Остров Свиней - Хайдер Мо - Страница 4

— Лекси, я ведь тебе уже говорил — разве нет? Я говорил, что не знаю, вернусь ли оттуда сегодня. Ну помнишь? Я говорил, что, возможно, буду отсутствовать несколько дней.

Она закусила губу.

— Несколько дней?

— Ну мы же говорили об этом. Разве ты не помнишь? Я сказал, что, вероятно, останусь, и ты ответила, что прекрасно обойдешься одна.

— Я? Я так сказала?

— Да.

Она пожала плечами:

— Ну, насчет этого не волнуйся. Я имею в виду, что хотела бы отпуск провести с собственным мужем и уж точно предпочла бы не оставаться одна в этом месте. — Она обвела руками бунгало. Лекси возненавидела его с первого взгляда. Заказала его она, но то, что оно оказалось таким убогим, почему-то поставила в вину мне. — Но не волнуйся, все в порядке, со мной все будет в порядке.

— Лекси, я же говорил тебе, что это работа. Вспомни, как я говорил тебе, что это…

— Ради Бога! — прервала она меня, подняв вверх руку. — Ради Бога, не надо. Поезжай, со мной все будет прекрасно.

— Я тебе позвоню. Если там, на острове, будет что-то выдающееся, я тебе позвоню. И расскажу, что там происходит, когда вернусь.

— Нет, — сказала она. — Не надо. Правда не надо. Просто… просто поезжай. Делай свое дело. — Не глядя на меня, она забарабанила пальцами по столу. — Иди, — повторила она, поскольку я не сдвинулся с места. — Иди, иди.

Вздохнув, я дотронулся до ее плеча, раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но передумал, затянул лямки рюкзака и ушел, тихо закрыв за собой дверь кухни и даже не поцеловав ее на прощание. Вот так в последнее время обстояли у нас дела. Выйдя на улицу, я остановился. В конце длинной, обсаженной рододендронами аллеи открывался вид на сверкающее море, за которым лежал остров Свиней.

4

Пастыри психогенического исцеления сказали бы, что все мои проблемы с Лекси вызваны моим безбожием. Они сказали бы, что если бы я раскрыл свое сердце Господу, если бы только удостоился Его космической любви, то меня сразу бы снова потянуло к Лекси. И ее ко мне тоже. Я никогда не был в Центре здорового образа жизни на острове Свиней, но и без того прекрасно знал, что сказали бы ППИ обо мне и Лекс. Их философские суждения я помнил так, словно сам их написал.

История, которая случилась у меня с их основателем, пастором Малачи Давом, началась двадцать лет назад в Ливерпуле, в середине девяностых годов. Ливерпуль — европейская столица безработицы, а мой двоюродный брат Финн ближе всех к Богу из тех, кого я знаю. Это очаровательное создание, которое трудно принять за моего родственника из-за взъерошенных светлых волос и маленького носа. Этакий Курт Кобейн [2]из Токстета. Он первым из нашей семьи поступил в университет, и когда летом он приезжает на каникулы в наш Город плакальщиков, то говорит как настоящий лондонец. Он рассказывал нам об университете и о девицах, которых поимел. Он собирался стать журналистом и путешествовать по свету. Его все ненавидели. Что же касается меня, то, когда он появлялся, мне казалось, будто я вижу солнечное сияние.

Вероятно, именно его рассказы о девушках так на меня подействовали, поскольку на следующий год я поступил в Лондонский университетский колледж [3]и собирался последовать за ним на юг. Наш общий с Финном, думал я, сексуальный потенциал будет просто безграничным. Но тут случилось кое-что, изменившее весь ход нашей жизни: мама Финна заболела раком.

Могу сказать, что его мама мне всегда нравилась, я всегда считал ее умной женщиной. Собственно, так оно и было. Но что сделала эта добрая католичка, когда ей сказали, что она умирает? Она отказалась от химиотерапии и стала тоннами поглощать акульи хрящи и разные травяные составы, а потом отправилась в Лурдес. Закончила она тем, что продала свой дом и разъезжала по Соединенным Штатам вместе с каким-то местным целителем, который лечил внушением. Звали его пастор Малачи Дав. Он отрицал всякое медицинское вмешательство и верил в силу молитвы и позитивного мышления. Спустя два месяца она вернулась в Токстет и умерла мучительной смертью в хосписе, который находится в Ормскирке. Как сказал бы Воннегут, вот так оно и бывает.

Нас с Финном от религии просто тошнило. Субботний вечер у нас ассоциировался с футбольным матчем между «Эвертоном» и «Ливерпулем»; для нас это и была борьба между папистами и протестантами. А смерть его мамы вызвала у нас гнев, который никак не проходил. Достав журнал «Харизма», мы выяснили, что пастор Малачи обретается на юго-западе США. На деньги, которые оставила нам мама Финна, мы ближайшим рейсом вылетели в Нью-Мексико, чувствуя себя заправскими «разгребателями грязи» — плохими парнями, которые делают правильные вещи.

Орал Робертс только что поведал миру, что Господь убьет его, если паства не соберет восемь миллионов, а Питер Попофф только-только появился в шоу Джонни Карсона. [4]Около недели мы разъезжали с сектой по юго-западу, пытаясь понять, как она работает, — с ее исполненными энтузиазма неофитами и типами, всерьез ожидающими скорого конца света. Мы посещали спасительные проповеди и участвовали в молитвенных цепочках, постепенно подбираясь к цели. И вот наконец в июле это свершилось — мы познакомились с пастором Малачи Давом. Главным пастырем и основателем Фонда пастырей психогенического исцеления.

Местом действия служил конференц-комплекс в Альбукерке. Работали кондиционеры, поскольку на улице было жарко как в аду. Мы с Финни смотрелись очень странно: я в круглой шапочке и спецовке молотобойца, он в гавайской рубашке и с итальянского стиля сумочкой на молнии, которая где-нибудь в Кросби обеспечила бы ему массу поклонниц; здесь же она служила вместилищем для магнитофона. Нам казалось, что на нас все смотрят, что все знают, зачем мы здесь.

Первое, что вызвало удивление, — это сцена. Совершенно пустая, она больше ассоциировалась с больничным анатомическим театром, чем с церковью. Ассистенты — исключительно женщины — представляли собой нечто среднее между ангелами и рабочими сцены: брюки, которые носят обладатели восьмого дана по дзюдо, и белые парусиновые туфли на босу ногу. Под экраном, на котором красовалось изображение голубого неба, стояла больничная каталка на колесах. Мы с Финном сидели, тихо переговариваясь, готовые вот-вот засмеяться. Но тут на сцене появился Малачи Дав, и мы сразу же столкнулись с сюрпризом номер два.

Прежде всего он оказался не американцем, а англичанином (как мы потом выяснили, из Кройдона, его отец был торговцем канцелярскими товарами). И выглядел чертовски нормально: на нем был не какой-нибудь костюм барышника, а вельветовый пиджак, и вообще он напоминал молодого школьного учителя — с мягкой мальчишеской улыбкой и спадающей на лоб прядью светлых волос. Очки без оправы на курносом носу, легкая полнота. Много лет спустя, когда Леонардо ди Каприо стал знаменитым, мы с Финном переглянулись и одновременно сказали: «Малачи Дав. Малачи Дав и Лео. Их разлучили сразу после рождения».

Негромко шаркая ногами, Малачи Дав вышел вперед, откашлялся и засунул очки в карман пиджака, словно собираясь прочесть лекцию по теологии. Присев на маленький табурет, он серьезно и задумчиво посмотрел на аудиторию, которая тут же взорвалась радостными криками и обещаниями вечной любви. Подождав, пока шум утихнет, он поднес к губам микрофон, задев им за нос.

— Гм… извините! — усмехнувшись своей неловкости, сказал он. — В технике я не силен.

Аудитория снова взорвалась бешеными аплодисментами.