Само собой и вообще - Нёстлингер Кристине - Страница 2

Наверное, то, что я сделал потом, на самом деле не очень благородно. Но я всегда хочу все знать точно! Поэтому каждый день, примерно в пять вечера, я занимал пост на углу около папиного офиса и выяснил вот что: в понедельник, среду и пятницу уважаемый магистр Поппельбауэр действительно работает сверхурочно, однако во вторник и четверг уходит с работы сразу по окончании рабочего дня, чтобы встретиться с Вильмой Хольцингер, которая увозит его на своем авто. Надо думать, около полуночи она снова привозит его к офису, и папа едет домой уже на собственной машине, которую всегда паркует неподалеку.

С тех пор как я все это знаю, у меня возникло подозрение, что в выходные мой отец на самом-то деле вовсе не расслабляется на рыбалке в обществе своих коллег, а встречается с этой Вильмой для отдыха несколько иного рода. Никаких доказательству меня, конечно, нет. Но косвенные улики есть! Во-первых, папа никогда не приносит домой пойманной рыбы. Он говорит, что «не клевало» или что отдал свой улов приятелю, потому что для нас пятерых рыба была слишком мала, да и вообще рыбу мы не любим. Во-вторых, он не берет с собой наживку, а если его спрашивают, почему у него ничего такого нет, он говорит, что наживкой его обеспечивает коллега Гюнтер, у которого есть хорошие источники. И в-третьих, его резиновые сапоги по возвращении с рыбалки совершенно не грязные! Зная моего отца, абсолютно невозможно предположить, что он приводит в порядок свои грязные мокрые сапоги, прежде чем положить их в багажник. Мой папаша никогда и ничего сам не приводит в порядок. Он ни разу в жизни даже ванну не ополоснул после того, как искупался в ней. Мокрое полотенце он просто бросает на пол. А его вонючие носки всегда так и валяются там, где он их снял. Один можно найти, например, в туалете, другой — в гостиной возле дивана. Ну а если он положит грязную чашку в посудомойку, то чувствует себя настоящим героем и ждет, когда же ему наконец вручат орден.

Косвенные улики, которые я собрал, должны бы, конечно, броситься в глаза и маме. Но подтверждений этому у меня опять-таки нет. Либо маменька поражена полной слепотой, либо она железно держит эмоции под контролем.

В субботу, когда папа снова отправился на рыбалку, Шустрик стал спрашивать у меня: «А какую рыбу папа ловит? Большую или маленькую? Толстую или тонкую?» И тогда я на него окрысился: «Вильму-рыбу, милый братец!»

Шустрик захныкал, что такой рыбы не бывает и что я опять над ним издеваюсь. И побежал к маме за подтверждением. А мама — я внимательно наблюдал за ней — сказала совершенно спокойно, что ей тоже неизвестен вид рыб под названием Вильма. Даже бровью не повела!

Я просто представить себе не могу, чтобы мама так спокойно приняла тот факт, что ее старший сын знает о шашнях своего отца. Она не такая! В этом-то и заключается моя проблема! Я совершенно не хочу, чтобы мама когда-нибудь меня упрекнула: мол, если бы я знала, я бы сделала то-то или то-то, я могла бы что-нибудь предпринять и справиться с ситуацией! Но я ничего не подозревала, никто не открыл мне глаза, и поэтому мой брак разрушился!

С Вуци я, к сожалению, обсудить все это не могу, хотя обычно он первоклассный советчик в сложных ситуациях. Но у него никогда не было отца, он внебрачный ребенок и в таких вещах не разбирается. С Бабушкой, которая вообще-то довольно мудрая, разговора тоже не получится, ведь она всегда терпеть не могла папу. Из одной только неприязни к нему она сию же минуту расскажет все маме, не подумав, разумно ли это. А Бабка, папина мать, та, само собой, просто вообще ни для чего такого не годится! Она до того чопорная и церемонная, что сразу грохнется в обморок, если выяснится, что ее внук в курсе, что у отца есть любовница. Мой дед, Бабкин муж, целых двадцать лет ходил налево, а она и знать ничего не знала. Во всяком случае, папа так однажды рассказывал. Значит, поговорить я могу только с Карли! Хочет она этого или нет, а я просто обязан снять с ее носа розовые очки!

Того, кто носит розовые очки, не убеждают ни аргументы, ни наглядные доказательства. Если обладатель розовых очков не хочет чего-то знать, он это просто игнорирует!

Когда я сообщил Карли о Рыбе Вильме, она сначала объявила меня «ненормальным выдумщиком» и ужасно возмутилась, что я вообще мог заниматься таким мерзким и отвратительным делом, как «шпионаж». Но я не сдавался, и Карли в конце концов заявила, что во вторник займет вместе со мной пост возле папиной работы. Но только затем, чтобы доказать мне, до чего смешны и абсурдны мои подозрения! Потом все было так, как я и предсказывал: машина, Вильма, поцелуи. Карли обомлела только на мгновение, а потом перевела дух, снова пришла в себя и по дороге домой стала объяснять мне, что есть тысяча и одна безобидная причина, чтобы папа регулярно встречался с Рыбой Вильмой и что не следует сразу же думать о «романе». Ведь среди знакомых поцелуи — дело самое обычное! И даже если предположить, что это любовь, все равно не стоит очень уж беспокоиться: эта Вильма ничуть не красивее нашей мамы, а время от времени каждый супруг позволяет себе маленькие шуры-муры. Так что самое умное — забыть обо всем, а самое идиотское — рассказать об этом маме!

То, что маме ничего рассказывать не нужно, мне и самому в последнее время стало ясно. Сейчас у нашей маменьки забот и так выше крыши. Она осталась без компаньонки. Эту компаньонку, которая вместе с мамой владеет вязальным магазином, зовут Тереза-Шарлотта, и она совершеннейшая недотепа.

Три года назад они с мамой сняли пустой запущенный магазин, отремонтировали его и битком набили шерстью, потому что вязание якобы снова «входит в моду», а вязальный магазин — это настоящий «хит». Но, во-первых, вскоре после этого за углом распахнул свои двери другой вязальный магазин, куда больше и красивее. А во-вторых, Шарлотта подписала с домовладельцем совершенно идиотский договор о найме, и вскоре тот жутко взвинтил арендную плату, причем, по словам нашего адвоката, с полным на это правом. Так или иначе, магазин не стал «золотым прииском», о котором мечтали мама и ее компаньонка. Папа даже утверждает, что вязальный магазин — это дыра в семейном бюджете, прибыли он не приносит, а только сам требует денег. К тому же мамина компаньонка очень ненадежна. Уговор был такой: до обеда в магазине работает мама, а после — Тереза-Шарлотта. Но и тут дело не заладилось. У Шарлотты всегда находятся неотложные дела, которые не позволяют ей во второй половине дня продавать шерсть и объяснять покупательницам, как вязать какой-нибудь узор. А теперь она вообще улетела на месяц в США, и маме приходится работать и после обеда. До шести вечера. В результате она даже не успевает купить чего-нибудь на ужин.

В крайнем случае, за покупками могли бы ходить Карли и я. Но требовать от нас каждый божий день присматривать после обеда за Шустриком — это уже чересчур. Мальчишка пропускает мимо ушей все, что мы с Карли ему говорим. Вдобавок он надоедлив, как целая армия вшей! С ним все время надо играть. Он даже телевизор не хочет смотреть один, кто-нибудь непременно должен сидеть рядом и держать его за ручку. А вечером, когда домой приходит мама, он жалуется ей, что мы уделяли ему недостаточно внимания! На Бабкино присутствие Шустрик тоже не соглашается. Но это можно понять. Бабка считает своих трех внуков «совершенно невоспитанными», и когда она «принимает послеобеденную вахту» по присмотру за Шустриком, ей ужасно хочется нагнать все упущения в его воспитании, причем с космической скоростью. Как нужно есть, как нужно сморкаться, как сидеть на стуле правильно, не разваливаясь на нем, как говорить со взрослыми и поддерживать порядок, как делать домашние задания — все это Бабка хочет преподать за один интенсивный курс.

Однажды она до того обнаглела, что указала на дверь моему школьному приятелю только потому, что он, разлив какао, выругался: «Тьфу, черт, какой я идиот!» Бабка объявила, что я не должен с ним общаться. Еще она вечно талдычит маме, что нельзя позволять Карли и Вуци сидеть вместе — без родительского присмотра — в одной комнате. Это, мол, неприлично! Бабка все в жизни делит на «прилично» и «неприлично». Но разумно объяснить, почему то прилично, а это — нет, она не может. Когда ее спрашиваешь об этом, она скорбно опускает уголки рта и обиженно говорит: «Перестань дерзить!»