Теория литературы абсурда - Клюев Евгений Васильевич - Страница 19

И так действует абсурдный текст, – продолжим мы сейчас, – абсурдный текст, имеющий своими корнями прямо и непосредственно фольклор.

Если попытаться воздействовать на абсурдный текст тем же «аппаратом», который был только что пущен в ход при анализе «Курочки Рябы», абсурдный текст, подобно фольклорному, растаивает сам по себе – или уничтожается нами… Вспомним уже цитированное высказывание Г.К. Честертона о кэрролловских произведениях, которые нет нужды понимать: его абсурд «самоочевиден; и более того, может полностью исчезнуть, если мы попытаемся это сделать». Теперь, после беглого анализа естественных связей между фольклором и абсурдом, мысль эта, как хотелось бы надеяться, зазвучала вполне конкретно.

Второй аспект в поэтике лимерика, который было обещано обсудить, связан с налагаемыми им на художника «оковами».

Действительно, кроме обязательств, которые лимерик, будучи фольклорным жанром, несет на себе «от природы», существуют и обязательства «от литературы». А вот они, в отличие от первых, имеют отношение сугубо и исключительно к области «формы».

Одно из них – обязательство перед рифмой: самое главное из «литературных обязательств», как ни странно это покажется: мы ведь давно уже привыкли к тому, что рифма в стихах – дело чуть ли не само собой разумеющееся. Однако рифма рифме рознь – и та рифма, с которой мы имеем дело в лимерике, есть рифма особого – уникального – свойства. Может быть, даже настолько особого, что заслуживает отдельного исследования!

Дело в том, что рифма в лимерике более чем жестко обусловлена тем топонимом (или именем, признаком, свойством), который лежит в основе данной композиции. Рифма в лимерике не просто точная по отношению к топониму – это рифма сама собой разумеющаяся. Переоценить значимость этого правила практически невозможно: хотя бы частичное несоблюдение его, если и не разрушает лимерик. то переводит его в разряд литературных неудач.

Рифма в лимерике должна с непреложностью вытекать из соответствующего топонима: лимерик провоцируется, «пускается в ход» именно этим топонимом. Рифма в лимерике – вроде тех детских рифм (типа Лягушка-Квакушка, Волк-Зубами Щёлк и под.) которые на слуху у каждого ребенка и которые не могут быть ни отменены, ни изменены, будучи один раз и навсегда найденными.

Так что топоним фактически и есть та причина – более того, единственная причина! – в силу которой вообще пишется лимерик. Именно с ним, с топонимом, рифмуется Главная Странность, составляющая сущность каждого данного текста, – так что у читателя обязательно должно возникнуть впечатление, будто странность эта есть «прямое следствие» влияния на героя местности, в которой он проживает (имени, которое он носит, качества, которым он наделен, и т. д. – если иметь в виду «нетопонимические» лимерики).

Кстати, именно поэтому лимерики так трудно переводить на другие языки: переводчикам случается менять топоним на более «подходящий» в данной ситуации – причем по причинам сугубо языковым. Тем, кто переводит лимерик, приходится выбирать, что сохранить: топоним, с которым рифмуется Главная Странность, или Главную Странность, которую ведь в принципе, вроде бы, можно зарифмовать с «другим» топонимом! В решении этого вопроса переводчики лимериков едины: сохраняем Главную Странность и рифмуем с чем придется.

Так, если в лимерике упомянута Prague (Прага), которая рифмуется Эдвардом Лиром с «vague», «неопределенный, неуловимый, непостижимый»

то совершенно очевидно, что воспроизвести лировскую рифму невозможно: в русском языке Прага рифмуется совсем с другими словами! Значит, жертвуем Прагой и пишем лимерик типа:

(!) Заменить Прагу на Крым, вроде бы, не преступление: какая разница, где именно живет леди, «чьи слова просто непостижимы»?

Правда, лимерик тут же перестает опознаваться – и вам никогда не найти нужный в лировском собрании лимериков… но, может быть, это и не такая уж беда. Есть большая беда: она в том, что слово «Крым» не провоцирует слова «непостижим» с той же неизбежностью, с какой «Prague» провоцирует «vague». Это не просто точная рифма – это практически «единственно возможная» рифма. И мы отмечаем это вовсе не затем, чтобы «воздать должное» Эдварду Лиру как непревзойденному мастеру, но только и исключительно затем, чтобы обратить внимание на своего рода логику формы, с неизбежностью подсказывающую лишь одно правильное решение.

Рифма в лимерике есть зеркало, в котором некая сущность точно отражает саму себя: дело, разумеется, не в том, что Prague (например, как столица известной страны) тем или иным образом отвечает признаку vague, – конечно же, речи об этом не идет и объяснять связь между двумя данными словами таким образом значит делать непростительную натяжку поэтики, точная, глубокая и богатая рифма – типологические особенности рифмы тоже не принимаются во внимание.

Речь фактически идет лишь об одном, а именно насколько продуктивно одно слово вызывает другое, являясь наиболее точной из возможных характеристик будущего персонажа: по той же логике, по которой Стёпка должен оказываться растрёпкой, Ванька – встанькой, а Наташка – какашкой (и по-другому быть не может! – несмотря на то, что существуют и прочие рифмы, даже не менее точные, глубокие и богатые). Независимо от того, являются ли высказывания тех, кто живёт в Prague, vague, – по некоторым сугубо формальным законам они должны быть vague!

Почему? Путь к разгадке (ибо самой разгадки мы не знаем) может указать характер топонимов, отбираемых для классических лимериков (в те времена – времена Кэрролла и Лира, – когда «топонимические» лимерики были чуть ли не единственно возможными). Внимательный анализ топонимов в классических лимериках убеждает в том, что это так называемые трудные топонимы, то есть топонимы, рифмы к которым (не хорошей рифмы, а рифмы вообще!), на первый взгляд, просто не существует. (Вспомним по этому поводу хрестоматийный пример из «Незнайки», когда бедняга должен, по заданию поэта Цветика, найти рифму к слову «пакля», что в конце концов не удается ни ему, ни самому поэту Цветику. Однако задание это само по себе настолько привлекательно, что дети, читающие «Незнайку», долго перебирают в своем сознании слова, которые могли бы «подойти»! Кстати, не нужно доказывать, что в природе детей – пытаться рифмовать, а потому «головокружительные рифмы они принимают с большой благодарностью). Не случайно, кстати, что очень многие из трудных топонимов относятся к разряду топонимов «экзотических», то есть напрямую происходящих из стран, чей язык остро необычен для восприятия англичанина: это только для славянского сознания Прага есть «нормальное» слово, рифмующееся с несколькими подобными ему (влага, брага, бумага, скряга…), а потому, может быть, и малоинтересное, – для английского языка это слово экзотическое.

Имеет смысл поставить вопрос таким образом: художник назначает себе почти неразрешимую формальную задачу, «перелопачивая» для ее решения ресурсы родного языка и обнаруживая в конце концов некое – чаще всего случайное – совпадение. То, что художник всегда идет от топонима, а не от зарифмованного с ним слова, – очевидно: найти топоним в качестве рифмы к обычному (а тем более к необычному) слову есть задание из разряда невыполнимых: топоним нельзя придумать – его надо знать. (Кстати, может быть, любовь Эдварда Лира к лимерикам во многом объясняется его любовью к странствиям: слух Лира, понятное дело, был натренирован на топонимы и на поиски эквивалентов к ним).