Сборник новелл «На полпути в ад» - Кольер Джон - Страница 57

Мальчик подпрыгнул, обхватил канат всем телом и полез вверх, перебирая руками, как обезьянка. Добравшись до самого верха, мальчик бесследно исчез. Генри чуть не лопнул со смеху.

Вскоре туземец начал проявлять явные признаки нетерпения: задрав голову, он стал звать мальчика, постепенно переходя на завывание и крик. Он разрешал ему спуститься, он повелевал ему спуститься, он умолял его спуститься, он начал ругаться и сыпать страшными проклятиями. Мальчик, казалось, не обращал на все это внимания. Генри сотрясал воздух раскатами громового хохота.

Тогда старик, зажав в зубах огромную кривую саблю, вцепился в канат и сам полез вверх с поистине матросской сноровкой. Он тоже исчез, достигнув конца каната… Генри еще больше развеселился.

Тут неизвестно откуда раздались крики, пронзительный визг, а затем душераздирающий вопль. В воздухе показалась нога и тяжело шлепнулась на землю, за нею рука, другая нога и прочие части тела, а под занавес (не при дамах будет сказано) – голый зад, который грохнулся оземь, как бомба. На Генри напали корчи.

Наконец, держась за канат одной рукой и бормоча под нос какую-то скороговорку, на землю соскользнул и сам старик. С глубоким поклоном он вручил Генри лезвие, чтобы тот мог засвидетельствовать, что оно еще дымится от свежей крови. Генри схватился за живот.

Туземец, испытывая, по-видимому, угрызения совести, собрал тем временем расчлененные останки своего юного помощника, осыпая каждую часть тела сотнями горестных стенаний и ласковых слов, и сложил их все вместе в гигантскую корзину.

В этот миг Генри решил, что теперь самое время раскрыть карты; готовый поставить тысячу против одного за то, что (перед тем как его позвали на террасу) весь его участок наводнили зеркалами, он выхватил револьвер и расстрелял в разных направлениях все шесть патронов, надеясь угодить хотя бы в одно из коварных зеркал.

Ничего такого, разумеется, не случилось, но туземец подскочил от испуга, быстро огляделся и выудил из пыли у собственных ног омерзительную змейку, не толще карандашного грифеля, – ее убила случайная пуля Генри. Старик испустил вздох облегчения, вежливо коснулся тюрбана, снова обратился к корзине и проделал над нею два или три пасса. Тотчас же из нее выскочил непоседа мальчишка – целехонький, живой, улыбающийся, брызжущий здоровьем и озорством, пританцовывающий от радости.

Факир торопливо смотал канат и с поклоном подошел к Генри, чтобы поблагодарить его за спасение своей жизни от ядовитой змейки, которая оказалась не более и не менее как бенгальским крейтом: один укус, и человека одиннадцать секунд сводит колесом, а потом он валится на землю мертвый, как доска.

– Если бы не небеснорожденный, – сказал туземец, – я бы кончился на месте, а мой непослушный мальчик, моя гордость и отрада, лежал бы четвертованный в корзине, покуда слуги сахиба не снизошли бы выкинуть его останки на съедение крокодилам. Наши ничтожные жизни, наше убогое имущество – все в распоряжении сахиба.

– Чего уж там! – отмахнулся Генри. – Мне много не нужно: объясни, как делается этот фокус, иначе выйдет, что я смеялся над самим собой.

– Может быть, сахиб предпочтет секрет превосходной жидкости для ращения волос? – неуверенно спросил туземец.

– Нет, нет, – ответил Генри, – только фокус.

– Я владею тайной особого возбуждающего средства. Оно может пригодиться сахибу – не сейчас, конечно, а в более преклонном возрасте…

– Фокус, – потребовал Генри. – И не тяни резину.

– Хорошо, – сказал туземец. – Нет ничего более простого. Сахиб делает пасс, вот так…

– Погоди, – прервал его Генри. – Вот так?

– Совершенно верно, – подтвердил туземец. – Затем подбрасывает канат… Так. Видите? Он натягивается и застывает в воздухе.

– Действительно, – согласился Генри.

– Теперь мальчик может свободно влезть по нему, – продолжал туземец. – Полезай, мальчик! Покажи сахибу.

Мальчик с улыбкой взобрался наверх и исчез.

– А теперь, – сказал туземец, – сахибу придется извинить меня, но я тотчас же вернусь. – С этими словами он сам залез наверх, по частям сбросил на землю мальчика и проворно вернулся к Генри. – Все это, – продолжал он, размахивая руками и ногами мальчика под носом у Генри, – все это доступно каждому. Правда, есть тут маленькая закавыка: пасс, что я делаю, когда воссоединяю тело. Если сахиб соблаговолит присмотреться повнимательнее… вот так.

– Вот так? – переспросил Генри.

– Сахиб усвоил его в совершенстве, – отозвался туземец.

– Очень интересно, – одобрил Генри. – Скажи, а что там наверху?

– Ах, сахиб, – улыбнулся туземец, – там нечто поистине упоительное.

Туземец проделал церемонию прощания и удалился вместе с огромной корзиной, исполинской кривой саблей и непослушным мальчиком. Оставшись в одиночестве, Генри несколько приуныл: от Декана до ущелья Кхибер он был известен как человек, смеющийся над Индийским фокусом с канатом, а теперь ему стало не до смеха. Генри решил хранить молчание, но, к несчастью, этого оказалось мало. На официальных завтраках, званых обедах, в клубе, на военном параде, на базаре и за игрой в поло от него ждали взрывов хохота, а в Индии каждому лучше делать то, чего от него ждут. Генри страшно невзлюбили, против него начали плести интриги, и вскоре его выгнали со службы.

Это было тем более досадно, что он успел жениться на даме с решительным лицом – весьма достойной, всегда подтянутой, ясноглазой, чуть слишком властной и ревнивой, как демон, но во всех отношениях – мэмсахиб высшего полета, которая отлично знала, в чем заключаются обязанности мужа. Она сказала Генри, что ему следует поехать в Америку и там нажить состояние. Генри согласился, супруги уложили вещи и отправились в Америку.

– Надеюсь, – сказал Генри, когда на горизонте показался Нью-Йорк, – надеюсь, что наживу это самое состояние.

– Конечно, – откликнулась жена. – Ты должен проявить настойчивость.

– Хорошо, милочка, – сказал Генри.

Однако, высадившись на берег, он обнаружил, что все состояния уже нажиты (это открытие неизменно делает всякий, кто приезжает в Америку с подобной целью). Проскитавшись без места несколько недель, Генри приготовился снизить требования: он соглашался всего лишь на работу, потом – на плохо оплачиваемую работу и, наконец, на работу за харчи и ночлег.

До этой крайности супруги дошли в маленьком городке Среднего Запада.

– Ничего не остается, милочка, – сказал Генри. – Придется показать Индийский фокус с канатом.

Жена горько всплакнула при мысли о том, что мэмсахиб будет вынуждена демонстрировать столь экзотическое искусство в среднезападном городке перед среднезападной публикой. Она осыпала мужа упреками за потерянное место, за сомнительные мужские достоинства, за то, что он не уследил за ее собачкой и бедняжку на его глазах задавила машина, за взгляд, какой он бросил на парсскую девушку в Бомбее. Тем не менее доводы рассудка и голода возобладали; супруги отнесли ростовщику последнюю безделушку и вложили образовавшийся капитал в канат, вместительный саквояж и уродливый ржавый ятаган, который они высмотрели в лавке старьевщика.

Увидев сей последний предмет, жена Генри наотрез отказалась участвовать в затее, если ей не будет предоставлена главная роль, а Генри не удовольствуется ролью подручного.

– Но ведь, – начал Генри, с опаской проводя большим пальцем по источенному и зазубренному лезвию наводящего ужас ржавого орудия, – ты же не умеешь делать пассы…

– А ты меня научишь, – возразила жена, – и если что-нибудь случится, пеняй на себя.

И Генри научил жену. Можете не сомневаться, его инструкции были предельно точны. В конце концов жена все переняла, и осталось лишь вымазаться кофейной гущей. Генри наспех смастерил себе тюрбан и набедренную повязку; жена же украсилась сари и двумя пепельницами, позаимствованными в гостинице. Супруги облюбовали подходящий пустырь, собрали большую толпу, и представление началось.

Взлетел канат. Как и следовало ожидать, он остался натянутым в воздухе. Толпа с многоголосым хихиканьем зашептала, что все это делается при помощи зеркал. Перебирая руками, Генри не без пыхтения полез вверх. Добравшись до конца, он позабыл и о толпе, и о представлении, и о жене, и даже о себе самом, так изумило и восхитило его открывшееся перед ним зрелище.