Детство в Соломбале - Коковин Евгений Степанович - Страница 23

Сопровождаемые ребятами, Николай Иванович, отец Кости и шофер вошли в нашу комнату.

– Рыбачить собираешься? – Николай Иванович обнял деда. – Давно не видел тебя, старик!

– Слыхал от внука, что все еще с машинами возишься, – ответил смущенно дед. – Ну, да ты моло­дой, разницы у нас лет десять будет. А я рыбачу на своей посудине помаленьку. Да нынче рыба путаная и хитрая пошла. Не те времена.

– Тебе пенсию теперь дадут, старик! – весело ска­зал механик. – Век свой трудился, а теперь в твои годы отдохнуть полагается. А смотри, Максимыч, жизнь-то какая начинается! Новая жизнь – без пароходных ком­паний, без Макаровых, без ульсенов и фонтейнесов, без орликовых. Теперь мы, Максимыч, сами всему хозяева! И заводам и пароходам – хозяева!

– Хозяева – это верно, – сказал дедушка и взгля­нул на Чижова. – Только больно дорого это досталось. Вот он выдержал, выстоял, жив, слава богу, остался. А сколько народу русского доброго загубили белогады да иноземные пришельцы. Вот видишь, и нашего соседа капитана Лукина нету…

Котельщик Чижов нахмурился, наклонил голову.

– Лукин на моих глазах погиб, на Мудьюге, – проговорил он глухим голосом, и было видно, что ему очень тяжело вспоминать об этом. Но он снова поднял голову и продолжал:

– Может быть, помнишь, Максимыч, был в тракти­ре у Коновалова официант по прозвищу Шестерка… Та­кой большеголовый, лысый…

– Как не помнить, – отозвался дед.

– Так вот, этот Шестерка оказался при белых в тюрьме надсмотрщиком, а потом перебрался на Мудьюг, выслужился и свирепствовал страшно. Что только он ни творил – вспомнить жутко. Сколько он погубил наших! Летом он сбрасывал рубаху и ходил среди нас, работающих каторжан, в одной руке – плеть, в дру­гой – револьвер. На груди у него татуировка – череп и кости. Должно быть, для того, чтобы еще свирепее казаться. Потому и прозвище у нас новое получил – Синий Череп.

С содроганием слушал я страшный рассказ Чижова. Трудно было в этот рассказ поверить. И в то же время я знал: Чижов не такой человек, чтобы врать и приду­мывать. Ребята, слушая, молчали.

– Так вот, этот Шестерка, этот Синий Череп… и за­стрелил у всех у нас на глазах капитана Лукина. Ни за что ни про что, самосудом, из злости. А сколько от его руки других погибло – не сосчитаешь!

Все подавленно молчали. Дед шарил по карманам, видимо, разыскивая трубку.

У меня вдруг сдавило грудь. «Так вот как погиб отец Оли Лукиной, – думал я. – Синий Череп… Синий Череп… Как это страшно!»

– Ну ладно, хватит унывать, – громко сказал отец Кости и присел ко мне:

– Что, идет на поправку? Ну хорошо… Я смотрел на этого небольшого ширококостного че­ловека, похудевшего, но все такого же насмешливого и чуть грубоватого. Костя был очень похож на него.

– Вот и на нашей улице праздник! Не у всех, по­нятно. – Чижов кивнул на потолок, вверх, где жили Орликовы. – А вы клад искали, хорошую жизнь. Ее не искать, а завоевывать надо и потом строить! Ну, да вы всего добились, молодцы! Хорошо помогли…

Чижов помолчал, улыбаясь, потом спросил, обра­щаясь ко всем ребятам:

– Теперь вам, братки, только учиться. Все права! Советская власть этого для вас и добивалась. Хотите учиться?

– А как же! – серьезно, баском ответил Костя.

Ребята зашумели. Еще никто из взрослых не раз­говаривал с ними так серьезно и по-дружески.

– А на кого будете учиться? – спросил Николаи Иванович.

– На капитана, – застенчиво сказал Гриша Осокин. – Можно на капитана?

– Я механиком буду, – отозвался Костя Чижов. – И изобретателем…

– Дело! – сказал Костин отец. – Вот с осени в Соломбале морская школа откроется. Там вас многому научат. А кто захочет – в Москву или в Петроград можно. Ученье – это великое дело!

Морская школа для нас! Это уже было началом той жизни, о которой мы так долго мечтали.

Николай Иванович и Чижов попрощались с дедом Максимычем. Чижов весело подмигнул ребятам:

– А на грузовике, я думаю, вы не отказались бы прокатиться?

Тут поднялся такой шум и гам, что Николай Ива­нович, смеясь, даже закрыл уши ладонями, а наш ста­рый кот Матроско в испуге вскочил на печку и с удив­лением выглядывал из-за занавески.

Хотят ли ребята прокатиться на грузовике? Да кто же откажется от такого удовольствия! Ведь еще нико­му из нас никогда в жизни не приходилось кататься на автомобиле.

Ребята бросились во двор. И я схватился за шапку.

– А ты куда? – спросила мама. – Тебе еще рано на улицу. Можно только завтра, с понедельника.

Я был в отчаянии. Все ребята поедут на грузовике, а я должен сидеть дома!

– Сегодня тепло, – сказал Николай Иванович. – Мы его в кабину посадим.

Конечно, это очень здорово – ехать в кабине. Важ­но! Однако в кузове веселее. Все вокруг видно – и впе­реди, и сзади, и по сторонам. И кроме того, можно пе­реговариваться с ребятами.

Я попросил, чтобы меня посадили в кузов.

Машина была старая, и шофер долго крутил рукоят­ку, пока, наконец, мотор не зафыркал. Грузовик тро­нулся, ребята покачнулись и в восторге засмеялись.

Мы выехали на набережную речки Соломбалки, и машина пошла быстрее. Костя стоял, держась за ре­шетку кабины, и высоко держал свой красный флаг.

Перед мостиком грузовик остановился, пропуская лошадь с водовозной бочкой. В этот момент в кузов за­бралось по крайней мере еще человек десять соломбальских мальчишек.

С мостика машина понеслась по Соломбале с неве­роятной скоростью, какую только мог развить старый мотор.

Мы сидели, держась за борта кузова и друг за дру­га, и кричали. Но мы не слышали даже своих голосов. Весенний ветер шумел в ушах и уносил крики далеко-далеко.

По сторонам у домов мелькали красные флаги и на стенах – такие же красные полотнища со словами, ко­торые мы повторяли: «Да здравствуют Советы!»

А навстречу, с теплым ветром и с возбужденными криками первых перелетных птиц, на Соломбалу насту­пала наша весна.