Сборник новелл «На полпути в ад» - Кольер Джон - Страница 38

– Какие руины? О чем вы, дядя Бен?

– Чем это пахнет? – не отвечая на вопрос, воскликнул дядя Бен. – Где-то горит! Точно!

– Горит? – переспросил Марк.

– Я-то знаю! Не падайте духом и молитесь! Всем оставаться на местах! Я скоро вернусь. – И он выскочил за дверь.

Марк и Вики долго молча смотрели друг на друга, первым опомнился Марк: – Черт возьми! Что это со стариканом? Неужели спятил?

– А ведь в самом деле пахнет гарью, – сказала Вики. – Может, он оставил в погребе зажженную сигарету?

– Может, и оставил. Ничего, если что-нибудь серьезное, он нас крикнет.

Ждать мистера Мерчисона пришлось недолго.

– Померещилось, – успокоил он, опять сияя улыбкой. – Вечная моя мнительность.

– Но у вас же все лицо в саже! – воскликнула Вики. – А взгляните на свои руки! Дядя Бен, вы оставили в погребе сигарету!

– Сигарету… Да-да, припоминаю, оставил. Вики, ты только не сердись на меня.

– «Не сердись», – рассмеялся Марк. – Нет, мы очень на вас сердиты – за то, что вы рано спохватились. Дали бы этому постылому домине спокойненько догореть.

– Не надо так шутить, мой мальчик. Это же квалифицируется как поджог. И потом, дом это тебе не… не стог сена. Старый дом никогда не умирает, Марк. Он живет воспоминаниями.

– Нас с Вики ему будет тошно вспомнить, – заметил Марк.

– Если я верно понял, вы не слишком им дорожите, – сказал мистер Мерчисон. – Так, по-твоему, его трудно будет сдать или продать?

– Не трудно, а невозможно, – уточнил Марк.

– Возможно. Продай его мне, – заявил мистер Мерчисон.

– Вам?! – воскликнула Вики. – Дядя Бен, и вы сможете жить в этих мрачных стенах? В полном одиночестве?

– Ну, я вовсе не нахожу их мрачными и думаю, мне не будет здесь одиноко.

События стремительно развивались. Буквально через несколько недель Марк и Вики вернулись в свой лондонский особняк. К ним то и дело заходили многочисленные друзья мистера Мерчисона, и все в один голос спрашивали: – Ну как ему там? Нравится?

– Вполне, – отвечал Марк. – Все-таки дядя Бен отличный малый. Настоящий Мерчисон. Правда, он позволяет себе теперь маленькие капризы. Вы слышали эту историю с пожарниками?

– Какую? Расскажите! – просили гости.

– Так вот, – начинал Марк, – первым делом он устроил скандал в тамошней пожарной части. Дескать, оборудование у них никудышное. Писал какие-то петиции, устраивал собрания, обошел всех местных фермеров и бог знает кого еще…

– А дальше что?

– А дальше он выписал им чек или что-то в этом роде. Его выбрали главным, теперь он начальник пожарной службы. Мы заезжали туда на прошлой неделе; его подчиненные жалуются, что он из них душу вытряс на всяких учениях. Мы видели, как они полным составом носятся по деревне в новом автомобиле, наш дядя Бен рядом с шофером так и сияет, а в руках у него здоровенный топор.

– Да, пожаров он всегда боялся, – обязательно вспоминал кто-нибудь из гостей.

БЕЗ ПОСРЕДСТВА ГОЛСУОРСИ

После гольфа, едва с поля, я повел носом. «Черт побери! – говорю себе. – Тянет поэзией!» Всегда это чую: есть во мне такая жилка. «Откуда бы это? – говорю себе. – Закатные тона? Раунд за восемьдесят ударов? Или что?» Прошел мимо парочки школьниц: стоят у ворот, пересмеиваются. Могу себе представить их разговоры-одна другой: «Кто это с такими лихими усами?» – а та ей: «Как, да это же наш красавец майор!»Жизнь вдруг заиграла, как шампанское в бокале. Челтнем словно был писан маслом на холсте, и отличнейшие люди населяли этот превосходный пейзаж. Вот «Бунгало в Пуне». Доброе старое бунгало! Вот «Амритсар». Привет, «Амритсар»! А вот моя конурка – «Лавры». Замечаете название? Все та же поэтическая жилка. Может, лучше бы мне родиться заурядным, тупым чурбаном-солдафоном. Впрочем, если бы не эти пролазы-социалисты…

Ну, захожу. Адела выглянула из гостиной. Ах ты, старушка Адела! Надежная, испытанная. Любой переход нипочем, дети-вот они, а какие волосы! И шипит на меня. «Явилась», – говорит.

Я понял, о чем она: мы друг друга – с полуслова. Новая горничная заступила. «Прекрасно! – говорю. – Вели подать мне чаю в логово».

И пошел к себе – что за уютная берлога! Разбавил джин содовой. «Ого! Что такое? От поэзии прямо не продохнешь!» Огляделся кругом: увидел свои усы в зеркале. «Лихие усы, а?» Придумают же словечко!

Подправил их. «Ну, – говорю себе, – черт побери!» И чуть не расхохотался.

Она вошла с чаем. Было семнадцать десять: в эту минуту вся моя жизнь перевернулась. Сколько лет я носился со своей поэтической жилкой, а она вот для кого: для этой женщины. Я сказал – женщины? Да почти что девочки. Крохотулька. И при этом, заметьте, немножко богиня.

Меня опрокинуло и понесло. «Джек, – говорю себе, – пиши пропало». Вот вы говорите «поэзия», а я говорю вам, что наяву увидел эту девушку обнаженной, у моря, вроде как на рассвете. Впечатление ошеломительное. Знаете, что у меня чуть не сорвалось с языка? У меня чуть не сорвалось с языка: «Да ты что, милая? Быстро надевай купальник! Тут полным-полно туристов!»Я, конечно, не сказал ничего подобного. У меня это было написано в глазах. И она, очевидно, прочла. Вам понятно, о чем я. Богиня – это ладно. Усы – это хорошо. Но если женщина не чувствует мужчину, а мужчина не чувствует женщину, то все ведь без толку, верно? А она прочла – очевидно. И если бы не большевистские происки…

Словом, меня послали в нокдаун, и я выгадывал время, отчаянно силился подняться, выпрямиться, навязать ближний бой, вообще заново освоиться на ринге. Спрашиваю: «Как вас зовут?» Отвечает: «Глэдис».

Минуту-другую помолчали. Оба. Потом она мне: – Простите, сэр, вам налить чаю? А я ей: – Да. Непременно.

Вот и все, ясно? Ни слова про морской берег. Ни про что ни слова. «Непременно» – и все. А она: – Отлично, сэр, – только и сказала.

Чувствуете деликатность? «Ого, – думаю, – в девчонке говорит порода!» Я ведь большой демократ, заметьте. По крайней мере, был. «Не иначе, – думаю, как молоденький хват офицерик болтался возле коттеджа, где ты родилась, милашечка!» Ей этого, разумеется, не сказал. Тем более-может, и не офицерик, а дипломатик. «Отлично, сэр» – ишь ты!

И все. И ушла. Наверное, пошла к себе в комнатку на антресоли. Я остался один у камина глядеть на огонь, вылитый герой пьесы.

Слышу, Адела поднимается по лестнице. «Бог ты мой, – думаю, – а как же Адела?» Я про нее забыл. «Еще и дети!» Славные, неиспорченные мальчишки. «Боже, – думаю, – а Каррингтон-Джоунзы?» Жутко стервозная баба. Язык острее непальского клинка. Вспомнил старого генерала из «Притона-в-Лакх-нау» – отменный старик! Вспомнил полк, офицерский клуб: огонь ребята, веди их маршем в пекло и обратно? Что они скажут? Вспомнил, как я прошел раунд за восемьдесят ударов. Вспомнил типа по фамилии Падлоу: выпивал с ним однажды у стойки в Чатна-клубе. С тех пор ни разу его не видел. Его-то я почему вспомнил?

Но Адела никак не шла у меня из головы, а моталась туда-сюда вместе с прочими. И в глазах мираж, да не вверх ногами, а натурально: маленькая богиня, вроде как на берегу. Попробуй тут сосредоточься.

Сказать, какие слова пришли мне тогда на ум? «Твой ход!» Но разбить женское сердце, исковеркать жизнь, и кому – Аделе, старому товарищу? Нет! Я вспомнил, как однажды в Чандрапуре мы нашли в постели кобру. Другое дело, конечно, а все-таки тоже связывает, сами понимаете. Только что такое кобра против богини? Да если бы не эти чертовы агитаторы…

Я крепился изо всех сил. Избегал ее все воскресенье. Наутро вышел в холл – она там, подметает лестницу. С щеткой и совком. Ну и сами понимаете. Адела была в гостиной.

– Адела, – говорю, – мне надо в город, повидаться с Дикки Уизвергом.

Она учуяла неладное. Дикки Уизверг мне особо нужен, когда я попадаю в переделку. Мы с ним бывали в крутых переделках.

– Езжай, – говорит. – Возвращайся в двадцать сорок пять.

– Ладно, – говорю, – буду к сроку. Поехал в город, отправился к Дикки. Рассказал ему все и говорю: – Надо делать выбор. А у меня не хватает духу. Он говорит: – Рекомендую компромисс. Я говорю: – Что?