Прогулки по Европе с любовью к жизни. От Лондона до Иерусалима - Мортон Генри Воллам - Страница 35

На вид ей около шестидесяти лет.

Но это совершенно неважно. Ибо женщина эта не принадлежит нашему миру. Одного взгляда на нее достаточно, чтобы понять: она живет в собственном, обособленном мире. Скорее всего, это райские кущи (или, возможно, великосветская гостиная), воссозданные ее памятью. Женщине этой никто не нужен, она самодостаточна, как золотая рыбка в аквариуме.

Летом, когда маленькая гостиница переживает нашествие американских туристов, каждое появление этой женщины вызывает фурор среди постояльцев. Всякий раз, как она появляется в столовой, разговоры смолкают, и все взгляды устремляются в ее сторону. Стоит же ей подняться из-за стола, как кто-нибудь обязательно почтительно распахнет перед ней дверь. За ее спиной всегда слышны шепотки: «Эта пожилая леди — живой свидетель английской истории!»

Отчасти они правы. Ибо она вдова Альберта Чизпэйра, в прошлом известного сайденхемского коммерсанта, владельца великолепного имения Уайт-Лодж; а также дочь сэра Джона Найфа, члена парламента и мастера почтенной Лондонской гильдии ножовщиков. Она родилась в тот год, когда Канада была объявлена доминионом, а королева Виктория заложила первый камень в основание Альберт-холла. Замуж за своего Альберта она вышла в год празднования 50-летнего юбилея пребывания королевы на троне. Семья не одобряла ее выбора, но, будучи натурой страстной и увлекающейся, она все равно поступила по-своему. Волосы ее от природы были ярко-рыжими.

Резиденция Уайт-Лодж в Сайденхеме, в стенах которой разыгралась скоротечная драма ее жизни, была обставлена со всей возможной роскошью. Там имелись конюшни на шесть лошадей, винный погреб, теплицы для тропических растений и полуподвальные помещения для прислуги. К безусловным достоинствам имения следует также отнести прекрасный вид на собор Святого Павла (в викторианскую эпоху подобным обстоятельствам придавалось немалое значение). Надо ли говорить, что подобно всякому уважающему себя дому Уайт-Лодж имел собственного дворецкого. Обитатели имения были не чужды искусству, доказательством тому служили: «светофаническая живопись», изящная вышивка, стихи Теннисона и Элизабет Браунинг. Здешние обитатели следовали всем веяниям великосветской моды, а потому послушно надевали и снимали гагатовые броши из Уитби, отмечая многочисленные удары, которые несправедливая судьба обрушивала на королевское семейство.

Наша героиня быстро стала знаменитостью Сайденхема — как же, дочь сэра Джона Найфа, члена парламента! — а посему местные жители всегда стремились попасть на ее званые обеды. Эти официальные приемы (скорее, георгианские по стилю) стали ее звездным часом. Никогда она не выглядела столь счастливой и самодовольной, как в те годы. Ах, как же она была хороша — наша обаятельная рыжеволосая хозяйка Уайт-Лоджа, — когда принимала гостей в своей элегантной гостиной!

Белоснежные плечи горделиво расправлены, пышные шелковые юбки шуршат на ходу, на губах играет любезная улыбка…

Выйдя замуж по любви, она всецело растворилась в браке (нечастое счастье, выпадавшее женщинам той поры). Недостатка в средствах она не испытывала, а потому с легким сердцем порвала со своей прежней семьей (еще более редкое удовольствие, которое может себе позволить преданная жена).

Она свято верила в прочное благосостояние возлюбленного мужа — до тех самых пор, пока Альберта не принесли домой на носилках с внушительной (и весьма красноречивой) дырой во лбу. В тот год по Сити прокатилась целая серия оглушительных банкротств, и на лужайках многих блестящих особняков появились зловещие таблички «Продажа с аукциона».

Однако жизненная катастрофа не примирила ее с семьей. Даже очутившись в крайне стесненных обстоятельствах, она отказывалась признать правоту родственников, во всем винивших ее недальновидного мужа. Шекспир вряд ли думал о женщинах, когда произносил свои бессмертные слова: «Людей переживают их грехи». Тем не менее следует со всей непреложностью признать факт: многие женщины совершенно незаслуженно хранят преданность самым никчемным мужчинам.

Прихватив с собой кучу разрозненных и абсолютно бесполезных предметов, среди которых оказались дорожные часы, семейные фотографии, бутылочки от духов, туалетный набор с гравировкой и пара стульев из хепплуайтского гарнитура (короче, все то, что люди обычно спасают во время пожара), она переселилась в маленький кирпичный домик, стоявший в ряду точно таких же неприметных домиков из красного кирпича. Так началось ее медленное, но неотвратимое падение. Поначалу семья пыталась как-то поддержать ее, даже предлагала небольшое денежное содержание. Но она, упрямо тряхнув своей все еще роскошной рыжей шевелюрой, отвергла всякую помощь, равно как и все попытки восстановить отношения.

Лишенная всяких источников дохода, она опускалась все ниже и ниже, пока окончательно не осела в крохотной комнатке частного пансиона — традиционном пристанище всех «благородных дам, оказавшихся в стесненных обстоятельствах».

В Лондоне немало подобных дам. И всякий раз, сталкиваясь с одной из них на ступеньках пансиона, люди гадают, кто она такая и какая жизненная драма скрывается за мрачной завесой неприступности, которой она себя окружила. Одни считают ее «задавакой», другие предполагают в ней аристократку, «утратившую былое положение в обществе».

Наверное, они были бы крайне удивлены, увидев скромную обстановку маленьких комнаток в Блумсбери, в которых эти женщины коротают свои последние дни.

И несчастный коммивояжер, чувствовавший себя столь неуютно под пристальным взглядом миссис Чизпэйр, возможно, успокоился бы, узнай он истинную причину повышенного внимания к собственной персоне. Дело вовсе не в плохом покрое его костюма или неудачной расцветке галстука. Она задержала на нем свой взгляд лишь потому, что в какой-то миг он показался ей похожим на покойного мужа. Что-то в его лице или позе напомнило ей Альберта — такого, каким он был в молодые годы. Красивого, беспечного, неотразимого…

Сердце ее болезненно сжимается, но выражение лица остается прежним. И никто не догадывается, что вся ее пресловутая отчужденность есть не что иное, как защитная маска. Это, если можно так выразиться, стальные доспехи для гордого духа, которыми она пытается отгородиться от жестокости окружающего мира. Но стоит ей подняться в одинокую обитель под крышей Блумсбери, как от чопорности не остается и следа. «Женщина, которую никто не знает» превращается в обычную пожилую даму, коротающую свои дни среди воспоминаний о давно минувшей молодости.

Но вот звучит звонок к обеду. С печальной улыбкой откладывает она в сторону фотографию мужчины, который подверг ее жестоким ударам судьбы. Затем поднимается и, вновь нацепив на себя маску «женщины, которую никто не знает», медленно шествует к своему уединенному столику, где ее дожидается тарелка томатного супа.

Деловая женщина

Тридцать лет назад «деловые женщины» были совсем не такими, как ныне…

Представьте себе, как девушка примерно двадцати шести лет входит в ресторан и усаживается за стол. На ней готовый костюм из легкой шерстяной фланели серого цвета. Элегантный воротничок из золотистого меха куницы выгодно оттеняет длинную белую шею. Маленькую черную шляпку украшает крохотная диамантовая брошь.

Надо заметить, что ресторан этот особый — его посещают исключительно мужчины. В лондонском Сити до сих пор сохранилось несколько подобных заведений, где действует негласный запрет на женское присутствие. Это своеобразный оплот (один из последних) мужского пола английской столицы. Свиные отбивные поглощаются здесь в атмосфере сигаретного дыма и серьезных разговоров о финансах. О существовании такого напитка, как портвейн, даже не вспоминают.

Каждый вновь прибывший посетитель прежде всего подходит к столу, на котором разложены куски сырого филе. Выбрав подходящий, посетитель тычет в него пальцем, и шеф-повар спешит зажарить мясо на серебряном рашпере. В меню присутствуют также блины и ромовый омлет, но наибольшим успехом у завсегдатаев пользуется сыр горгонзола.