Тень - Колбергс Андрис Леонидович - Страница 26

Если ребенка подменили в больнице, значит, этот не вылезающий из тюрем каторжник — вовсе не Вазов-Войский, не потомок т о г о, а совершенно другого роду-племени человек, и последний Вазов-Войский может с достоинством нести свою седую голову. Такая интрига, а может, афера, черт знает как это назвать, как раз в стиле покойной матери. Если она вообще говорила нечто подобное, если это не выдумал сам старик, вероятен последний вариант, так как, услышав про учебу, отец все же кинул какой-то мизер на оплату репетиторов. Если бы действительно была совершена подмена, он бы не уехал просто так из Риги, рылся бы в архивах, нанимал своих людей, пока не нашел бы настоящего отпрыска, — у него для этого достаточно связей и власти. Ну конечно же никакой подмены не было, и отец это отлично знает.

Глава восьмая

— Вам знакомо имя Нина Черня? — спросил следователь Даука, продолжая раскладывать бумаги на письменном столе. Они только что поздоровались, и Виктор Вазов-Войский еще не успел как следует оседлать стул, новый, но скрипящий ничуть не меньше развалюхи софы а-ля бидермайер.

«Все! Попался!» Виктору показалось, что его кольнули длинным шилом. Если этот деятель вышел на Нину, пиши пропало, полный завал.

И все же, наверное с отчаянья, он решил отрицать знакомство с Ниной, хотя сам понимал, что это просто мальчишество. Три дня, проведенных в изоляторе, еще будили надежду, что, может, наказания удастся избежать. Виктор твердо намеревался «держать стойку», выстроил оборонительный вариант и теперь не прочь был уверовать в его крепость. Сколько «за» и сколько «против»? Нет, бросьте, игра идет не в одни ворота. Как он и предполагал, Белла из-за шмоток шума не поднимала. Будь у Дауки ее заявление, он бы пустил его в ход, но у него одна лишь голая информация, а ее к делу не подошьешь, даже если сведения исходят от этой кобры! Значит, остается шифер. Сторож, конечно, ткнул в него пальцем, но сам-то кавказец наверняка ничего не утверждает. Больше того, колеблется и шофер такси. Он видел, как кто-то считал деньги? Так это был не я! Граждане судьи, они ошибаются! Я никого не упрекаю, я верю, он честный человек, но ведь может гражданин обознаться!

«В самом деле?» — спросят заседатели.

«Мало ли на свете людей, которые на меня смахивают! Граждане судьи, в коридоре РОВДа я, например, видел гражданина Вецберза, так мы с ним как две капли воды, ну просто близнецы. Пригласите его сюда и посмотрите сами, вы не отличите, где я, а где он! Кожаное пальто?! Да я в жизни не носил кожаного пальто. Следствию выгодно бросить меня в торбу: ранее судимый, в момент ареста не работал… Но у меня, граждане судьи, никогда не было кожаного пальто!»

Судья пустится в поиски упоминаний о кожане, а тот всплывает только в показаниях свидетелей!

«У вас в самом деле никогда не было кожаного пальто?»

«Я не я, если вру!»

Судья откашляется, обнаружит, что Даука и не пытался выяснить, где Виктор за несколько дней растратил восемь сотен, обозлится, что нет никого, кто мог бы подтвердить, что действительно видел у Виктора в то время кучу денег, и отшвырнет дело на доследствие. А времечко-то течет, а след-то простыл. Были — и нет их!

Надежды эти росли с каждым днем, потому что Даука не показывался. За это время некоторые детали уже должны были испариться из памяти свидетелей. А в том, что следователь не разыщет Нину Черню, Виктор был более чем уверен.

— Значит, вы ее не знаете? — спросил Даука.

— Впервые такое имя слышу! — апатично пробормотал Виктор.

Последний раз Виктор отсиживал в колонии строгого режима, так как с общим режимом он познакомился до того. В строгом публика не та — мрачная, нервная, с меньшими шансами на перевоспитание, хотя статистика вроде бы этого не подтверждает. Возвращаются сюда одни и те же личности, кто в четвертый, кто в пятый, а кто и в десятый раз, а вот процент вторичного возврата будто бы не выше, чем в других режимах: видимо, большинство из тех, кого моральные увещевания не отвращали от вторичного покушения на чужое имущество, только здесь осознавало, что такое лишение свободы, поскольку тут не было и следа поблажек — вплоть до запрещения свидания с женой, — которыми пользовались в других колониях при первой судимости. Здесь изъяснялись на воровском жаргоне, иные и вовсе забывали нормальный язык. Низменные инстинкты тут брали верх; по темным углам старички разбойнички еще блюли моральный кодекс вора в законе, где наберется, пожалуй, несколько вполне человеческих установок, но у стариков уже не было физических сил, чтобы навязать этот кодекс остальным; среднее поколение переняло у них лишь местный фольклор, а самое молодое, получившее обязательное восьмилетнее образование, чихало на все нормы морали, боготворя только рок-музыку; своекорыстие у них на первом месте, холодный расчет и эгоизм лезли из всех пор, стариков они считали жалкими сентиментальными идиотами и, отправляясь «заделывать хату», кроме отмычек прихватывали с собой ножи и обрезы — на тот случай, если хозяева не вовремя вернутся домой. У них были вполне однозначные представления о «лафе»: вельветовые джинсы, ночные рестораны и «Жигули». Окрепшее материально общество вскормило их рослыми, здоровыми. Если старикану либо уголовнику среднего поколения глянется шарфик или перчатки новичка, он их выпросит, выманит или выиграет в карты, а юный молодец просто сорвет шарф с шеи и будет считать своим.

В первый же день Виктора основательно пообчистили, несмотря на то что с некоторыми из этих обитателей он сидел еще в колонии для мальков или отбывал предыдущий срок. Он воспринял это как само собой разумеющееся, даже удивился, что взяли не все. Подними он шум, ему наставили бы синяков и пересчитали ребра. Он приготовился к тому, что в ближайшее время придется расстаться и с оставшимися вещами, но совершенно неожиданно его сделал своим помощником начальник бани Черня, в обязанности которого входила также выдача чистого белья.

— Следующий! — сказал Черня и глянул в дверное окошечко, чтобы записать фамилию очередного получателя.

— Вазов-Войский.

— Чего? Вы случаем не в родстве с моряком Вазовым-Войским?

— Это мой отец.

Черня удивился до крайности. Он сам был из флотских и все еще гордился морской косточкой. Он хорошо помнил в высшей степени строгого, справедливого и принципиального командира и даже в дурном сне не мог представить, что встретится в зоне с его сыном. Черня велел Виктору задержаться после всех, расспросил об отце, выдал новенький комплект белья и предложил служить при бане, так как прежний помощник только что освободился.

Черня в этой колонии был белой вороной: с первой судимостью. Как-то здесь работала стройбригада облегченного режима, которую по утрам отвозили на стройку, но после сдачи объекта бригаду расформировали, а бригадира Черню собирались было перевести в другую колонию. Тут-то администрация и предложила ему остаться, как они в шутку сказали, «директором бани». Предложили потому, что были уверены — конторские книги бельевого склада будут содержаться в образцовом порядке, не говоря уже про все, лепившееся вокруг бани: цирюльню, халупу для починки простыней, сапожную мастерскую и другие. Эти «объекты» администрацию не особо беспокоили, но все же опыт показывал, что там обычно находят приют нарушители режима, если «директор» размазня или рецидивист, у которого в зоне много дружков-приятелей.

Черня принял предложение с двойственным чувством. С одной стороны, строгий режим — не фунт изюма, с другой, здесь он уже обжился, а «директор бани» в колонии — чуть ли не самая привилегированная должность. И администрация его знает, можно надеяться на внеочередную передачу или встречу с женой, а потом и на досрочное освобождение. Это немало, если тебе еще сидеть и сидеть. Брошу якорь, решил Черня и предложение администрации принял. Если на то пошло, то льготы у него и здесь будут, в соответствии с означенным режимом, разве что тут забор повыше и публика погнилее. Он ни с кем дружбы не водил: карманники без конца повторяли свои байки, злостные хулиганы и прочие насильники были ему физически противны, а убийц он вообще считал психически ненормальными. Людей его круга в этой колонии не было, но и к ним он отнесся бы без особого пиетета, ведь это они, провалившись, потянули за собой и Черню. Статья, по которой его судили, была серьезная: хищение государственного имущества в особо крупных размерах. Кроме того, ему пришили и взяточничество, но тут он виновным себя не чувствовал — скользкие людишки заваливали подарками его жену Нину, так как почуяли, что таким образом можно без особого труда сориентировать мужа в желаемом направлении…