Листок на воде - Дроздов Анатолий Федорович - Страница 39

— Как спалось? — спрашиваю вежливо.

— Плохо! — отвечает она. — Жарко, душно, и постель пропахла духами. Я не люблю запах фиалки.

Я молчу. В конце концов, ее не звали.

— Ты раздел меня? — спрашивает, насупившись.

Киваю. Есть претензии?

— Мог бы и чулки снять! — говорит сердито. — Резинка ногу пережала!

Есть люди, которых не меняет ни время, ни горе. Не далее, как вчера я с ней плакал… К счастью, приносят чай. Молча пьем. Она отодвигает пустой стакан.

— Когда ты уезжаешь?

— Сегодня. Поезд вечером.

— Хорошо! — говорит она. — Успею собраться!

— Для чего?

— Я еду с тобой!

— Ольга Матвеевна! — изо всех сил пытаюсь быть вежливым. — Я отправляюсь на фронт! Там война!

— Я знаю!

— Что вы будете там делать?

— Говори мне «ты»! — сердится она. — Мы кузены, сам сказал. К твоему сведению, я фельдшер, у меня и свидетельство имеется. На фронте не нужны фельдшеры?

Нужны, очень нужны! Только другого пола. Женщины-медики тоже служат, но при госпиталях и лазаретах, в строевых частях их нет. Время «ударниц» в гимнастерках «грудь колесом да еще с крестом» еще не пришло.

— Ты замолвишь за меня слово перед начальником, он и согласится! — развивает мысль Ольга. — Кто тебе откажет, ты же герой?!

На фронте к героям иное отношение, там их много. Я пытаюсь это объяснить, она поджимает губу.

— Господин прапорщик, вы дали слово отцу! Вы намерены его исполнять?

Так и знал! Я чувствовал… Никогда, ничего, никому не обещайте! Найдут, прижмут к стене и потребуют ответа. Что делать? Извечный русский вопрос… Так. Обручального кольца на ее пальце нет, с замужеством что-то не сложилось, но, возможно, свадьбу отложили.

— Почему я, а не жених?

— Юра погиб в сентябре, не успела тебе сказать, — она легонько вздыхает. Это горе уже отболело.

— У тебя есть тетя в Москве…

— Она мне двоюродная! Это раз. Во-вторых, у нее свои дети. Я там чужая.

Знакомо.

— Павел! — она умоляюще складывает руки на груди. — Я тебя очень прошу. Ты единственный близкий мне человек! Хочешь, на колени встану?!

Этого не хватало! Кузина на коленях умоляет кузена взять ее фронт — она хочет быть полезной Отечеству. Картина Репина, Ильи Ефимовича, писана маслом, размер холста три на два аршина… Как быть? По штату авиаотряду полагается врач. У нас его нет — врачей на фронте не хватает. У нас и фельдшера нет — их тоже мало. По большому счету что врач, что фельдшер отряду без нужды — мы всегда базируемся неподалеку от госпиталя. Однако свободная должность имеется, попробовать можно. У меня долг перед покойным Розенфельдом, долги надо платить. Пусть съездит! Если ей откажет Егоров, с меня взятки гладки. Мавр делал дело, у мавра не получилось. Я куплю ей обратный билет и дам денег на дорогу. С превеликим удовольствием.

— Подожди меня здесь!

Сергей давно встал и сейчас сортирует покупки. При первой возможности он шлет посылки домой. У него мать, отец, шестеро младших братьев и сестер. Временами я ему дико завидую. Меня Сергей встречает настороженно. Быстро объясняю.

— Вези, кого хочешь! — он машет рукой. — Только одно условие: с Егоровым объяснишься сам!

Соглашаюсь и откланиваюсь. В принципе такого ответа я и ждал, но субординацию надо блюсти — в командировке Сергей старший. Однако аппараты добыли мы, за них мне что угодно разрешат.

При моем появлении Ольга вскакивает с дивана. Глаза у нее как у раненой лани. Плохой дядя едва не забрал у ребенка игрушку.

— Слушай меня! — говорю нарочито сурово. — Поезд отходит в семь. У нас забронировано купе, места хватит. (Купе — прощальный подарок от Евстафия). С собой бери только самое необходимое — на войну едем. Если опоздаешь…

— Не опоздаю! — она чмокает меня в щеку. — Спасибо, Павлик!

Из памяти сразу выплывает: «Морозов». Кого я предал? Ольгу, Розенфельда, себя? Во что я ввязываюсь? Предчувствия у меня самые нехорошие, а предчувствия меня никогда не обманывали. Зачем мне вздорная девчонка, от которой только неприятности и хлопоты? Я знаю ответ на этот вопрос. Чем больше будет неприятностей и хлопот, тем меньше я буду думать о Липе. Ольга — лекарство. Горькое, противное, но спасающее жизнь. Или разум…

Вокзал, без четверти семь. Ольги нет. Без десяти — нет. Мы с Сергеем стоим у своего вагона, поглядывая на часы. Если Ольга опоздает… Даже не знаю: радоваться или огорчаться. Подумав, решаю: к лучшему. Я вернусь в отряд, сяду в аэроплан, в боевых вылетах развею грусть-тоску. Война избавляет от переживаний, на войне мысли другие.

Сергей внезапно смеется и показывает пальцем. Оборачиваюсь. По перрону вскачь несется Ольга, носильщики тащат следом баулы и портпледы. Один, два, три… Это самое необходимое? Нет, я все-таки идиот!

Спорить и ругаться некогда. Носильщики бросают баулы на площадку. Звенит третий звонок, поезд трогается, я подхватываю Ольгу, Сергей прыгает следом. Она раскраснелась и тяжело дышит.

— Извозчик — подлец! — говорит сердито. — Сторговались за рубль, у вокзала потребовал два. Дескать, багаж тяжелый, кобылка притомилась. Не хотел вещи отдавать. Пришлось городового звать! Не на ту напал!

Это точно! И чтоб ему, охламону, поторговаться еще немного?

Проводник, пыхтя, тащит багаж в купе. Там мгновенно становится тесно. Ольга лезет в один из баулов и начинает там шебуршать.

— Вот! — она кладет на столик тяжелый сверток в вощеной бумаге. — Курица! Тетка в дорогу сварила. И другой провизии дала. Она у меня скуповатая, а тут расщедрилась. Плакала, расставаясь…

Это она от радости. Как я ее понимаю!

— Это я сама купила! — Ольга водружает на стол бутылку темного стекла. — Портер! Вы пьете портер, господа?

И водку тоже. Сергей отворачивается, не в силах скрыть улыбку. Неприлично смеяться в лицо женщине, потерявшей отца. Условности… На войне о них быстро забываешь. Мертвые — в землю, живые за стол! Нам ли не знать…

Егоров встречает нас радостно. Жмет руки, если б субординация позволяла, расцеловал бы. Первые аппараты уже прибыли. Их распаковывают и собирают.

— Я надеялся на вас, Павел Ксаверьевич! — говорит он довольно. — На вашу предприимчивость, связи. Пусть Сергей Николаевич не обижается, но рассчитывал именно на вас. Не прогадал! Примите искреннюю благодарность!

Сергей смотрит на меня. Пора! Самый благоприятный момент.

— Господин штабс-капитан! Нам нужен фельдшер?

— Вы и фельдшера нашли?

— Так точно!

— Вы бесценный человек, Павел Ксаверьевич! Нет слов! Конечно же, нужен. Нижние чины ходят грязные, завшивели, Карачун совсем за этим смотрит! Где нашли?

— Он, вернее она, сама нашлась. Это моя кузина, дочь покойного Розенфельда, Ольга Матвеевна. Имеет свидетельство фельдшера, просится на фронт. Хочет быть полезной Отечеству. Война забрала у нее не только отца, но и жениха.

Мгновение он молчит, переваривая информацию. Затем багровеет.

— Вы с ума сошли, прапорщик! Женщина в отряде?!

Он смотрит на меня уничтожающе. Минутой назад готов был целовать. Чувствовал я!

— Надо же додуматься! — бормочет Егоров. — Нет, я понимаю ее чувства! Хочет быть полезной — пусть идет в лазарет! Там тоже фельдшера требуются. Есть много поприщ для человека, желающего нести пользу. Не ждал я от вас, Павел Ксаверьевич, не ждал! Разочарован. Я вот что подумал. Раз вы такой хозяйственный, назначу-ка я вас ответственным за отрядный обоз.

Приплыли… Ни одно доброе дело не остается безнаказанным.

— Господин штабс-капитан! — неожиданно подключается Сергей. — Я поддерживаю предложение прапорщика Красовского. Я давно знаю Ольгу Матвеевну и готов за нее поручиться. Из нее выйдет замечательный фельдшер!

Егоров смотрит на него укоризненно: «И ты, Брут!»

— Я сказал «нет»! — говорит сурово. — Понятно, господа?! А вы, Павел Ксаверьевич, передайте кузине…

— Леонтий Иванович! — нам терять нечего. — Прошу вас: скажите ей сами! Она за дверью!