И. о. поместного чародея - Заболотская Мария - Страница 8

— Это благородные барышни, — сказала бабушка и прибавила: — Нечего на них так глазеть! По твоим вытаращенным глазам и последний идиот поймет, что мы провинциалы!

Я едва успела отвести взгляд от этих сказочных принцесс, как бабушка с совершенно провинциальным воплем дернула меня за руку. Я только и успела услышать перепуганные и возмущенные крики прохожих, как мимо нас вихрем пролетел всадник на черном коне в роскошной сбруе. Я заметила, что он был гладко выбрит, в отличие от прочих виденных мною мужчин, молод и очень бледен.

— Проклятые чародеи! — проорал какой-то прохожий, не успевший вовремя увернуться и теперь восседающий на груде отбросов, словно на троне.

— Это был чародей? — удивленно воскликнула я.

— Именно, — отозвалась бабушка, недовольно поджав губы. — Вот уж наглецы! Никто им не указ. Чернокнижники! У нас в Арданции ему бы не поздоровилось. Живо бы Инквизиция нашла на этого колдуна управу!

Бабушкино возмущение мне было понятно, даже в то время я знала, что чародейство во многих королевствах объявлено вне закона. Инквизиция уже потеснила магов на юге и в Срединных королевствах, но здесь, на варварских западных землях чародеи чувствовали себя вольготно, по-прежнему являясь наперсниками королей и князей. Конечно же моя бабушка, привыкшая на родине к тому, что днем мага можно увидеть только по пути из тюрьмы на костер, была вне себя от ярости. Она ускорила шаг и забормотала молитвы, волоча меня за руку. Я выворачивала голову, упиралась обеими ногами, но чародея уже и след простыл. А мне так хотелось рассмотреть его поближе! Я-то уже не являлась коренной арданцийкой, как ни крути, и просто обожала баллады про подвиги чародеев, которые так часто пели бродячие певцы.

Как же мне нравился большой город! Все было так ярко и необычно!

Вскоре мы пришли к дому дяди Бернарда. Моя провинциальная челюсть снова отвисла. Это был совершенно сказочный домик, крытый не соломой и даже не дранкой, а самой настоящей черепицей! Нет, в Изгарде все дома были крыты черепицей, но то, что мой собственный дядюшка живет в таком богатом особняке (тогда все двухэтажные строения казались мне особняками), меня просто поразило. Вслед за бабушкой я вошла в двери, которые нам открыла служанка в белоснежном переднике. Но даже мое экзальтированное состояние не помешало мне заметить то презрительное выражение, которое приобрело ее лицо, едва она только разглядела нашу пыльную одежду.

Точно такое же выражение появилось и на лице тетки Вивианы, которая спустилась вслед за дядей Бернардом в гостиную, где мы с бабушкой робко сидели на диване.

Едва я только увидела дядю Бернарда, как сразу решила, что мой отец был на него похож. Мне хотелось бы думать, что у него был такой же благородный вид и гордая осанка отставного военного. А вот тетка Вивиана мне не понравилась — крупная, холеная дама с опущенными уголками рта, отчего казалось, что она даже дышать одним со мной воздухом брезгует.

Бабушка бросилась обнимать дядю Бернарда, я же осталась сидеть на месте, не зная, куда себя приткнуть. Тетка Вивиана, тоже сомневающаяся, как ей следует поступить в этой ситуации, рассматривала меня с таким выражением лица, будто решала, что лучше со мной сделать — зажарить или сварить.

Затем бабушка, вспомнив о правилах хорошего тона, представила меня им, и я удостоилась двух вежливых, но весьма холодных кивков. После этого я была выдворена из гостиной на кухню, где я наконец-то смогла утолить зверский голод, терзавший меня все время нашего путешествия. Бабушка же вместе с дядей и его женой осталась в гостиной.

Я изнывала от нетерпения и любопытства. Ясно было, что там говорят про меня. Что именно они говорят? Как со мной поступят? Быть может, мы с бабушкой останемся пожить здесь? Вот было бы здорово!

От раздумий меня отвлекло появление невысокой светловолосой девочки в бледно-розовом платье — моей кузины Мари.

Она растерянно смотрела на меня, явно сомневаясь в том, умею ли я говорить или нет. После продолжительного молчания я решила, что это уже неинтересно, и со всем доступным мне радушием промямлила что-то вроде «здрасте». Кузина нервно обняла меня, явно сознавая всю нелепость происходящего, и предложила осмотреть дом. Я согласилась, понимая, что иначе снова наступит глупое молчание, способное испортить аппетит даже мне.

Итак, я брела за Мари, на ходу дожевывая бутерброд с сыром, и таращилась на ее изумительное платье. Оно совсем не походило на мое, и в душу мою закралось сомнение: а так ли уж хороши штаны с рубахой, по которым я так тосковала? Раньше я даже при слове «платье» презрительно кривилась. Но тогда я и не знала, что платья — это не просто длинный подол с кусачим воротником. Вот бы и мне примерить такой наряд, как у кузины…

— А тут у нас портреты всех родственников, — между тем говорила Мари, с опаской косясь на меня. — Вот портрет тети Люцинды из Каллесворда, вот она же со своей дочерью Катрин, вот дядюшка Вольдемар, вот тетка Алисия, вот тетка Хельга…

Я с интересом разглядывала важные, холеные лица, с которыми, оказывается, состояла в родстве. Все они были изображены в величаво-спокойных позах, восседавшими в креслах либо же на диванах с бархатной обивкой, и одеты соответствующе. Кузина Катрин, например, по виду — моя ровесница, была наряжена в совершенно кукольное голубое атласное платье, которое оттеняло ее пепельные волнистые волосы. Кузина Диана, совсем маленькая девочка, щеголяла ярко-красным бархатом с золотым галуном, а тетка Алисия, ее мать, просто сияла от обилия украшений. И можно понять мое потрясение, когда после очередного портрета с тщательно выписанными бархатом, золотом и драгоценными камнями моему взгляду явилось нечто растрепанное, серо-бурое и ссутуленное. Только чудом я успела сдержать недоуменное восклицание, потому что с опозданием поняла: эта неопрятная, лохматая и запыленная девчонка с угрюмым взглядом — я. Да, это я — бледная, некрасивая, с запавшими от усталости глазами, в уродливейшем из всех когда-либо существовавших платьев, стояла напротив огромного зеркала и таращилась на свое отражение.

Раньше я не видела таких зеркал, настоящее зеркальное стекло было очень дорогим, и в провинции даже в богатых домах довольствовались простыми серебряными или медными, я же могла пользоваться разве что надраенной до блеска кастрюлей. И вот я наконец увидала, отчетливо и во всех подробностях, что из себя представляю. Да уж, радоваться тут было нечему.

«Угораздило же…» — печально подумала я, изучая свое отражение. Мари покосилась на меня, заметив мое кислое лицо. В ее взгляде без труда можно было прочитать: «Слава богу, что я не такая». В ответ я презрительно вздернула нос и подумала, что в таком ужасном платье, как мое, и она бы выглядела как чучело. А в целом — что во мне плохого? Не горбата, не коса, не ряба… Еще не хватало нюни перед этой ангелоподобной кузиной распустить!..

Но в душе, конечно, я была уязвлена.

Потом бабушка забрала меня из кухни, куда с облегчением вернула меня кузина, и отвела наверх. Нас поселили в совершенно изумительной комнате, где над кроватью был настоящий балдахин, как у принцессы из сказок. Бабушка ничегошеньки мне не рассказала про свою беседу с дядей Бернардом, и я едва смогла уснуть, все не переставая думать о проклятом зеркале.

Мне снились те девушки, с балкона. Их драгоценности так сверкали, что у меня даже слезы на глаза наворачивались. Они, смеясь, показывали на мое запыленное платье и грубые туфли белоснежными пальчиками, унизанными кольцами. Сквозь сон я чувствовала, как по лицу у меня бегут горячие слезы.

Даже полному олуху было ясно, что это сновидение не просто так, а со смыслом и меня ждут большие испытания. Я немного умела толковать сны и пришла к выводу, что грядут перемены к худшему, сопряженные с неудачами. По меньшей мере должна была испортиться погода.

Утром, когда я проснулась, бабушка уже была одета и готова отправиться в дорогу.

— Ну, Каррен, — сказала она, — веди себя хорошо. Не огорчай дядю Бернарда, дружи с Мари и Ивэнсом. Помни, что ты тоже воспитанная девочка. Ах да! Не вздумай употреблять тут те слова, от которых мне было дурно в Артанде. Я-то привыкла к твоей лексике, но вот Бернарда может удар хватить, он всегда был помешан на правилах хорошего тона. Упаси тебя Бог вытирать руки об скатерть! Не ковыряйся в носу.