Сборник новелл «На полпути в ад» - Кольер Джон - Страница 11

– Я, – говорит, – художник, живописец.

– Ага, – говорит Фуараль.

Чужак загибает указательный палец.

– Я, – говорит, – смогу здесь работать. Мне здесь нравится. Нравится обзор. Нравятся те два ясеня.

– Ну и хорошо, – говорит Фуараль. Тогда чужак загибает средний палец.

– Я, – говорит, – хочу прожить здесь шесть месяцев.

– Ага, – говорит Фуараль.

Чужак загибает безымянный.

– Прожить, – говорит, – в этом доме. Который, с вашего позволения, выглядит на желтой земле точно игральная кость посреди пустыни. Или он больше похож на череп?

– Ого! – говорит Фуараль.

А чужак загибает мизинец и говорит: – За сколько франков – вы разрешите мне – жить и работать в этом доме шесть месяцев?

– Зачем? – говорит Фуараль.

Тут чужак аж затопотал. Вышел целый спор; наконец Фуараль взял верх, сказав, что в здешних краях никто домов не снимает: у всякого свой есть.

– Но мне-то надо снять этот дом, – сказал чужак, скрежеща зубами, – чтобы картины здесь рисовать.

– Тем хуже для вас, – сказал Фуараль. Чужак разразился воплями на каком-то неведомом наречии, едва ли не сатанинском.

– Ваша душа, – сказал он, – видится мне крохотным и омерзительно кругленьким черным мраморным шариком на выжженном белом солончаке.

Фуараль сложил в щепоть большой, средний и безымянный пальцы, а указательным и мизинцем ткнул в сторону чужака: пусть его обижается.

– Сколько вы возьмете за эту лачугу? – спросил чужак. – Может, я ее у вас куплю.

И Фуараль с большим облегчением понял, что это, оказывается, простой, обычный, жалкий идиот. У него и штанов-то нет, чтоб как следует прикрыть задницу, а он зарится на этот прекрасный крепкий дом, за который Фуараль просил бы двадцать тысяч франков, было бы у кого просить.

– Ну! – сказал чужак. – Так сколько же? Фуаралю надоело зря время терять, и он былне прочь напоследок слегка позабавиться, вот они сказал: – Сорок тысяч.

– Дам тридцать пять, – отозвался чужак. Фуараль от души расхохотался.

– Хорошо смеетесь, – заметил чужак. – Я бы такой смех, пожалуй, нарисовал. Изобразил бы, как сыплются свежевырванные с корнями зубы. Ну и как? Не отдадите за тридцать пять? Задаток могу прямо сейчас.

И, вытащив бумажник, этот полоумный богатей зашуршал одним, двумя, тремя, четырьмя, пятью тысячефранковыми билетами перед носом Фуараля.

– Останусь буквально без гроша, – сказал он. – Но на худой-то конец я ведь могу его перепродать?

– С божией помощью, – сказал Фуараль.

– А что, стану-ка я сюда ездить, – сказал тот. – Боже ты мой! Да за шесть месяцев я здесь столько понарисую – на целую выставку. В Нью-Йорке все с ума свихнутся. А я снова сюда и наработаю еще на одну выставку.

Фуараль, ошалев от радости, даже и не пытался что-нибудь понять. Он стал неистово нахваливать свой дом: затащил покупателя внутрь, показал ему печку, выстукал стены, заставил заглянуть в трубу, в сарай, в колодец…

– Ладно, ладно, – сказал чужак. – Отлично. Все отлично. Побелите стены. Подыщите мне какую-нибудь женщину – прибираться и стряпать. Я поеду обратно в Париж и вернусь с вещами через неделю. Слушайте: занесите в дом тот вон стол, два-три стула и кровать. Остальное я сам привезу. Вот ваш задаток.

– Нет, нет, – сказал Фуараль. – Все надо сделать честь по чести, при свидетелях. Потом вот приедет законник, он выправит какие надо бумаги. Пошли со мной в деревню. Я позову Араго, он человек надежный. Еще Гиза, он очень надежный. И Винье, он надежный, как могила. Разопьем бутылку старого вина, у меня есть, я поставлю.

– Прекрасно! – сказал ниспосланный богом юродивый.

В деревню и пошли. Явились Араго, Гиз, Винье, надежные, как каменная стена. Задаток был уплачен, вино откупорено, чужак заказал еще, в дом набилась куча народу. Кого не пустили, те стояли снаружи, слушали доносившийся хохот. Можно было подумать, будто в доме свадьба или какое-нибудь безобразие. Фуаралева старуха и та выходила постоять в дверях, показать себя людям.

Спору нет, было в этом сумасшедшем что-то умопомрачительное. Вечером, после его ухода, они основательно потолковали о нем между собой.

– Слушаешь его, – сказал коротышка Гиз, – и точно пьян, ни гроша не потратив. Вроде и понятно, и непонятно – как по воздуху летишь; и смех берет.

– А мне как маслом по сердцу смазали: вдруг показалось, будто я богач богачом, – сказал Араго. – И не то что вот у меня, скажем, схоронено свое в дымоходе, а как если бы… ну, как если хоть сори деньгами – не переведутся.

– Мне он нравится, – сказал коротышка Гиз. – Мы с ним друзья.

– Это ты чепуху мелешь, – сказал Фуараль. – Он же полоумный. А дела с ним у меня.

– Я подумал, пожалуй, он и не такой уж полоумный, когда он сказал, что твой дом глядит из земли как старый череп, – сказал Гиз, неспроста небось отводя глаза.

– Может, даже и не обманщик? – спросил Фуараль. – Если хочешь знать, он еще сказал, будто дом похож на игральную костяшку посреди пустыни. Так как же, череп или костяшка?

– Я, говорит, из Парижа, – сказал Араго. – И прямо тут же: я, мол, американец.

– Да, да. Что и говорить, самый настоящий обманщик, – подтвердил Кес. – Может статься, мошенник из мошенников-недаром разъезжает по всему свету. Но, к счастью, вдобавок полоумный.

– Вот и покупает дом, – сказал Лафаго. – Были б мозги при нем, он бы – этакий-то обманщик – забрал его себе, и все тут. А так покупает. За тридцать пять тысяч франков!

– Человек полоумный, будь он семи пядей во лбу, все равно что вывернутый мешок, – сказал Араго. – А если он вдобавок набит деньгами, то…

– … то деньги так и сыплются, – продолжил Гиз.

Чего же лучше-то. Все с нетерпением поджидали чужака. Фуараль побелил дом, прочистил дымоходы, повсюду прибрал. И уж будьте уверены, хорошенько все обыскал на случай, если покойный тесть три года назад где-нибудь что-нибудь схоронил, а тот дурень об этом как-нибудь прослышал. С парижанами, с ними держи ухо востро.

Чужак возвратился, и его пожитки целый день перевозили на мулах от шоссе, где они были сгружены с машины. К вечеру все собрались в доме – свидетели, помощники и прочие. Оставались сущие пустяки – получить денежки.

Фуараль намекнул на это деликатней деликатного. Чужак заулыбался, без всяких проволочек сходил в комнату, куда свалили его скарб, и живо принес какую-то книжечку, всю из маленьких billets, вроде тех лотерейных, какие пробуют вам всучить в Перпиньяне. Он оторвал верхний билетик.

– Пожалуйста, – сказал, он, протягивая билетик Фуаралю. – Тридцать тысяч франков.

– Не пойдет, – сказал Фуараль.

– Что еще за новости? – удивился чужак.

– Таких бумажечек я навидался, – сказал Фуараль. – И написано на них, друг мой, было не тридцать, а триста тысяч. Только потом тебе говорят, что они не выиграли. Нет, мне бы лучше деньгами.

– Это и есть деньги, – сказал чужак. – Все равно что деньги. Предъявите это, и вам выдадут тридцать тысячефранковых кредиток, таких самых, какие я вам дал в тот раз.

Фуараль слегка опешил. В здешних краях принято рассчитываться под конец месяца. Опасаясь сорвать сделку, он положил бумажонку в карман, распрощался и пошел в деревню следом за остальными.

Чужак освоился и вскоре со всеми перезнакомился. Фуараль, у которого на душе кошки скребли, исподволь выспрашивал его. Оказалось, что он и правда из Парижа – там он жил; и в самом деле американец – оттуда родом.

– А во Франции, значит, родственников нет? – спросил Фуараль.

– Никаких родственников.

Так-так-так! Ну, Фуараль надеялся, что с деньгами все обойдется. Однако дело-то было не только в деньгах. Никаких родственников! Тут не мешало поразмыслить. Фуараль отложил это дело на потом, чтобы толком обмозговать как-нибудь ночью, когда сон на глаза не пойдет.

В конце месяца он взял свою бумажонку и отправился за деньгами. Дуралей сидел под ясенем почти нагишом и знай себе разрисовывал кусок холста. И что бы, вы думали, он взялся рисовать? Да паршивые оливы Рустана, с которых на людской памяти ни оливки не сняли!