кормите его Ади-ными фрикадельками, а он... Стоп! На самом деле он приходит не к вам, а к персонажу!

Он разговаривает, пьет кофе на кухне, дружит... Стоп! Это вы дружили, а он изучал вас, как жука на булавке... Разговаривает, пьет с вами кофе на кухне – это он вас ИЗУЧАЕТ?

Смотрел фотографии, там мама, папа, я маленькая, наши друзья... запоминал?

Смотрел папины книги, патенты на изобретения... записывал?

Я... это самое большое оскорбление, которое один человек может нанести другому – я, я сама, Маша, была ему неинтересна!..

Он мной воспользовался... Два раза – сначала написал эту свою детективную линию с мышами, а потом еще и это!

Это – подлость. Вот. Нельзя использовать людей. Подглядывать, подслушивать чужую жизнь. Ведь он же могпря-мо сказать: „Маша, я пишу роман, мне нужна семья – покажите фотографии, книги...“ Я бы показала.

– Ну Вадим, ну молодец... – одобрительно сказала Ада, – не теряется! Пришел и сразу списал с тебя сериал, теперь роман с тебя пишет... Молодец! Сразу видно – человек бизнеса, телемагнит.

А он хитро, подло, исподтишка. А я же живая.

Не могу поверить... Неужели... он замнойзаписывал? Хочется сжаться от унижения, чтобы никто меня не видел, и Ада тоже, и одновременно броситься на него, царапаться, кусаться!

– Что-то я плоховасто видеть стала, – печально сказала Ада и отдала мне очки, – старею, что ли? Машк, а Машк! Вот ты мне скажи правду. Я на сколько выгляжу?

Я никогда еще не видела Аду такой серьезной и грустной, кроме одного раза, когда у нее сорвалась сделка прямо у нотариуса, потому что в квартире на первом этаже случился форс-мажор в виде наводнения. Она даже не могла сердиться и ругаться, а только удивленно повторяла „как это форс-мажор?...“. И сейчас она выглядела такой беспомощной, как будто вдруг поняла, что ее возраст – это обстоятельства непреодолимой силы, форс-мажор.

– На сколько? А на... пятьдесят? – спросила я.

Ада опустила глаза, и мне стало стыдно.

– На сорок?

Ада отвернулась, что делать?!

– Вы женщина бальзаковского возраста, – быстро сказала я. – Это значит, вы молодая и в то же время зрелая, а сколько вам лет, вообще понять невозможно. Может, тридцать, а может, еще сколько-нибудь.

Я хорошо помню этот роман Бальзака, после которого появилось выражение „женщина бальзаковского возраста“. На самом деле роман называется „Тридцатилетняя женщина“. Хорошо, что сейчас можно быть бальзаковской женщиной до ста лет.

Сейчас вообще все люди чувствуют себя моложе. Я, например, сейчас чувствую себя как будто мне пять лет, и я Манечка Суворова-Гинзбург, и меня обидели на улице – крикнули мне „жидовка!“. Я тогда поняла, что это плохое, но не поняла, почему это плохое. Я...

Думаю, мне повезло, потому что это была самая большая обида в моей жизни. А страшнее меня никто не обижал, вот только Вадим, и все...

И что мне теперь делать?

Думаю, надо жить.

Не помню, какой день, все равно. Сексуальные меньшинства на моей кухне

Сегодня у меня в гостях Алиса.

– Мымрик, ты совсем не изменилась!

А мне кажется, что я даже стала меньше ростом, как будто пригнулась от унижения, что я персонаж.

– Мымрик, я заскочила на минутку! Мымр, у меня стресс! Прямо на глазах чуть машину не забрали! – сказала Алиса. – Рядом с тобой, в переулке, представляешь?! Я выхожу, а они ее погружают на эвакуатор!

Когда машину на глазах владельца погружают на эвакуатор – это неприятно. Я не видела Алису с окончания института... и сразу стресс, сразу эвакуатор... Приятно с ней повидаться после стольких лет – может быть, я смогу какое-то время не думать, что я персонаж. Персонаж романа Вадима... как, черт возьми, его фамилия?!

– А я ему говорю: „Не нужно меня эвакуатором“ – и даю ему деньги, – усаживаясь на кухне, сказала Алиса. – Ой, а у тебя все по-прежнему... а гаишник отталкивает мою руку и говорит: „Нет-нет, что вы“. Ой, а я помню эту чашку, такая синенькая... И тут у меня случился еще один стресс. Неужели, думаю, не берет? Как это неприятно! А гаишник интимно наклонился ко мне и говорит томным голосом: „Милая... в документы положите“. Ну, думаю, слава богу, все в порядке, по-прежнему берет! Давай чай, кофе я не пью из принципа. Только быстро, я на минутку!