Мысли и сердце - Амосов Николай Михайлович - Страница 11

После этого мы изменили методику — стали прошивать проток скобками в два ряда и сверх того перевязывать ниткой. Но у четырех больных, оперированных ранее, возникли рецидивы, и приходится вмешиваться повторно. Хорошо, что без аневризм.

Много воды утекло с того дня. Мы сильно продвинулись вперед. Мы — это вся клиника. Внешне это выражается сложностью и количеством операций, но за этим стоят знания, понимание природы болезней.

Изменились наши врачи. Вот Семен будет повторно оперировать боталлов проток — повторно тогда мог делать только я. Петро уже доктор наук. Он и Мария Васильевна вовсю оперируют с искусственным кровообращением. Кроме того, десять кандидатов сидят передо мной. Мне, правда, не кажется, что они стали много умнее, но если посмотреть со стороны, почитать их научные работы, то, наверное, это так.

Мы еще не довели наш АИК до совершенства. Но кое-чего достигли. Можем выключать сердце на два часа, и гемолиз еще остается в допустимых пределах. Это хорошо. Но надо сделать лучше, и инженеры работают над новыми моделями.

Да, конечно. Прибавилось славы. Нашей клинике завидуют. Народ говорит о чудесах, которые мы будто бы делаем. Всем видна внешняя сторона. И только немногие знают, чего это нам всем стоит. Отдал бы я и славу и степени за очень простую цену — чтобы не умирали больные. По честному? Да... Да!

Вот сейчас будут рассказывать о Саше. В субботу его не разбирали, поскольку еще не был окончательно решен вопрос об операции. Разумеется, со старшими помощниками я много раз обсудил, но форма должна быть соблюдена — нужно доложить всем врачам. Тем более, что все его знают и любят. И может, они перестанут на меня злиться.

Вася докладывает по всей форме — коротко и сухо. А у меня перед глазами проплывает эта история совсем иначе — с красками и мучительными сомнениями.

— Больной Александр Поповский, тридцати двух лет, математик, доктор наук, поступил в клинику три месяца назад с диагнозом: недостаточность митрального клапана20. За последние два года он трижды лежал в нашей клинике и несколько раз в других больницах. Общее состояние средней тяжести. Пульс сто десять, мерцательная аритмия.

Далее следуют данные многочисленных анализов и исследований. Рентгенограмма показывает: все отделы сердца расширены. Диагноз: недостаточность митрального клапана с отложением извести в створках. Нарушение кровообращения. Значительные вторичные изменения в печени.

План операции я рассказал сам. Вскрытие левой плевральной полости, затем перикарда. Искусственное кровообращение. Гипотермия21. Разрез левого предсердия. Ревизия клапана. Если створки его не очень изменены, то попытаться выполнить пластику, то есть утаивание клапанного кольца. При сомнениях в эффективности — вшивание искусственного клапана. Он надежно устраняет недостаточность и сразу облегчает работу сердца. Должен облегчить.

Вопросов и замечаний не было. Младшие, может быть, постеснялись, а со старшими уже было обсуждено.

Ассистенты: Мария Васильевна и двое молодых докторов — Женя и Вася. Наркоз: Дима — Дмитрий Алексеевич.

Конференция закончилась. Расходились молча. Я вижу, что всем не понравилась моя расправа со Степой. Мне тоже не по себе. Но не очень. Все мысли о предстоящей операции. Степино самолюбие так ничтожно перед этим. Переживет. Пусть работает где-нибудь и не губит нам больных. Я так себя убеждаю. Так вбита в людей идея возмездия. Ладно. Я ее придавлю. Сумею, сделаю. Степины обиды тут ни при чем.

Пойду в кабинет, посижу, подумаю. Нужно собраться — там, внутри.

Кабинет. Какой он неуютный! Не умею создать уют. Черт с ним! Как хочется закурить! Но нельзя. Перед сложными операциями стараюсь терпеть. Затуманивает мозг, и руки больше дрожат.

Чем бы заняться? Небось там будут копаться час. Вечно так — пока найдут сестру, одного, другого доктора, каталку, пока сделают уколы. Не могу довести до порядка: уже отчаялся. Видно, не умею. Есть, говорят, клиники: операции в 9.00, и все точно. Завидую.

Дел на столе полно, но они или скучные, или неприятные. Диссертации, присланные на рецензию. Научные «труды» своих ребят. Всякие письма от больных, которых нельзя оперировать из-за тяжести состояния. Как их утешишь? Нет времени писать длинные ответы. Да и слов уже нет, кажется. А вот это хорошее, я уже его читал, но хочется еще раз. От матери Катеньки. Как ее фамилия? Забыл: склероз. Да, Смирнова. «Дорогой профессор! Вчера исполнилось два года после операции. Мы празднуем этот день больше, чем день рождения...» Приятно. Сколько было с ней мучений, пока выходили.

Давай посмотрим еще раз Сашину историю болезни. Она толстая, за столько месяцев. Целый том.

Анализы. Снимки. Записи. А вместе с ними и сама история. Не та, что записана тут, а та, что мелькает перед глазами. Как это все переплелось: Саша, его болезнь, мои ощущения, хирургия.

Может быть, я где-то допустил ошибку с Сашей, с этим искусственным клапаном?

Я не думаю словами. Всю эту историю я знаю очень хорошо, и слова не нужны. Вспыхивают только отдельные картины. Длинные разговоры проносятся как молнии — одним только смыслом. Когда пишешь и говоришь — волочишь груз слов — грубых, невыразительных. Будет ли когда-нибудь разговор мыслями? Фантазии. Говорят, бывает между близкими. «Понял без слов». Было? Нет, пожалуй, не было. Что-то очень примитивное. Как мне сейчас нехорошо. Наверное, так бывает на войне перед сражением, от которого все зависит.

Первое знакомство: в рентгенокабинете, на амбулаторном приеме. Много больных. Молодой человек, направленный с митральным стенозом.

— Никакого стеноза. Недостаточность третьей степени.

Эти терапевты и до сих пор большинство больных присылают с неправильными диагнозами. Не ругай терапевтов — это самая умная специальность. Должна быть такой.

Мягкий голос. Смущенные вопросы.

Приговор: «Ждать. Мы ищем».

Конечно, что мы тогда могли предложить? Были уже первые попытки или еще нет? Стал забывать хронологию. Как это можно — такое забыть?!

Много изобретали разных операций для лечения недостаточности. И я — тоже. Помню: кровотечение. Фибрилляция. Смерть на столе. Опустошенность. Досада. «Туда же, изобретать... дерьмо».

Неужели сегодня будет то же? Как ноет сердце! Приду домой: «Проклятье! Никаких клапанов больше! На грыжи, на аппендициты... на свалку...»

Даже обидно, что все это проходит... И тогда прошло. Больные с недостаточностями ждут. Несчастные. Без надежды на жизнь.

И Саша снова пришел. Через год, наверное? Да, уже мудрили над новой операцией. АИКа еще не было. Только на собаках. Значит, года три назад. Как время летит. Пусть летит. Я уже не хочу ни остановки, ни возвращения... Это ты только сейчас. Операция кончится хорошо — скажешь: «Еще пооперируем!»

Так же и тогда: кабинет, я после удачной операции (пищевод, кажется? Дед такой смешной — поправился). Чудесный вкус сигареты (сейчас бы!). Никуда я не спешу. Послушал Сашу, посмотрел. На животе еще тогда жирок был, не как теперь — одна только плотная печень выпирает. Лицо уж очень умное, располагающее. Рассказал ему о готовящейся операции. Для чего? Наверное — похвастать. Он загорелся, не понимая, что все это глупости. Я и сам не понимал. Дальше — больше. Разговоры о медицине вообще. Что она такая-сякая, без теории, неточная. Потом о диагностической машине — тогда в печати появились сообщения, и мы заинтересовались ими. Он предложил свои услуги как математик. Помню, мелькнуло: «Он такой приятный и умный, а ему будет все хуже. Будет жалко и нельзя помочь. Откажись».

— «А, ничего!»

Вот и «ничего».

Отказал бы тогда — сейчас не сидел бы и не плакался.

Хорошо бы уже иметь эту диагностическую машину. Сегодня она очень нужна — для автоматического регулирования АИКа. Все-таки эти девчонки-машинистки иногда делают ошибки. А сегодня будет очень трудно.

Не стал он серьезно заниматься диагностическими машинами. Потянуло в психологию. А жаль. Может, у нас было бы что-нибудь.