Персей и Саманта - Уинтерз Ребекка - Страница 2

Секретарша незаметно исчезла. Сэм сочла это наихудшим предзнаменованием: теперь его гнев падет только на ее голову.

— Можете ли вы объяснить, что заставило вас забрать из моего офиса то, что вам не принадлежит? — надменно спросил Костопулос.

— Да, могу, — бросила она в ответ, чувствуя, как у нее загораются щеки.

— Ну так объясняйте! В ином случае...

Сэм не нравилось, когда ей грозили. Перестав наконец смущаться и запинаться, она начала:

— Я пылесосила ковер у вас под столом, когда увидела именно такой клочок бумаги, который был мне нужен, чтобы закончить коллаж.

— Коллаж? — язвительно переспросил он.

— Мой художественный проект, — дерзко защищалась она, почувствовав под ногами твердую почву. — В начале семестра преподаватель, доктор Гиддингс, дал нам задание использовать только те клочки бумаги, которые валяются на траве, тротуаре или на полу. Нельзя прибегать к обману и доставать их из мусороприемников, нельзя менять форму с помощью ножниц. Все должно попасть в коллаж в том виде, в каком было найдено. Идея проекта состоит в том, чтобы создать интересную композицию, достойную быть выставленной в художественной галерее.

Глаза Костопулоса превратились в две черные щелочки.

— Вы хотите сказать, что записка, которую моя секретарша оставила на этом столе, стала частью вашего коллажа?

— Да. Но я не брала ее с вашего стола. Должно быть, секретарша проветривала помещение, и от сквозняка записка слетела на пол.

Пока Сэм говорила, Костопулос провел загорелой рукой по густым, черным как смоль волосам, и Сэм запнулась. Почему-то ей стало трудно сосредоточиться.

Что же с ней не так? До сих пор она никогда не испытывала серьезного интереса к мужчинам, которые ухаживали за ней. Так почему же Костопулос, совершенно незнакомый человек, с первой минуты зажег в ней огонь, разгоравшийся все сильнее с каждой репликой?

— Ваше объяснение настолько абсурдно, что я склонен вам поверить.

— Мое объяснение не более абсурдно, чем то, что у вас на стене висит картина Пикассо.

Он захлопал длинными ресницами.

— Какое отношение имеет картина Пикассо к этому разговору?

Очевидно, он не привык, чтобы кто-то ему противоречил. Сэм чувствовала, что говорит лишнее, но остановиться уже не могла.

— Отношение самое прямое, — заявила она. — Вы любитель искусства, а сами, очевидно, не можете провести даже прямую линию. — Ошибка номер девять или десять. Сэм сбилась со счету, но это не имело значения. — А вот доктор Гиддингс — истинный художник, он понятия не имеет о той шикарной жизни, к которой привыкли вы. Но дело в том, что вы оба любите Пикассо. В то время, как вы тратите миллионы на приобретение его картины, чтобы любоваться ею, сидя в удобном кожаном кресле, мой преподаватель, который, возможно, надолго останется легендой после своей смерти, прозябает в нищете. Но он научил нас любить и понимать искусство. Он хотел, чтобы мы прониклись убеждениями Пикассо...

Костопулос недоуменно уставился на нее.

— Какими еще убеждениями?

— Пикассо считал, что художник — это вместилище для эмоций, которые приходят отовсюду — с неба, с земли, от мимолетного образа, от паутины, сотканной пауком, от клочка бумаги. Мы должны выбирать то, что для нас хорошо, там, где мы можем это найти.

У Костопулоса был такой оторопелый вид, что Сэм поняла: он считает ее ненормальной. Ну и пусть, решила она.

Минуту, показавшуюся Сэм вечностью, Костопулос молчал, изучая ее недоверчивым взглядом.

— И где же это... гм... произведение искусства? — с нескрываемой издевкой спросил он наконец.

Саманта ощутила приток адреналина, который побуждал ее говорить вещи, обычно приносившие ей неприятности.

— В университете.

— Очень хорошо. Тогда мы немедленно поедем туда.

— Боюсь, ваша записка уже накрепко прилипла к клею. Если я попытаюсь ее оторвать, это погубит коллаж.

Последние слова Сэм произнесла дрожащим голосом. По правде говоря, она надеялась, что коллаж станет ее пропуском в блестящее будущее, и не собиралась рисковать своей работой. Ни ради миллиардера Костопулоса, ни ради кого-либо другого!

— Если бы мне даже удалось ее отклеить, скорее всего, вы не сможете прочитать то, что было на ней написано.

Он нетерпеливо повел плечами.

— Тогда лучше начинайте молиться, чтобы боги сегодня милостиво улыбались вам. Мне нужен этот телефонный номер, и бессмысленно пытаться отговорить меня с помощью увлажнившихся глаз.

— Что?! — возмущенно воскликнула Саманта.

— Что слышали. А теперь должен вас предупредить: женские слезы не оказывают на меня ровным счетом никакого воздействия.

Сэм заскрипела зубами.

— Да вы просто самовлюбленный денежный мешок! Вы считаете себя всемогущим богом, который может заставить дрожать простых смертных одним взмахом бровей. Что ж, у меня для вас плохие новости, мистер Кофолопогос, или как вас там зовут... — Она стукнула себя кулаком в грудь. — Меня вам не запугать. Кто бы ни оставил для вас тот номер, он позвонит снова. И если ваша секретарша так вышколена, то ей следовало записать номер в одном из тех блокнотов, которые оставляют копию. Ни один телефонный номер на свете не может быть важнее, чем моя дипломная работа!

Выражение его лица застыло.

— Поскольку вы совершенно ничего не знаете о моей жизни, кроме того, что вам стало известно из сплетен в этом здании, я не стану обращать внимание на ваше замечание.

Из-за такого справедливого отпора щеки Сэм запылали еще сильнее, а по телу пробежала ледяная дрожь, которая умерила ее боевой пыл. Стоп, предостерегла себя Саманта, перестань восстанавливать его против себя.

— Послушайте, мистер Костопулос... извините меня за резкость. Мне жаль, что все так произошло. Честное слово, не хотела вас оскорбить. А ехать в университет ни к чему — я не уверена, там ли еще мой преподаватель. Сейчас уикенд. Занятия кончились, и двери могли запереть до понедельника.

— Тогда я найду кого-нибудь, кто нас впустит, или сам позвоню вашему преподавателю.

— Но...

— Так мы едем?

Костопулос широким шагом направился к дверям, за которыми находился его личный лифт. Рядом с мощной фигурой грека ростом под метр девяносто Сэм чувствовала себя совсем крошечной. Он нажал на кнопку, и дверь закрылась.

Подобно тому как безжалостный бог Аид похитил Персефону и унес ее в преисподнюю, Костопулос стремительно перенес их вниз на шестьдесят с лишним этажей на подземную стоянку автомашин. Тесную кабину наполнял слабый, приятный аромат дорогого мужского одеколона.

Этот человек излучал ауру физической и умственной силы, которая происходила оттого, что он смело смотрел в лицо жизни. И Сэм, привыкшей общаться с вечно голодными, полуоборванными богемными друзьями, он казался идеалом — таким и должен быть мужчина.

Она никогда не встречала никого даже отдаленно похожего на него. Он волновал ее и одновременно отпугивал, а этот пресловутый номер телефона, видимо, был для него очень важен, иначе он не дошел бы до подобных крайностей.

Когда они вышли из лифта, усатый механик уже подогнал к дверям черный «мерседес-седан». Он помог Сэм устроиться на пассажирском сиденье, а Костопулос сел за руль.

Двое мужчин перебросились парой фраз на греческом. В средней школе Сэм изучала испанский язык, а потом французский в колледже, но все, что было вне романских языков, являлось для нее полной абракадаброй.

Как только они выехали с подъездной аллеи и слились с потоком городского транспорта, Костопулос низким голосом произнес:

— Расслабьтесь, девушка. Джордж просто рассказал мне о шалостях своего маленького сына. А сейчас вы должны стать моим штурманом. Не забудьте, что у меня встреча в половине пятого.

Она нервно теребила вспотевшими руками подол своей рубашки.

— Я помню, только вот все время думаю о том, что факультет может быть закрыт. На следующем углу надо свернуть налево.

Он откинулся на сиденье, сворачивая из одного переулка в другой с ловкостью нью-йоркского таксиста.