Остров проклятых - Лихэйн Деннис - Страница 15

— Что ты делала? — Он задает этот вопрос сам не зная зачем.

— Погляди на них, вон там.

— Детка, ты почему вся мокрая? — спрашивает он и не удивляется тому, что его вопросы остаются без ответа.

Вид из окна оказывается для него неожиданностью. Вместо пейзажа, открывающегося из их квартиры в Баттонвуде, перед ним озерцо, которое можно было увидеть из хибарки, где они жили раньше. А в озере дрейфуют три гладких бревнышка, поворачиваясь почти незаметно для глаза, а водная гладь подернута мелкой рябью и серебрится под луной.

— Симпатичная беседка, — говорит она. — Такая белая. Даже отсюда чувствуется запах свежей краски.

— Да, симпатичная.

— Ну и? — вопрошает Долорес.

— Я многих убил на войне.

— Поэтому ты пьешь.

— Возможно.

— Она здесь.

— Рейчел?

Долорес кивает.

— Она никуда не пропала. Ты почти догадался. Почти.

— Закон четыре.

— Это шифр.

— Да, но что он означает?

— Она здесь. Тебе нельзя уезжать.

Он обнимает ее сзади, зарывается лицом в ее шею.

— Я не уеду. Я тебя люблю. Я так тебя люблю.

Из-под его рук, лежащих у нее на животе, потекла струйка.

— Тедди, я труп.

— Нет.

— Да. Проснись.

— Ты здесь.

— Неправда. Открой глаза. Она здесь. Ты здесь. И он тоже. Посчитай койки. Он здесь.

— Кто?

— Лэддис.

Это имя продирает его до костей.

— Нет.

— Да.

Она закидывает голову назад и смотрит ему в глаза.

— Ты ведь знал.

— Нет.

— Знал, знал. Тебе нельзя уезжать.

— Ты постоянно напряжена.

Он начинает разминать ей плечи, и в ответ, от неожиданности, она издает тихий стон, вызывающий у него мгновенную эрекцию.

— Уже нет, — говорит она. — Я же дома.

— Это не дом, — говорит он.

— А что же? Это мой дом. Она здесь. И он здесь.

— Лэддис.

— Лэддис, — повторяет она за ним. И после паузы: — Я должна идти.

— Нет. — Он плачет. — Нет. Останься.

— Господи. — Она снова прижимается к нему. — Отпусти меня. Отпусти.

— Пожалуйста, не уходи. — Его слезы капают ей на живот и смешиваются с вытекающей из нее жидкостью.

— Позволь тебя еще немного подержать. Еще чуть-чуть. Пожалуйста.

С ее губ слетает пузырек звука — полувздох, полустон, отрывисто-прекрасный в своей отчаянности, и она прикладывается губами к его согнутым пальцам.

— Хорошо. Держи крепко. Изо всех сил.

Он обнимает свою жену. И держит, держит.

В пять утра, когда землю поливал дождь, Тедди спустился с верхней кровати, достал из кармана плаща блокнот, сел за стол, где они накануне играли в покер, и раскрыл его на странице с записью «закона 4» от Рейчел Соландо.

Трей и Бибби продолжали храпеть так же громко, как барабанил дождь. Чак спал тихо, на животе, и его кулак как будто что-то нашептывал ему в ухо.

Тедди смотрел на страницу. Все так просто, если знать ключ. В сущности, детский шифр. И все-таки шифр, какой ни есть, так что Тедди до шести часов с ним разбирался.

Оторвавшись от блокнота, он увидел, что с нижней кровати, подперев кулаком подбородок, на него глядит Чак.

— Мы уезжаем, босс?

Тедди помотал головой.

— Счас хрен уедешь, — раздался голос Трея, который вылез из кровати и поднял жалюзи: пейзаж тонул в жемчужной пелене. — Вон чё деется.

Удерживать сновидение становилось ему все труднее, ее запах улетучился одновременно с поднятием жалюзи, с сухим покашливанием Бибби, с громким зевотным потягиванием Трея.

Тедди думал, и отнюдь не в первый раз, о том, не станет ли этот день, еще один день тоски по ней, для него последним. Если бы он мог повернуть время вспять и вернуть то утро и тот пожар, чтобы в нем погиб он, а не она, он бы это сделал. Без вопросов. Такого вопроса не существовало. Но шли годы, а тоска не убывала, только росла, и его потребность в ней превратилась в незаживающую, кровоточащую рану.

Я обнимал ее, хотелось ему сказать Чаку и Трею и Бибби. Я обнимал ее, пока Бинг Кросби проникновенно пел по радио на кухне, я вдыхал ее запах вместе с запахами нашей квартиры в Баттонвуде и озера, где мы с ней жили в то лето, и ее губы касались моих согнутых пальцев.

Я обнимал ее. Вот то, чего этот мир мне дать не в состоянии. Этот мир может мне только напомнить о том, чего у меня нет и никогда не будет и что у меня было так недолго.

Мы должны были вместе состариться, Долорес. Вырастить детей. Гулять под старыми деревьями. Я хотел видеть, как морщинки отпечатываются на твоем лице, и быть свидетелем появления каждой новой морщинки. Мы должны были умереть вместе.

А не так. Не так.

Я обнимал ее, хотелось ему сказать, и если бы знать наверняка, что мне надо только умереть, чтобы она снова оказалась в моих объятиях, я бы выстрелил себе в голову быстрее, чем об этом можно подумать.

Чак ждал, глядя на него.

— Я разгадал шифр, — сказал Тедди.

— Да? И это всё?

День второй

Лэддис

7

Коули встретил их в вестибюле корпуса В. Он весь промок, и вид у него был такой, будто ночь он провел на автобусной остановке, примостившись на скамейке.

— Вся хитрость, доктор, заключается в том, чтобы не просто лечь в кровать, а с целью поспать, — сказал Чак.

Коули вытер мокрое лицо носовым платком.

— Вот как? Мне тоже показалось, пристав, что я что-то упустил из виду. Значит, поспать. Ну конечно.

Они поднялись по пожелтевшим ступенькам и кивком поздоровались с дежурным на первом посту.

— А как нынче поживает доктор Нэринг? — спросил Тедди.

Брови Коули поднялись и устало опустились.

— Приношу свои извинения. Джеремайя гений, но ему не хватает хороших манер. Он обдумывает идею книги про мужчину-воина в истории цивилизации. И упорно заводит разговор на эту тему, пытаясь подогнать людей под готовые схемы. Еще раз прошу прощения.

— И часто вы, ребята, это практикуете?

— Что практикуем, пристав?

— Попиваете в свое удовольствие, а заодно, гм, прощупываете людей?

— Профессиональный интерес, я полагаю. Сколько нужно психиатров, чтобы вкрутить лампочку?

— Не знаю. Сколько?

— Восемь.

— Почему восемь?

— Ой, только давайте без психоанализа.

Тедди перехватил взгляд напарника, и оба рассмеялись.

— Психиатры шутят, — сказал Чак. — Кто бы мог подумать!

— Вы в курсе текущего положения дел в нашей области, господа?

— Без понятия, — ответил Тедди.

— Война. — Коули спрятал зевок в мокром носовом платке. — Идеологическая, философская и даже, представьте, психологическая.

— Вы же доктора, — заметил Чак. — Должны играть в безобидные игры, делиться игрушками.

Коули улыбнулся. Они миновали второй пост. Эхо принесло крик пациента. Это был жалобный вой, в котором слышалась безнадега, точное знание: кричи не кричи — желаемого не получишь.

— Старая школа верит в шоковую терапию и лоботомию, лечебные же процедуры только для очень смирных больных, — рассказывал Коули. — Мы ее называем психохирургией. Новая школа увлечена психофармакологией. За ней будущее, говорят они. Может, и так. Я не знаю.

Он остановился, держась за перила, на полдороге между вторым и третьим этажом, и его усталость представилась Тедди в виде отдельного живого существа, которое вместе с ними одолевает подъем.

— И как эта психофармакология находит практическое применение? — поинтересовался Чак.

— Недавно было одобрено новое средство, литий, он расслабляет психотических больных, укрощает их, как выразились бы некоторые. Кандалы уходят в прошлое. Цепи, наручники. Даже решетки, говорят оптимисты. Представители старой школы, естественно, отвечают, что замены психохирургии нет, но их оппоненты, думается мне, сильнее, и за ними стоят большие деньги.

— Чьи деньги?

— Фармацевтических компаний, чьи ж еще. Купите пакет акций, господа, и потом отдыхайте на собственном острове. Старые школы, новые школы. Кажется, я начинаю заговариваться.