Тень - Колбергс Андрис Леонидович - Страница 19

О том, что совесть у допрашиваемого нечиста, говорило грустное прощание с Марией и то, что у него слишком много этих «не знаю» и «не помню».

— Сколько дней вы работали после выхода на свободу?

— Ни одного.

— Эта женщина что-то говорила про топливный трест.

— Мария? Это я ей нагородил, чтобы у нее полегчало на душе.

— Где теперь ваш отец?

— Не знаю. Где-то на Севере.

— Кому вы сказали, что поедете к нему?

— Чего не наплетешь в кабаке. Кодла в курсе, что мой старикан большая шишка, вот я и гну, пусть думают: уедет Виктор и вернется с мешком башлей, то-то гульнем! С таким заливом я еще месяцок мог бы керосинить за их счет.

— Почему же вы обманываете своих дружков и не едете к отцу? — спросил Даука с сарказмом.

— Я не знаю, где его искать… Он решил порвать со мной родственные связи, еще когда меня в позапрошлый раз определили. Только не выписался, чтобы оставить мне хибару. А сам ушел; высказал все, что обо мне думает, а я ему — что думаю о нем, и наше вам с кисточкой. Мы даже не переписываемся. Чесслово, я не загибаю. В колонии всю корреспонденцию дотошно регистрируют, можете проверить. Если я по ошибке не сделаю какой-нибудь девке ребенка, мой старикан останется без наследника и свои почетные грамоты и деньги заберет в могилу; от встреч со мной он отказывается. Да стань я хоть ангелочком, все равно не даст.

— Вы уже ангел. Вы все время меня в этом уверяете. Где вещи Беллы?

— Ничего не знаю, — отрезал Вазов-Войский, чванливо откинувшись на спинку стула, но выдержал лишь короткую паузу. — Что она там написала, стервоза?

— Я был пьян, не помню, — усмехнулся Даука и подумал, что Алстер подобную пикировку вряд ли бы одобрил, хотя душевного покоя ради замечание бы делать не стал.

— Из-за этой дешевки среди ночи хватают человека из постели! Дайте мне очную ставку, и она заберет свое заявление назад. И была вам охота, начальник, себе лишнее дело навешивать. А мне и подавно ни к чему оно! Ха, я не собираюсь сворачивать этой курице шею, готов покалякать с нею в вашем присутствии.

Инспектора угрозыска и следователи беседуют с преступниками ежедневно, преступники же с инспекторами и следователями — только в промежутке между отсидками. Эти тренировочные нагрузки настолько неравноценны, что у виновного почти нет надежды уйти от ответственности, даже если он сбалансировал свои ответы и обеспечил себе алиби. Как бы ни была пестра жизнь, ситуации, с которых начинается драматический диалог следователя с нарушителем закона, непрестанно повторяются, что дает возможность следователю учиться на своих ошибках и использовать любую неточность противника. К счастью для общества, это неравный бой. И чтобы оставался таковым всегда, целые институты заняты совершенствованием методики сыскного дела; психологи, психиатры дают свои рекомендации, а криминалистические лаборатории и кабинеты моментально усваивают достижения науки. Что всему этому может противопоставить преступный мир? Разве старичка в засаленном ватничке, сосущего, сидя на корточках, дешевую вонючую сигарету и поучающего новоприбывших зэков, которым он кажется непререкаемым авторитетом:

— Только не признавайся. Тверди одно: не помню! Пущай докажут!

Если бы его слушатели пошевелили мозгами, у них в голове зародился бы вопрос, почему этот всезнающий старик затягивается сигареткой здесь, а не в парке с фонтаном. Но для таких умных вопросов у них мозгов не хватает, и к тоске по сладкой, ленивой жизни присоединяется уверенность, что наказания можно избежать, что остаться безнаказанным довольно просто, хотя на самом деле «засыпка» — это только вопрос времени. И вот они снова и снова отправляются на скамью подсудимых, пока им не становится безразлично, по какую сторону ограды существовать.

Даука был опытным следователем, поэтому из ответов Вазова-Войского он уяснил себе намного больше, чем хотелось бы парню. Во-первых, Харий сделал вывод, что разговоры о краже на квартире Беллы скорее успокаивают Виктора, нежели тревожат. Значит, кража — меньшее из зол, и к тому же виновный знает средство, как вынудить Беллу отказаться от жалобы, если требует очной ставки с нею. Удивлен, что Белла вообще рискнула написать. И он прав: даже побуждаемая майором, она этого не сделала.

Во время допроса в кабинет следователя заходил Алстер и другие коллеги, видевшие Вецберза, — естественно, чтобы взглянуть на Вазова-Войского; все они изумленно пожимали плечами. Только Сиполса, которому это зрелище доставило бы вагон удовольствия, не было на месте: он не ожидал, что Вазова-Войского так быстро найдут, и уехал в командировку.

В десять должны были привести временного подметальщика улиц Мендея Мнацоканова, поэтому Харий отправил арестованного вниз, в изолятор. Тот все еще продолжал требовать встречи с Беллой.

Вернувшись к себе в кабинет, Даука позвонил на стекольный завод «Варавиксне». Как и в прошлый раз, отозвалась табельщица. Не представившись, Харий попросил позвать к телефону шлифовщика Эрика Вецберза. Похоже, что его просьба не вызвала у табельщицы энтузиазма: ничего не ответив, она положила трубку на стол, и Харий слышал скрип дверей и монотонный стук, доносившийся, очевидно, из цеха. Видимо, работал автомат, паузы повторялись через равные промежутки времени.

— Эрик Вецберз слушает.

— Тут из ОВД…

Тишина. Неприятная для обеих сторон, но для Хария — особенно.

— Я распорядился изъять рисунок из фотовитрин.

— А ведь как смотрелся! Ну что ж, и на том спасибо, значит, розыгрыш закончен?

— По телефону трудно объяснить, но если бы вы могли приехать часам к двенадцати, сами бы все уразумели. Поймите меня правильно, ваш приезд необязателен.

— Сколько времени это займет?

— Час или около того.

Подумав, Эрик согласился.

— Хорошо. Буду. Этот час отработаю потом, после смены.

Еще надо позвонить в больницу. Узнать об Айге…

Занято.

Подождал и снова набрал номер.

Опять занято.

Неужто у них телефон испорчен? Если управлюсь с делами до шести, может, и успею, доктор сегодня принимает вечером…

Глава шестая

Ветер разбушевался. Он налетал короткими, злобными порывами, срывая с одиноких дубов бурые листья, которые стойко сопротивлялись осенним холодам и могли бы продержаться на деревьях всю зиму. Наступила ночь, одна из тех жутких ночей, когда в лесу осины со звоном ударяются стволами и кругом стоит треск, это деревья ломаются пополам и кроны рушатся на землю с грозным шумом, увлекая за собой молодую поросль и кусты. Мудрые вороны первыми, каркая, покидают лес, их примеру следуют лоси, они выбегают на лесосеки, поросшие ольшаником. Только кабаны приникают к земле, прижимают уши и стараются заснуть, а малые птахи забираются на ели и раскачиваются вместе с ними, выставив грудки против ветра, чтобы холод не проникал под оперение.

На подступах к Межапарку шквал несколько ослаб, но все же сосновые ветви и шишки бомбили черепичные крыши, а ветер завывал так, что невольно мороз продирал по коже.

Хотя Зайга и привыкла к одиночеству в этом большом неуютном доме, вечерняя буря тревожила ее, действовала на нервы. Она не хотела себе в этом признаться. В комнате неуютно, надо бы разжечь камин. Топить было нечем, что-то прислуга в последнее время распустилась, подумала Зайга и, накинув старый плащ, пошла под навес за дровами. Дело знакомое, ведь она начинала здесь домработницей, жила в мансарде с крохотным слуховым оконцем, спала на раскладушке.

По небу бежали низкие, рваные облака. Редкие капли дождя больно хлестали по лицу и оголенным рукам.

«Видно, небо тебя не принимает, Райво Камбернаус!» — Зайга криво усмехнулась.

Топор лежал где обычно, и она принялась колоть большие суковатые поленья, которые тем хороши, что не так быстро сгорают.

Надо бы купить собаку, вдруг подумала она. Большую немецкую овчарку или колли. А может, элегантного и умного добермана. Английская полиция берет на службу исключительно доберманов. Станет сторожить дом, не надо будет подключать сигнализацию. В дом, по которому разгуливает собака, ни один вор не полезет. Места, где порезвиться, вволю, прислуге достаточно приоткрыть дверь и выпустить пса во двор.