Затески к дому своему - Кокоулин Леонид Леонтьевич - Страница 6

Солнце брызнуло в глаза ярким золотым лучом, и Анисим услышал ликование леса, щебетание птиц, засверкала тайга, как белозубая улыбка Евдокии.

Анисим спохватился. Гриша проснулся… Он поспешно своим следом вернулся на стоянку. Гриши на месте не оказалось. Котомки тут, фуфайка на колодине, а сына нет. Анисим переобулся в настывшие за ночь и холодящие ноги бродни и негромко позвал:

– Гриша! Сын! В прятки играть будем?! – Но увидел, что на месте нет ружья, и направился по Гришиному следу. Не прошел он и ста метров, как обнаружил след росомахи. Анисим скрадом двинулся по нему. С макушек деревьев уже сошла позолота, черная крона леса по всему распадку светилась и сверкала радужными всполохами. Совсем рядом грохнул выстрел. Гулко разорвало густой, настоянный на смоле воздух, эхо прокатилось по гребню горы и, застревая в распадке, еще долго урчало. Анисим кинулся на выстрел.

– Ты кого, сын?

– Медведя, кого еще, – не сразу отозвался Гриша. – Вон за тем кустом был. – Анисим осмотрел куст.

– Убежала шуба, – с сожалением сказал он.

– Зацепил я его, папань. Надо идти по следу, – готово предложил Гриша.

– Не угнаться за росомахой.

– Росомаха? – переспросил Гриша. – А я думал, медведь. Лапа во! Смотри.

– Серьезный зверь. Похитрее медведя. – И, скосив глаза на ружье, спросил сына: – Бьет-то как?

– В ухе зазвенело. Садануло…

– Неплохое ружье.

– Давай выстрелим в затеску, проверим, как ляжет пуля.

– Подвернется случай, пристреляем, а так чего палить… Как еще эта росомаха наши котомки ночью не распотрошила, – с запозданием забеспокоился Анисим. – Пакостливая животина, спасу нет. – Анисим взял ружье из рук Гриши, ствол еще теплым был, перезарядил, ружье вернул. – Поднимемся на взгорок да вернемся, – предложил Анисим. И они пошли рядом.

– Ты, папань, начал про росомаху, доскажи.

– А, пакость, она и есть пакость. Помню, на лесосеке дело было, повадилась к нам росомаха, так хватили мы с ней мурцовки. Не через дверь, так через окно, а то и через трубу проникнет в зимовье. Решили мы изловить пакостника. Поручили это дело мне. Каких я только ловушек ни придумывал, – продолжал Анисим, – не могу поймать и все. Ребята уж надо мной подсмеиваются, не заодно ли мы со зверем. Однажды попала мне на глаза фляга, компот в ней студили. Дай, думаю, насторожу эту флягу.

– Да ну? – загорелись глаза у Гриши. – Неужто во флягу залезла?

– Залезла, – засмеялся Анисим. – Размочил я урюк и приклеил на дно фляги, чтобы не вытряхнула. Оставил флягу у порога в зимовье, а сам пошел сеть потрясти. Сижу, выбираю рыбу, слышу, гремит. Ага, думаю, клюнула голубушка. Прибегаю к зимовью, так и есть: кружит зверь с флягой на голове. А у меня и аркан на тот случай приготовлен. Заарканил росомаху…

– А потом?

– Потом? Всыпали горячих и отпустили, думали, больше не придет.

– Пришла?

– Была. Да еще в отместку, что ли, и продукты съела, и постели в мелкие клочья изодрала, – закончил рассказ Анисим. – А денек-то, Гриша, а? Воздух-то звенит. Повернем, однако, переобуемся да побежим. – Вернулись к колодине. Гриша снял носки, сунул их в мешок, подвернул портянки, натянул бродни, но идти не торопился.

– Папань, а ты не рассказал, каких горячих присудили росомахе. Пороли?

– Всыпали…

– Надо было приручить. Чего ж бить-то. Хоть и зверь, а отомстит…

– Мстить-то за что? Кто кому должен мстить? Она же первая пакостить стала.

– Тогда квиты, – сделал вывод Гриша. – Вы ей горячих, а она вам постели – спите на голых досках.

– Так и вышло, – согласился Анисим. – Спасибо этому дому. – Анисим поклонился колодине.

Гриша навьючил котомку, взял ружье, и снова в путь. Ружье Грише показалось легче и сподручнее, чем вчера, но простить себе промаха он не мог.

Гриша старался вспомнить: видал ли он мушку, когда целился? То, что ружье плясало, – это он отчетливо помнит. Из рогатки бы не промахнулся. За двадцать пять шагов консервную банку Гриша сшибает, это подтвердят ребята, а вот из ружья ему не приходилось стрелять, если не считать то далекое, как казалось Грише, время, когда они жили на Сплавной. Тогда капитан буксира разрешил ему нажать на курок из своих рук. «Интересно, расскажет папаня дома, как я промазал?» Гриша сбавил шаг, прищурил левый глаз, пальцем стал прицеливаться в деревья и увидел старую оплывшую смолой затеску, а когда спохватился, отец уже ушел далеко вперед и поджидал его.

– Туда затески пошли, – показал Гриша на узкое горло распадка.

– А я так усомнился идти в эту щель, но раз туда затески – перекладываем руль.

Распадок обузился и уперся в голую скалу.

– Ну вот и второй перевал вершим, – высматривая на скале что-то, сказал Анисим. – Похоже, за этой скалой, под спуском, речка. Надо, Гриша, сводить тебя ранней весной на скалы. Кругом снег глубокий, а пригретая на солнце скала овсы выбросила, подснежники, как цыплята, в расщелинах сидят. Это ведь только издали кажется: скала, как щепка, – голая. А как штрихует ее зверобой – росписи по камню! Это надо, сын, видеть. Другой раз подойдешь к скале, приглядишься и глазам не поверишь – кабарга как будто приклеилась к скале. И как она умудряется так удержаться? Или козла обнаружишь. Глазом не поведет, как на картинке. Что там козел, – увлекся Анисим воспоминанием, – изюбр вытянет шею и замрет. И ты стоишь, боишься перевести дыхание. Красоту ровно кто в сердце поселил.

Ты как думаешь, сын, какой стороной ловчее обходить скалу? – Анисим вернулся в сегодняшний день, но Гриша еще оставался в мире сказочных козлов, кабарги, изюбра.

– А зачем он туда спустился? – невпопад спрашивает Гриша.

– Изюбр? – догадывается Анисим. – Как зачем? Зверобой достает. Трава потому и называется зверобоем. Я и сам сколько раз задумывался, что в этой траве заключено. Бьется зверь, а лезет за ней.

– Надо же, – вздыхает Гриша. Ему жалко зверей. – Козлы тоже разбиваются?

– Козлы? – переспросил Анисим. – Козлы и снежные бараны падают на рога, как кошки на ноги, рога пружинят, и звери остаются невредимыми.

– А у изюбря тоже ведь рога, да еще какие…

– Э-э, – не дослушав Гришу, перебивает Анисим, – в это время изюбр пуще глаза бережет свои рога. Если обломит рог – истечет кровью. Потом кровь затвердеет, окаменеет, а вся сила у него в рогах. Соперника, как на вилы, берет. Это осенью, а весной упаси Боже сковырнуть кожицу на рогах, она там нежная, пушистая, ворс как на бархате.

Гриша всегда считал, что рога – кость. Вон у теленка с наперсток еще, а крепкие – хоть гвозди забивай.

– Давай посидим маленько, – не снимая котомки, предложил Анисим и притулился к камню. – Ты скажи, такой кустище – и несет на голове. И что удивительно, пока зверь живой – рога стоят, стоит ему пасть – рога обмякли, на глазах потекли. Где тут собака зарыта?

– Дед Витоха добывал пантачей, а насчет рогов не говорил.

– Н-да. Пантача добыть – не шутка, панты сохранить – вот работа. А то или кровь упустишь, или проквасишь рога.

– А ты, папань, добывал?

– Приходилось.

– Рассказал бы, а?

Анисим поглядел на солнце.

– Если только в двух словах. Как панты «варить». А на изюбря мы с тобой еще сбегаем… Скажем, добыл пантача, сразу рога перевязываешь в нескольких местах, делаешь скрутки-колбаски. В это время котелок с соленым раствором кипит, колбаски опускаешь в раствор. Но тут надо чутье иметь, чтобы не переварить. Опустил колбаску – на счет раз, два, три – вынул. Остудил, снова макнул в раствор так, чтобы верхний слой рога законсервировался, а внутри него оставалась живая кровь. Как соль на бархатной шерстке выступит, так и колбаски подвешиваешь проветрить на ветерок в тени. День-два повисят, если погода сухая – готовы панты. Тогда можно колбаски завертывать в чистую холщовую тряпочку так, чтобы никакое насекомое не проникло, особенно зеленой мухи бойся.

– Ну, а если погоды нет? – поинтересовался Гриша.

– Над костром, вернее, над углями делаешь навес, развешиваешь колбаски, тогда уж руку не убираешь с них.