Пучеглазый - Файн Энн - Страница 8

Когда мы куда-нибудь ходили все вместе, я вела себя не лучше: плелась сзади, отчаянно надеясь, что никто из знакомых не повстречается нам на пути — а то, увидав его под ручку с мамой, решит еще, чего доброго, будто он мой папочка. Я не разговаривала с ним в ресторанах. Вот официант стоит с блокнотом у столика и спрашивает Пучеглазого:

— Что вы выбрали, сэр?

Он наклоняется через стол и спрашивает меня:

— Что ты выбрала?

Тогда я демонстративно поворачиваюсь к маме и говорю ей, что мне заказать. А она уже передает Пучеглазому. Тот поворачивается и диктует официанту, который старается вежливо взирать на происходящее, тем более что уже давно записал все в свой блокнотик. Пусть это смешно, но мне это было важно. И я ни за что не стала бы даже пробовать то, что заказал Пучеглазый, или меняться с ним тарелкой, если мое блюдо оказывалось невкусным, а он, один из всех, вызывался поменяться со мной. Мама это замечала. Однажды, расплачиваясь, она даже наклонилась ко мне и прошептала нежно на ухо:

— Послушай, Кит, оставь ты эту миску с таглиателли под черным оливковым соусом, ведь ты впихиваешь в себя эту лапшу только из упрямства. Поменяйся-ка лучше с Джеральдом на его порцию хрустящего цыпленка, и я заплачу тебе 4,99 фунтов плюс налоги, обещаю.

И она бы свое слово сдержала. Я маму знаю. Так что мне пришлось изрядно поработать челюстями, чтобы справиться с противным клеклым комом и добраться до дна миски, меж тем как Пучеглазый посматривал на меня с ухмылкой, отправляя в рот — кусок за куском — вкуснейшее жаркое. Я так на него обозлилась, что, когда привезли столик с десертами, не удержалась и, отклеив этикетку с какого-то экзотического фрукта, нацепила ему сзади на пиджак — пусть все видят и посмеиваются! А когда мы вернулись домой, я со злости сунула его газету под ковер и как бы нечаянно просыпала сухие листья от домашних цветов ему в пиво. Ясное дело — Пучеглазый изо всех сил старался быть терпеливым. Он столько раз делал вид, что не замечает моей грубости, и лишь однажды не сдержал гнева — когда я нарочно оставила сочинение, написанное мной для миссис Хатри, на подлокотнике дивана, чтобы он заметил, как только сядет. Я за это сочинение получила «отлично». «Надеюсь, что хотя бы часть здесь написанного — плод твоей неуемной фантазии», — приписала учительница в самом низу. Это было сочинение на тему «Что я ненавижу», и я уж дала себе волю.

«Тот, кого я ненавижу, регулярно приходит в наш дом. Бесхребетный и льстивый, ведет себя так, словно он в доме хозяин. Когда он дышит, то шевелятся волоски, торчащие у него из ноздрей. Зубы его пожелтели от старости, но просвечивающий сквозь редкие волосы лысый череп по-прежнему розовехенек, словно ошпаренный младенец. От его взгляда по спине ползут мурашки, он смотрит на людей как голодный пес в ожидании у пустой миски. Поэтому я и называю его „Пучеглазый"».

Не думаю, что у Джеральда Фолкнера хватило терпения читать дальше, поскольку буквально через пару секунд он разорвал страницу пополам и швырнул в корзину.

Да пожалуйста! Я свое дело сделала. Хотя недобрый блеск в его глазах явно предупреждал меня, чтобы впредь я не смела заходить так далеко. Но я продолжала сдавать учительнице мои маленькие шедевры: мою «Оду незваному гостю», мои замечания для обсуждения в классе на тему «Не следует разрешать разводы, пока все дети не вырастут и не покинут родительский дом», мое эссе-портрет «Стареющий мужчина». Но дома я использовала иную, более безопасную тактику допекания Пучеглазого, избирая лишь то, что спокойно могла проделывать на глазах у мамы, не давая ей повода придраться и выставить меня вон.

Я стала к месту и не к месту вспоминать душку Саймона.

Забавно: стоит тебе только упомянуть о ком-нибудь в общем разговоре — а дальше все пойдет как по маслу. Я живенько в этом насобачилась и со временем так преуспела, что могла приплести Саймона буквально к любой теме. Вот, пожалуйста: вечер, Джуди наконец-то сложила в коробку игру, в которую Пучеглазый весь вечер с ней играл, проявляя чудеса терпения, и отправилась спать; мама удалилась наверх ее укладывать, а Джеральд Фолкнер меж тем пошел на кухню сварить себе кофе. Вот мама вернулась, и Пучеглазый стал уговаривать ее оставить в покое разбросанные по ковру обрывки прошедшего дня, спокойно посидеть на диване и попить кофе. Конечно, маме придется тянуться через него, чтобы достать чашку, а он, выпучив, как обычно, глазищи, станет подкатываться к ней, льстя напропалую:

— Эта блузка совершенно меняет цвет твоих глаз, Розалинда. Они делаются такими ярко-фиолетовыми.

Хоп! Оп-ля! Я дернула маму за юбку, чтобы ясно было — я к ней обращаюсь, а не к нему.

— А помнишь ту фиолетовую рубашку Саймона? Он частенько ее надевал, когда приходил к нам. Помнишь, как он водил нас на пантомиму? Он и тогда в ней был. А еще когда мы ходили с ним на автогонки, в картинную галерею и на цветочную выставку. И когда он в последний раз навещал бабушку.

Пучеглазый откинулся на спинку дивана, закатил глаза и едва заметно вздохнул, а мама сказала:

— Китти, а ты все уроки на завтра приготовила?

— Все, — отвечала я. — Я сперва Джуди помогла, а потом и свои сделала. У Джуди теперь нелады с дробями. Помнишь, как Саймон обычно помогал ей делать уроки? Ты еще говорила, что у него ангельское терпение.

Мама посмотрела на меня своим особым взглядом. Сказать по правде, она совсем не похожа на тех тетёх, что делают вид, будто жили как мышки, пока не встретили мужчину своей судьбы. Но, конечно, я замечала, что мама уже по горло сыта моими вечными «Саймон то», «Саймон это», я так все это раздувала, что можно было подумать, будто эти двое расстались в двух шагах от алтаря.

— А музыкой ты уже занималась?

— Ты же слышала. Я играла «Менуэт ре минор» и «Радостно понесу я мой крест», помнишь, как Саймон рассказывал, что в детстве думал, что они поют «Радостно понесусь я окрест»?

Саймон то, Саймон это… Джеральд Фолкнер за маминой спиной сощурил глаза и медленно провел двумя пальцами по горлу, глядя прямо на меня. По выражению его лица я могла судить, что это было скорее шуткой, чем угрозой, но притворилась, будто все наоборот, и поспешно встала.

— Хорошо. Я уйду, — сказала я тихим дрожащим голосом. — Я же вижу, что вам мешаю. Оставляю вас наедине. Пойду к себе наверх, постараюсь найти, чем бы заняться…

Я произнесла это еле слышным голосом, чтобы они решили, будто я так и просижу в одиночестве в своей комнате без дела до самой ночи.

— Не глупи, — спохватилась мама, и в голосе ее прозвучали нотки раскаянья.

Она похлопала по дивану, приглашая меня сесть рядом с собой.

— Ну же, садись. Мы будем рады, если ты останешься. Правда, Джеральд?

— О, конечно, — невозмутимо произнес Пучеглазый, глядя на меня как на пустое место. — Конечно, мы хотим, чтобы ты осталась. Как-никак, это твой дом, а не мой.

Вот уж в это трудно было поверить! Пару недель этот тип, конечно, просидел вежливо на диване, а потом совершенно освоился и стал вести себя так, словно он у себя дома. Ну, вы понимаете, что я имею в виду.

Между тем, кто пришел погостить, и тем, кто живет в вашем доме по праву — большая разница. Гости сидят там, где им скажешь, и делают то, что вы им предлагаете, пока вы не пригласите их заняться чем-то другим. Если предложить им чашечку чаю и показать слайды, снятые в отпуске, то они так и останутся сидеть, как прикованные, пока вы ни пригласите их в кухню лущить горох. Гости не вскочат просто так по собственной воле и не станут расхаживать по вашему дому, рыться в вашем хозяйственном шкафу в поисках молотков и гаечных ключей и совать нос в ваши спальни.

— Китти, можно мне заглянуть к тебе на минутку?

Я постаралась поплотнее закрыть дверь, так что чуть голову себе не прищемила.

— Зачем?

Пучеглазый помахал инструментами.