Летучий Голландец - Кнаак Ричард Аллен - Страница 43

В выражении его лица появился намек на покорность, а голос не оставил сомнений.

— Я умер. Невозможно было это не понять. Меня оторвало от самого себя, душа без тела, тело без души. От мира ничего не осталось, ничего. Я смутно помню, как меня обволокло водой; дышать было невозможно. Сердце мое разрывалось, легкие заполнял целый океан. Для меня в этом доказательство моей смерти.

Даже сейчас ему было больно вспоминать об этом.

— Я познал такую боль, которой не ведал никто ни до, ни после меня. Должно быть, я кричал, никогда не мог вспомнить в точности, но, наверное, так и было. Я, плыл целую вечность, а может, и дольше. — Он прикрыл глаза, его черные глаза наполнялись человечностью, когда ему приходилось описывать боль и ужас. — Во всяком случае вечность не кажется такой долгой. Я пережил столько вечностей.

Корабль заскрипел, но, посмотрев вокруг, Майя не заметила перемен. Очевидно, что время следующего «порта» еще не подошло.

Как только ее внимание снова вернулось к нему, Голландец продолжил. Он протянул руку и показал на свое таинственное судно:

— Внезапно я больше не был один. Появился он, безмолвная настойчивая тень, от которой я не мог скрыться. Я мог только смотреть, как она все увеличивается по мере того, как сжималось расстояние между нами. Моей первой мыслью было, что это какой-то голодный левиафан, плывущий, чтобы схватить меня. Я не" мог понять, что это такое, но считал — это мое наказание за Конец света. Что еще могло ждать меня после жизни? Такое я заслужил. — Голландец улыбнулся, но в его улыбке не было радости, лишь воспоминание. — Когда он оказался рядом, то он, мой вечный товарищ, заглотил меня целиком.

— Заглотил? — Майя вдруг ощутила желание оторвать ноги от палубы. Ей казалось, что в любую минуту под ней может разверзнуться дыра и она навсегда исчезнет во внутренностях «Отчаяния».

Должно быть, Голландец заметил ее отвращение. Он покачал головой, а затем снял свою широкую шляпу. Седеющие волосы развевались в потоках таинственного ветра. Без шляпы он стал выглядеть еще человечнее и не так внушительно.

— Теперь тебе нечего больше бояться, Майя. Сейчас «Отчаяние», я так сам назвал его в честь своего несчастья, стал совсем другим. Этот корабль, это судно — создание моего собственного проклятия. Он происходит, как я в конце концов понял, из разных образов моего подсознания.

«Мое собственное сознание?» Майя оглядела корабль: признаки древности, тщательность, с которой, казалось, был построен корабль… Все говорило о том, что он всегда был морским судном, однако Голландец только что сказал, как что-то обычное, что когда он увидел его впервые, его форма была совсем другой. Майе хотелось считать, что она ошиблась, что на самом деле он сказал совсем иное, но она знала, что это не так.

— Как выглядел корабль, когда вы его впервые увидели?

Голландец закрыл глаза. Было видно, как сильно он сосредоточился, Майя за него испугалась. Может быть, вытягивая из него столько информации о прошлом, она подвергла моряка и бывшего ученого слишком большому испытанию.

Наконец он снова открыл глаза.

— Странно, но я не могу точно припомнить. Он был белым, очень ярким, как солнце. — На лице его разлилось выражение искреннего недоумения. — Я помню каждую чертову шхуну до этой проклятой встречи, но не могу вспомнить подробностей вида моего смертельного друга до того, как он стал этим прекрасным, надежным судном. Но с другой стороны, я столько всего пытался забыть.

Майю очень заинтриговало, что «Отчаяние» когда-то был чем-то другим, а вовсе не кораблем. А то, что он взял Голландца на борт, заинтересовало ее еще больше. Почему он так сделал? Было ли это, как он считал, частью наказания?

«Не могу в это поверить».

Как будто услышав безмолвный вопрос, Голландец добавил:

— Я не знаю, почему меня проглотили. Я не понимал, почему я еще был жив, хотя знал, что умер. Особенно я запутался, когда, очнувшись, увидел, что сплю в каюте прекрасного парусного корабля, такого, о котором мечтал еще мальчишкой.

Казалось, он годы и годы исследовал судно вдоль и поперек, стараясь его понять. Первое, что он обнаружил, — это что ему больше не требовались сон и еда. Вода имелась, но Голландец нуждался в ней очень редко. Со временем он перешел от страха и удивления к усталой скуке, когда понял, что на борту он в ловушке и конца его пути не будет.

— Я солгал, сказав, что не спал после того первого раза.

Был еще один раз, на раннем этапе, когда я спал долго и крепко. Почему, не знаю, я только помню, что стоял на палубе, все еще стараясь смириться со своей судьбой, а в следующий момент проснулся в каюте, которая, очевидно, считала себя моей. Я проснулся с воспоминанием о сне, в котором я лежал в темноте, а что-то со мной говорило. Слов я не понимал, но были образы, и в тоне голоса я чувствовал осуждение. Почему-то я знал, что погиб какой-то мир и все умерло вместе с ним, но это был не мой мир, и мой тоже. — Голландец высоко поднял широкополую шляпу, а потом, раньше, чем Майя поняла, что он делает, вдруг швырнул ее за поручень. Он даже не взглянул, как она скрылась из виду.

В голосе его явственнее звучали вина и боль.

— Мне пришлось много думать, но наконец я, как мозаику, сложил мысль, которую хотел передать мне голос. Открытие было чудовищным. Мне удалось разрушить не только свой мир, но и тот другой тоже Внезапно налетел ветер, Майя обхватила голову и пригнулась, чтобы спрятаться от его мощных порывов.

Нечто темное и крылатое прилетело на палубу с противоположной стороны корабля Сначала Майе показалось, это что-то живое, но когда оно осталось лежать неподвижно, оказалось, что это шляпа, шляпа Голландца.

— В первый раз я выбросился за поручень почти сразу после этого открытия. Первый раз, второй, третий, двенадцатый, и каждый раз меня все так же возвращало на корабль. Выхода нет, он должен быть моей тюрьмой, моим наказанием за прошлые преступления и за будущие. Не на какой-то срок, сколь угодно долгий. Скорее навсегда.

Когда он закончил, облака стали уже не такими плотными. Голландец обернулся, чтобы поднять шляпу. Майя предпочла вернуться к поручням. Отчасти ей хотелось посмотреть вниз, раз облака рассеивались, но с другой стороны, нужно было осмыслить последние признания Голландца. Она лишь надеялась, что у нее самой не возникнет желания выброситься за борт.

Горы. Высокие горы. Они напоминали ей те, что в разных инкарнациях назывались Альвы, Гроссы, а в нынешнем варианте — Альпы. Судя по солнцу, «Отчаяние» движется на юг. Тут и там были разбросаны деревни, но она не могла сказать, к какому времени они относились.

Голландец снова стал рядом с ней. Все более и более он казался ей одним из них, из Странников. Если бы она встретила его, зная, кто он на самом деле, он показался бы ей не так уж сильно отличающимся от них, а иногда и более нормальным, честно говоря, чем Гил.

— Когда корабль впервые доставил меня в новый мир, я не знал, что и думать. — Он взглянул на облака. — Я не буду рассказывать о своем первом путешествии через Мальстрем.

Достаточно сказать, что это — чудовище, кошмар, которого ты должна избежать. Я молюсь об этом. Он пришел, когда я оставил всякую надежду что-либо изменить в своем существовании, оторвал меня от корабля и отшвырнул прочь. Когда я пришел в себя, то обнаружил, что я на земле. Первой мыслью было, что я освободился. Мой неизвестный тюремщик меня помиловал. Радость переполняла меня. Я бродил по этому варианту, поражаясь различиям и сходству между ним и моей Землей. — Он сглотнул. — Никогда я не чувствовал себя настолько живым.

Пейзаж внизу приближался. Для Майи было загадкой, что заставляло корабль выбирать уровень, на котором плыть, как и тот факт, что она вслед за Голландцем говорила о нем, как о чем-то живом. Но так оно и было. Майя чувствовала, что в некотором смысле в «Отчаянии» было очень много жизни, он был живым. Не таким живым, как два его невольных пассажира, но определенно живым.