Художник и его мамзель - Клюкина Ольга - Страница 18

Судя по конфетным оберткам, это было безраздельное владение Шурочки, куда давно не ступала нога человека.

Люба включила свет и вздрогнула от неожиданности: все стены спальни были увешаны портретами молодой Шурочки.

Портреты были разных размеров, в красивых рамочках и вовсе без рамок, но Шурочка на них была еще совсем молодой: с волосами до плеч и загадочной, немного насмешливой улыбкой.

Казалось, она внимательно наблюдала за Любой и с трудом сдерживалась, чтобы не расхохотаться. Как будто хотела сказать: видишь, когда-то и я была моделью, мечтала о вечной любви, и думала, что всегда останусь молодой! Полюбуйся, у меня все это было…

За прошедшие годы лишь ее улыбка совсем не изменилась. И как только Павлуша сумел так точно ее изобразить? А прикидывался, что ничего не умеет…

Лучше бы Люба сюда не заходила, потому что при виде этой картинной галереи у нее почему-то резко испортилось настроение.

Она потянулась, чтобы взять с журнального столика развернутую плитку шоколада, но тут же замерла на месте: в дверь кто-то позвонил.

«Если это Павлуша, он откроет дверь своим ключом, соседей пускать не буду», – решила Люба.

Звонок был настойчивым, долгим, а потом стало слышно, как в замочной скважине зашевелился ключ.

Люба упала на кровать и закрыла лицо первой попавшейся книгой, которая ей подвернулась под руку.

– Сашка, ты дома? – послышался в коридоре голос Павлуши, и Люба еще сильнее вжалась в кровать.

Только теперь она поняла, что, продумав во всех подробностях сервировку стола и макияж, она забыла о самом главном: придумать, какие скажет первые слова. Ведь нужно как-то обыграть момент встречи, устроить что-нибудь забавное, веселое. Ведь сюрприз же!

На худой случай, с невозмутимым видом открыть дверь и спросить: «Вы к кому, молодой человек? Вы ошиблись квартирой. Теперь здесь я живу, здесь все мое». Или еще что-нибудь в этом же роде. А потом засмеяться и впустить Павлушу в его собственный дом.

Не слишком оригинально, конечно, но хоть что-то.

Но теперь все равно время уже было упущено.

– Сашка, ты здесь? – переспросил Павлуша, заглядывая в комнату. – Спишь, что ли?

Люба не нашла ничего лучшего, чем убрать книгу с лица и сказать:

– Здрасьте…

– Здрасьте… – отозвался Павлуша и, помолчав, спросил: – А ты, красавица, что тут делаешь?

– Читаю, – сказала Люба, показывая на раскрытую книгу.

– А-а-а… А Сашка где? Я имею в виду мою жену?

– Уехала в Питер.

– Значит, все-таки уехала… Понятно. Я так и знал.

И на лице его отразились только недоумение и усталость.

Люба поневоле отвела в сторону взгляд. Ей все-таки было бы приятнее, если бы Павлуша по этому поводу выразил хоть какие-то эмоции.

– Я так и знал… – повторил Павлуша. – Что поделаешь? Трудно остановить поезд, который мчится на полной скорости. Остается только ждать, когда он пойдет по обратному расписанию. Все равно другого пути у меня нет.

Не снимая плаща, он присел на край кровати, и лицо его теперь и вовсе напоминало застывшую маску. Глаза были холодными, чужими.

Никогда прежде она не видела Павлушу таким отстраненным и даже не предполагала, что он может так смотреть – как будто все время мимо, сквозь нее…

– А я гляжу, в комнате свет горит, – вздохнул он, качая головой, словно все еще пытаясь отогнать от себя последние сомнения. – Погоди, но как ты-то здесь оказалась?

Люба отложила в сторону книгу и начала подробно рассказывать о том, как случайно встретила в музее Шурочку и как та продала ей диван.

Она не стала сейчас говорить о ремонте и о покрашенных полах: Павлуша лучше других знал, что в действительности у нее не было своего угла.

Но почему бы ей на самом деле не купить впрок что-нибудь полезное для жизни, например диван? С чего-то ведь надо когда-нибудь начинать?

– А я почему-то до последней минуты надеялся, что она не найдет денег на билет, – помолчав, сказал Павлуша. – Нарочно предупредил всех наших знакомых, чтобы ни под каким видом ей не давали. Получается, это ты ее финансировала? Теперь придется высылать ей деньги на обратный билет. Вот еще новая морока.

В устах Павлуши это прозвучало как тихий укор. Мол, вот спасибо, отблагодарила ты меня, выручила. Люба даже задохнулась от обиды.

– Да если бы не я, она бы все ваше имущество продала за бесценок и ни одной ложки не оставила. Можно сказать, я весь ваш дом спасла от разорения. Если бы не я…

Павлуша внимательно на нее посмотрел и сказал:

– Вообще-то ты права: деньги здесь ни при чем. Она бы все равно уехала. Ничего, ладно. Ей давно требовалась эмоциональная разрядка. Навестит своего Глеба Максимовича и вернется.

– Вы ничего не поняли: она же насовсем уехала!

– Это она так сказала? – усмехнулся Павлуша. – Вернется. Кому она нужна, кроме меня?

– А вам – что, нужна? Такая?

– Куда деваться? Она мне жена…

– Но ведь вы ее не любите!

– А какая разница? – спокойно пожал плечами Павлуша. – Для меня это давно не имеет никакого значения. Да и для нее, я думаю, тоже.

– Но как же так? – Люба даже привстала на кровати от волнения, щеки ее покрылись красными пятнами. – Зачем так говорить? А что же тогда имеет значение? Работа, да?

Она вдруг вспомнила ночной звонок Антона: он тоже ничего не путает, что у него на первом месте, а что – на втором.

– Имеет значение – работать, – словно прочитал ее мысли Павлуша. – Творить, сколько будет дано. Пространство культуры – колоссально. А остальное мне давно не интересно. Впрочем, не думаю, что ты меня сейчас поймешь. Объяснять человеку, что есть веши, ради которых можно пожертвовать своей индивидуальностью, – глупое занятие.

– Значит, любовь для вас – тоже глупое занятие?

– В общем-то да. И так мало времени остается, куда уж… Очень устал. Хочу отдохнуть. Отдохну недельку, пока она в отъезде. Ведь потом снова все будет, как всегда.

Павлуша сказал об этом просто, как о чем-то само собой разумеющемся, так что все стратегические планы Любы разом лопнули, как мыльные пузыри.

Она даже как будто услышала еле слышный звук в воздухе: чпок, чпок… Или чужая квартира над ней смеялась и устраивала злые шутки?

– Я испытываю счастье, восторг за работой. Разве это так мало? – устало пояснил Павлуша. – Ни на что другое меня уже просто не хватает.

– Первый раз в жизни вижу таких людей… странных, – упрямо пробормотала Люба. – Что вы сами, что жена ваша.

– Какие твои годы, – сказал Павлуша и вдруг широко зевнул. – Погода, что ли, снова меняется? Спать хочется. А она ребенок в душе, вот и все. Вечный ребенок. Дурных фантазий слишком много. Но для женщин это простительно. Разве можно вас за это осуждать?

Неожиданно Павлуша с прищуром оглядел Любу с ног до головы.

– Необычное цветовое сочетание, – пробормотал он. – Что-то подарочное.

Люба затаила дыхание: хоть что-то до него стало доходить.

– Бывает такая блестящая целлофановая бумага, в которую цветы заворачивают. Вроде бы мусор, а смотрится необычно. Это можно будет использовать в какой-нибудь композиции.

Мусор? От обиды у Любы все слова застряли в горле. Он ведь даже приблизительно не догадывался, сколько стоит «целлофановая бумага», которую подарил ей Денис.

– А книжку какую читаешь? Русские народные сказки? – как ни в чем не бывало поинтересовался Павлуша, взял в руки книгу и начал неторопливо листать. – Люблю сказки, вот только оформление они халтурное делают. Нет, не постарались.

Он определенно все это время думал о чем-то другом. Но явно не о своей беглой жене и даже не о Любе. Книжные иллюстрации его интересовали гораздо больше.

– Ой, посмотри: волк в «Красной Шапочке» так же, как ты, лежит на кровати и притворяется, что он – бабушка! – вдруг весело, с детской непосредственностью, воскликнул Павлуша, показывая в книгу пальцем. – А у самого зубы торчат. Бабушка, бабушка, почему у тебя такие больше глазки?

– Перестаньте надо мной издеваться! – возмутилась Люба.