Цацики идет в школу - Нильсон-Брэнстрем Мони - Страница 7

Это было ужасно. Как будто Цацики не существовало. Словно он стал невидимкой. А вдруг и вправду от простуды можно стать невидимым?

Цацики осторожно подошел к зеркалу в передней. Он не осмеливался заглянуть в него. Вдруг он увидит не свое отражение, а лишь блестящую поверхность зеркала?

Цацики медленно открыл глаза и облегченно вздохнул. Слава богу, он существует! Вот он стоит, живей живого и таращится сам на себя, на свой сопливый нос, на полосатую пижаму.

Потом он подумал, что быть невидимым, как привидение, не так уж и плохо. Он мог бы, наконец, подсмотреть, чем занимаются Мамаша и Мортен.

Дело в том, что Мамаша не разрешала заходить к ней в комнату во время визитов Мортена. Цацики считал, что это наглость. Сидя на полу под дверью и пытаясь подслушать их разговор, он чувствовал себя забытым и никому не нужным.

— Почему он приходит так часто? — недовольно спросил Цацики, когда Мортен наконец ушел.

— Не говори глупости, — ответила Мамаша. — Неужели раз в неделю — это часто?

— Да, часто, — упрямился Цацики. — К тому же, если ты думаешь, что от твоих уроков он стал добрее, то ты ошибаешься. Его все равно постоянно вызывают на совет по борьбе с моббипгом.

— А ты не ябедничай, — сказала Мамаша.

— Я не ябедничаю, — ответил Цацики. — Я просто считаю, что он должен быть со своей мамой. Иногда мне кажется, что ты любишь его больше, чем меня.

— Не глупи, — сказала Мамаша. — К Мортену ревновать не надо.

И все же Цацики ревновал.

Пьяная лавочка

Цацики-Цацики Юхансон стал вдруг совсем взрослым. Он научился определять время по часам и знал, что такое минуты, секунды и часы, кроме того, теперь он мог сам возвращаться с продленки. Мамаша выдала ему отдельный ключ, который он прицеплял к карману брюк. С ключом он чувствовал себя очень важной персоной. Еще бы, Цацики единственный среди «следопытов» ходил домой сам. Правда, улицу он переходил только одну, да и ту совсем узенькую.

Первые десять раз Мамаша тайно сопровождала его. Это было очень круто. Цацики воображал себя секретным агентом. Как-то раз он спрятался в кустах. Правда, эта выдумка Мамаше не понравилась: она как безумная носилась по парку, решив, что его съел крокодил. Но вскоре, убедившись, что он ходит по нужной стороне улицы, вдоль парка, и по пять раз смотрит по сторонам, прежде чем перейти через дорогу, хотя движение там одностороннее, Мамаша сочла, что Цацики готов.

— И чтобы нигде не задерживался, — говорила она и засекала время. Выходя с продленки, Цацики звонил домой. Дорога до дома занимала ровно три минуты и тридцать семь секунд. В случае, если он задержится больше, чем на четыре с половиной минуты, Мамаша обещала звонить в полицию.

— Нельзя говорить с незнакомыми людьми, нельзя садиться в чужую машину, нельзя…

Цацики понимал, что она боится маньяков-убийц. О них писали в газетах, но Цацики сомневался, что они водятся на Кунгсхольмене. А если и водятся, то он легко их узнает. Они, без сомнения, все очень страшные, в черной маске, с выпученными глазами и слюнявым ртом. Нет, маньяки — это ерунда. Чего Цацики по-па-стоящему боялся, так это «пьяной лавочки».

«Пьяная лавочка» была обычной скамейкой в парке Крунуберг. Рядом с ней располагался вонючий уличный писсуар. На лавке сидели местные пьяницы, курили и выпивали. Иногда кто-то из них заходил в сортир, и тогда в отверстие между землей и дверцей можно было увидеть его ноги. Однажды туда зашла женщина, и Цацики с Пером Хаммаром видели ее голый зад. Пер Хаммар чуть не лопнул со смеху, но пьяные прогнали их. Видно, им самим хотелось посмотреть. В отместку Пер Хаммар и Цацики закидали их каштанами.

Взрослые ни капельки не боялись этих пьянчужек. Воспитатели с продленки часто останавливались поболтать с ними, а Мамаша их даже жалела. Но Цацики считал, что лучше бы это жалостное зрелище разворачивалось не на его пути домой, а где-нибудь подальше. Улле рассказывал, что эти пьяницы не раз нападали на детей. Они запирали их в сортире, резали ножами и писали им на раны. Детей этих никто не видел, потому что все они уже очень давно лежат в больнице.

Мамаша говорила, что все это неправда, только легче от этого не становилось. Особенно неприятно было теперь, когда дни стали короче, а ветер срывал с высоких каштанов листья. Поэтому Цацики как можно быстрее старался миновать это зловещее место.

Он мчался со всех ног от самой детской площадки. Когда он пробегал мимо пьяниц, его сердце бешено колотилось — Цацики боялся, что они начнут бросать в него бычки и банки из-под пива или схватят и до смерти накачают спиртным и наркотиками.

Лишь когда сортир остался позади, он остановился перевести дух.

— Эй, парень, что, опять горит? — захохотали пьяницы.

— Да, представьте себе! — Цацики обернулся, позабыв о своем страхе. — Да, горит, — повторил он, — горит во всем теле.

— Да ладно! Неужели горит? — гоготали выпивохи.

— Да, — ответил Цацики. — А с вами такого не случается?

— Только от денатурата, — сказал один из них и заржал над своей шуткой так, что закашлялся.

Это было отвратительно. Цацики попятился.

— А что такое денатурат? — спросил он.

— Есть такая дрянь, — ответил один из мужиков. — Берегись спиртного, пацан. Уж поверь мне на слово.

— Да-да, спасибо, — пробормотал Цацики. Ему показалось, что это необычайно дурацкий совет. — А теперь мне надо домой, к Мамаше.

И он припустил так, что только листья взлетали из-под ног. Только бы Мамаша была дома!

Ц плюс М

— Мамаша! — Цацики скинул ботинки, а рюкзак и куртку швырнул на пол. — Ты дома?

В квартире было тихо.

— Мамаша!

Конечно, он должен был позвонить с продленки. Но он сегодня гак спешил.

— Мамаша!

Дверь в репетиционную комнату была закрыта, а когда Цацики открыл ее, то, к своему неудовольствию, обнаружил там Шиповника. Этот Шиповник писал песни и играл на клавишных в Мамашиной группе. Цацики просто ненавидел его! Шиповник был влюблен в Мамашу и потому подлизывался к Цацики. Иногда он даже пытался подкупить Цацики, чтобы остаться с Мамашей наедине. Но Цацики из принципа никогда не брал у него денег.

Бабушка и дедушка считали, что Мамаша слишком влюбчива и меняет молодых людей как перчатки.

— Подумай о Цацики. Для маленького мальчика это очень вредно, — говорил дедушка.

— Ерунда, — отвечала Мамаша. — Твои представления безнадежно устарели. К тому же у Цацики отличный вкус, и у него тоже есть право голоса.

Конечно, Мамаша немного лукавила. Как раз с теми мужчинами, которые Цацики нравились, Мамаша рано или поздно расставалась, и он их никогда уже больше не видел. Цацики считал, что это несправедливо.

С тех пор как у них поселился Йоран, а у группы дела пошли в гору, гостей у них стало меньше. Цацики «Мятежники» нравились. Кроме мерзкого Шиповника, конечно! Мало того, что у него были потные руки, от него еще вечно разило каким-то гадким одеколоном.

— Ты уже дома? Почему ты не позвонил? — недовольно спросила Мамаша.

— Я не успел, — ответил Цацики и злобно взглянул на Шиповника. — Что вы делаете?

— Пишем новую песню для диска. Хочешь послушать?

— Нет, спасибо, — сказал Цацики. — Мне надо с тобой поговорить.

— Я слушаю, — сказала Мамаша.

— Я тоже, — ухмыльнулся Шиповник.

— С тобой я говорить не буду, — парировал Цацики. — Пойдем, Мамаша, это серьезно.

— Ладно, — Мамаша неохотно отложила бас-гитару. — Пошли на кухню. А ты оставайся здесь, — сказала она Шиповнику.

Достав сок и булочки, Мамаша села за стол и приготовилась слушать.

— Обещай, что никому не скажешь.

— Обещаю, — сказала Мамаша.

— Даже Йорану.

— Никому.

— И уж точно не Шиповнику!

— Ясное дело, за кого ты меня принимаешь?