И. о. поместного чародея - Заболотская Мария - Страница 27

Тщетно я шаталась по деревне в поисках чего-либо съестного. Припасы на зиму крестьяне уже съели и положили зубы на полку. Я была изгнана из деревни с позором и неутоленным чувством голода.

Чувствуя, как мой желудок исполняет какие-то сложные акробатические трюки, я брела под дождем по раскисшей дороге. Вера в хороших и добрых людей во мне почти скончалась, когда я встретила бродячих монахов. После этой встречи вера умерла окончательно.

В следующей деревне, Новых Оспинах, мне повезло больше. Почти целую куртку мне удалось поменять на почти съедобный кусок сыра и буханку черствого хлеба у весьма прижимистой старухи, которая напоследок попыталась навести на меня порчу. Порчу я отвела, что позволило старухе тут же обвинить меня в колдовстве и призвать односельчан немедля устроить мне сожжение на костре. Односельчане не поддались на бабкины уговоры, мотивируя это тем, что в такой дождь сжигать ведьм несподручно, а вот если бы было солнышко, то они б не поленились и устроили бы два костра — и для меня, и для голосистой бабки, которая, по-видимому, уже надоела всем хуже горькой редьки. На том бабка быстро успокоилась, хотя ее коварные планы выдавал недобрый прищур глаз. Следующие три дня она явно собиралась потратить с толком, наводя порчу на всех своих соседей с хозяйством вместе.

Понимая, что без куртки в такую погоду мне долго не протянуть, я напоследок стянула у этой славной старушки лоскутное одеяло, что было не так-то просто.

Благословите, боги, Новые Оспины!

Так, завернувшись в пестроцветное одеяло и грызя гранитный хлеб, я добрела до постоялого двора в Прямых Мышках, где смогла украсть куртку ничуть не хуже (и не лучше) моей прежней. Это вернуло мне веру в богов — милостивых, но несколько невнимательных к бедам своих чад. В хороших людей я поверить уже не могла. Все было бы просто чудно, если бы мне не пришла в голову мысль еще раз испытать судьбу и покуситься на курицу, которая бродила по двору. Тут удача меня покинула, и я едва не переломала себе все кости, преодолевая забор за забором.

К вечеру я добралась до Сомартена — более-менее приличного городка. Там я чудно переночевала в конюшне при таверне, куда меня пустил сердобольный конюх, который даже поделился со мной ужином. Правда, ближе к полуночи оказалось, что насчет меня у него были довольно смелые планы, но тут он не угадал.

Зря он оставил у стены вилы.

Утром, в виде компенсации за моральный ущерб, я забрала с собой кусок ветчины, которым конюх собирался позавтракать, и ослабила узел на вожжах, надежно обездвиживших этого сладострастного, но недальновидного субъекта.

Жизнь вне стен Академии начинала меня угнетать своим разнообразием и непредсказуемостью.

Не успели трубы Сомартена скрыться за горизонтом, а ветчина — улечься в желудке, как меня обогнала телега. Правивший ею крестьянин без особых уговоров согласился подвезти меня до самого Эсворда. Казалось, Провидение смилостивилось надо мной.

Если бы знать, надолго ли?

— А вона и ратуша наша виднеется! — махнул рукой мой случайный попутчик.

Я всмотрелась в затянутый сизой пеленой дождя горизонт и с досадой подумала, что ничего, кроме деревьев и неба, там нет, как не было с самого утра. Но крестьянин повеселел, даже что-то принялся напевать себе под нос и прикрикнул на свою лошаденку, которая тоже была не в восторге от погоды и оттого еле плелась.

Уже четвертый день я странствовала и оттого пребывала в отвратительном настроении. Еще с той поры, когда моя семья тряслась в повозках через три королевства, я ненавидела дорогу. От разговоров про зов неведомых земель и новые горизонты меня попросту тошнило. Третье утро я умывалась из фляжки, не меняла грязную рубаху и питалась черт знает чем, искренне надеясь после каждой своей трапезы, что мой желудок все-таки не взбунтуется и не заставит меня изучить каждый куст при дороге. Нет, путешествия — это ужасная вещь! Только вконец опустившиеся бродяги могут находить удовольствие от такого времяпрепровождения!

— А где именно вы заметили признаки ратуши? — деликатно спросила я, хотя вряд ли у меня таким образом получилось как следует замаскировать ехидство.

— Да вон же! — безо всякой обиды отозвался мужик. — Видишь сосну кривую?

— Ну, — согласилась я.

Не увидеть сосну мог только слепой. Вокруг нас, сколько хватало глазу, тянулся сосновый лес, причем каждое третье дерево было кривым, а все остальные — скособоченными.

— А рядом с сосной — такая себе сухостоина?

В усохших деревьях тут тоже недостатка не было, но я все-таки поняла, что же имеет в виду мой собеседник. Действительно, та сосна была кривее остальных. Я бы даже сказала, что по сравнению с ней все остальное тянуло на корабельный лес.

— А между ими, — продолжал развивать свою мысль мужик, — такая черточка и вроде как с нашлепкой сверху. Энто шпиль ратушный. Еще чуток проедем, и флюгер увидишь.

Я разглядела за пеленой дождя черточку с нашлепкой и приуныла. Выходило, что ехать нам придется дотемна. А я уж надеялась, что скоро прибуду в город…

Под дождем каждая минута тянулась бесконечно. Холодные капли стекали с моих волос за шиворот и медленно ползли по спине. С кончика носа тоже беспрестанно капало. Одежда давно уже промокла насквозь, прилипла к телу, и от каждого резкого порыва ветра меня бил озноб. Если бы в моей куртке было чуть меньше прорех!..

Если бы у меня была шляпа…

Если бы я ехала в карете…

Тут я поняла, что надо отвлечься. От одной мысли, что в такую погоду можно сидеть в сухости и тепле, укутавшись в меха, у меня даже зубы заклацали. Чтобы на время забыть о своем промокшем и продрогшем состоянии, человеку обычно требуется либо поесть, либо поговорить. Однако от раздумий о еде мне тоже следовало отвлечься, потому как в моем желудке царила та самая абсолютная пустота, которая, по уверениям физиков Академии, просто не существует в природе. Точно такая же пустота находилась и внутри моего кошелька, так что положение с едой вряд ли могло каким-то образом улучшиться.

— А скажите, почтенный, — со вздохом спросила я у мужика, которому, казалось, до дождя и холода не было никакого дела. — Велик ли Эсворд? Что за люди там проживают? Какие ремесла в почете?

Мужик обрадовался моей инициативе. Видимо, ему тоже приходилось несладко, только вот на его изрытом ранними морщинами грубом лице сложно было заметить признаки каких-либо эмоций.

— Да Эсворд наш не велик, не мал, — начал он свой рассказ. — Городок тихий, мирный. Народу скока живет в ем — это, конечно, вопрос… Так сразу и не сосчитаешь. Вот вы сами откудова будете?

— Из Артанда, — сказалось само по себе.

Вот что со мной делалось!.. Спросили бы у меня то же самое пять дней тому назад, я бы без всякого промедления ответила «из Изгарда»!

— О! — обрадовался мужик. — Вот как в Артанде людей, так и у нас. Ну, может, чуток поменьше. Народ у нас спокойный, без дури в голове. Вот когда война последняя случилась, почти никто из наших туды не пошел. Все в партизаны подались. Оно и ясно. День в лесу посидишь в кумпании, вечером домой придешь, а там ужо и супы-каши наварены. Поел, на дитев поглядел — и снова в лес. Не успели и в дурака наиграться, как война закончилась. Потому как не таковские мы, как энти каллесвордские, чтобы в каждую драку лезть. Мы сурьезней и обстоятельней будем. А ремесла у нас разные имеются. Ну, ювелиров каких или рудокопов у нас не сыщешь, конешно. Нет у нас ни золота, ни других полезных ископаемых. Худая у нас землица. Еле на прокорм хватает. Зато пушного зверя у нас хоть завались. И соболя, и куницы, и лисы… Распоследний оборванец волчью шубу тута справит. Гончаров у нас много, потому как глина хорошая, вязкая, хрен отстираешь, ежели вляпаешься… Холстина у нас неважная, конешно, ну да это полбеды. Зато рыба — тарань отменная, такой и в столице не пробовали! Мыловарня есть, правда не шибко большая. Кожевников целая улица. Ох и злющие же они, когда выпьют! А выпивают чуть ли не каждый день. Ага, чуть не запамятовал! Самогон у нас под стать тарани, это без сомнения…