Книга теней - Клюев Евгений Васильевич - Страница 10

Тортов в Столешникове оказалось мало, а народу много. Петр изнывал в очереди, глядя на улицу, где все текло и таяло как сумасшедшее — это посередине-то января. И солнце светило без передышки. Когда Петр дошел до прилавка, ему предложили только ванильный торт — чахоточный такой, с буйной, но бесцветной растительностью.

— Как он у Вас называется? — без интереса спросил Петр.

— Господи, молодой человек, да не все ли Вам равно? — заорала очередь, довольно бесстрастно, однако.

— Это принципиально, — обратился к ней Петр.

— «Ванильный» и называется, — обозлилась почему-то продавщица.

— Красивое название. — Он вздохнул и пошел выбивать подозрительно точную сумму — два рубля тридцать две копейки.

Два-рубля-тридцать-две-копейки упаковали в столь же бесцветную и столь же обильную растительностью коробку с развеселой надписью «С Первомаем!» — так с-первомаем и двинулся Петр в направлении Сивцева Вражка… Волхонка уже, переход, поворот на Гоголевский бульвар: ну, где там цыганка с карликом — не видны ли еще? — не видны; угол Сивцева Вражка — и вот он наконец, особнячок с какою-то даже лепниной. Форточка открыта: Станислав Леопольдович дома. Опять деревянная лестница тоненько этак поскрипывала, а звонок, которого Петр в прошлый раз не слышал, оказался хорошо поставленным басом.

— Кто там?

— Это я, Петр, — машинально ответил Ставский, задним числом сообразив, что голос-то женский. Дверь не открывали, пришлось пояснить: — Я к Станиславу Леопольдовичу.

— Нету тут таких, — сказала дверь.

Здра-а-асьте!.. Как же нет, когда были? Квартиру он, что ли, перепутал? Да нет, та же самая квартира, и не мог он ошибиться, он эту квартиру на всю, кажется, жизнь запомнил.

— Простите, он… Станислав Леопольдович уехал?

— Нету тут таких.

— Это я уже слышал, — начал раздражаться Петр, не понимая прелести разговора через дверь. — Откройте же наконец!

За дверью — сначала издалека, но тотчас же у самого порога — вдруг мелко-мелко и хрипло залаяли, окончательно доконав Петра, мгновенно вообразившего себе раз в пятьдесят уменьшенного Анатолия.

— Боря, разберись, — послышалось сквозь лай — и затопали, с трудом попадая в собачьи паузы, толстые ноги в тапках без задников. Лязгнул затвор: сверху за дверью, придерживаемой цепочкой (цепью!), обозначилось лицо Бори, лицо борова; снизу, придерживаемая своей цепочкой (цепью!), полувыскочила жирная шавочка на тоненьких лапках.

— Что Вам угодно? — неожиданно интеллигентно спросил боров, стремясь попадать выдохами в щель.

— Войти, — Петр был краток. Шавочка сильно бранилась.

— Почему Вы хотите войти в чужую квартиру? — Боров, видимо, был педагогом. Шавочка охрипла окончательно.

— Потому что я был тут вчера. — Дверь еще немножко приоткрылась — и Петр понял, что не был он тут вчера: часть передней, доступная взгляду, пестрела корешками книг.

— Зачем же говорить неправду? — задал риторический вопрос педагог-боров. Шавочка, кажется, задохнулась.

— Вы много читаете, Боря.

У борова вытянулось рыльце, а опочившая было собачонка опять зашлась в хриплом лае. Плохо понимая, что происходит, Петр начал спускаться по лестнице. Уже на улице машинально поднял глаза: рыло борова Бори торчало в форточке. На нем горела печать-незаслужен-ного-оскорбления. «Хулиган!» — крикнул Боря, и форточка захлопнулась.

Петр огляделся вокруг. Вокруг было пусто. «Если бы мы встретились с Вами вчера или, скажем, завтра, — вспомнил вдруг Петр, — я бы наговорил чего-нибудь другого. Может быть, тогда я не был бы уже ветеринаром и собаку мою звали бы не Анатолий…» Как глупо все-таки вел он себя в обществе странного этого человека: заснул ни с того ни с сего — глупее не придумаешь! Именно тогда, когда надо было правильно использовать единственную, по всей вероятности, замечательную случайность в его жизни. Когда надо было вцепиться в странного-этого-человека… эх, что ж говорить! Петр немного постоял и снова пошел к дому с лепниной. Теперь он не стал подниматься по лестнице, а позвонил у одной из дверей на первом этаже. На звонок вышел мальчик.

— Здравствуй, — сказал Петр. — Тебя зовут Игорь?

— Игорь. А что?

— Я Петр. Я должен спросить тебя вот о чем: где Анатолий?

— Анатолий? — Он наморщил лоб, внимательно посмотрел на Петра честными серыми глазами. — Я не помню.

— Чего ты не помнишь? — Петру хотелось, чтобы получилось как можно мягче, — получилось довольно строго.

— Я не помню, где Анатолий.

У Петра закружилась голова, он выждал некоторое время.

— Но кто такой Анатолий, ты помнишь?

— Помню. Анатолий — это собака.

Так… Так-так-так-так-так. Привкус мяты во рту. Будем вести себя спокойно.

— А чья это собака? — голос почти безучастный.

— Я не помню. Помню только, что Анатолий — собака. Большая такая, разноцветная. Мне всегда такую хотелось.

— Ну, конечно! — настаивал Петр. — И собака эта приходила к тебе в гости от Станислава Леопольдовича, старичка такого… милого, когда уходили куда-нибудь родители. А стоило лишь им появиться на углу Сивцева Вражка, собака Станислава Леопольдовича — помнишь? — моментально возвращалась к нему как ни в чем не бывало! Ну… Ведь так? Я правильно рассказываю? Это же и вчера было!

— Нет. — Честные серые глаза… — Это было давно. Я тогда был еще маленький. Ужасно давно.

И больше он решительно ничего не помнил.

А собака Анатолий все-таки была…

— Теперь вот что. — Петр попытался улыбнуться. — Ты очень хороший человек. С Первомаем тебя! — И, сунув ему в руки торт, Ставский быстро пошел к двери.

— Спасибо, — сказали ему в спину. — Только пока еще рано… с Первомаем.

На Гоголевском текло и журчало. «Вовсе не рано», — громко произнес Петр, быстро идя куда попало. Самое важное сейчас было не думать ни о чем, связанном с Сивцевым Вражком. Нет Сивцева Вражка в городе Москве. Если только когда-нибудь раньше… Но-это-было-давно-я-тогда-был-еще-маленький-ужасно-давно. И как-то занесло меня в существовавший тогда посреди Москвы Сивцев Вражек, как-то занесло… познакомило со Станиславом Леопольдовичем, обмануло, расстроило. А сегодня вспомнилось — вот и отправился с какой-то стати в Сивцев-этот-Вражек. Прихожу и вижу: нет Сивцева Вражка в городе Москве. Такая, значит, история.

И в самом деле: как уже далеко все отодвинулось — в прошлый век, в позапрошлый… в тысяча-семьсот-восемьдесят-какой-нибудь-год! И даже еще отодвигается: я вот иду, а оно отодвигается — скоро станет совсем ничего не видно, не слышно ничего. Да и так почти уже не видно, не слышно. Все. Не было. Не происходило. Потому-то и тоска такая неопределенная — не поймешь о чем. Ни о чем, знаете ли…

Сейчас надо вынуть из кармана бумажник, а из бумажника вынуть записочку — память-тренируйте-голубчик-это-Вам-на-метро-С.-Л. — и выбросить эту записочку: пусть она летит по ветру. А уже через полчаса покажется, что и ее не было никогда: так, обман чувств!

Петр вынул бумажник, потянул молнию… стоп. Записочки там, конечно, тоже уже нет, это яснее ясного. Исчезли все следы. Глупо было бы искать ее, а все-таки, все-таки — за-га-да-ем: если записочка там, значит… Нет, лучше по-другому: если записочки там нет, значит, это окончательно. Станислав Леопольдович пропал окончательно, и уже никогда мы с ним больше не встретимся. Я буду жить-учиться-и-бороться, стану человеком-средних-лет и выброшу из головы это воспоминание: к тому времени оно начнет мешать мне, как заноза. А если я выброшу его из головы, жизнь сделается легкой, приятной… независимой. Я успокоюсь — и ничто уже не сможет потревожить меня, потому что тогда я погибну. М-да… Если же записочка там, значит — ну, не знаю, всякое может случиться и надо будет ждать.

В бумажнике записочка — была. Теперь оказалось, что Петр с самого начала знал: она там. И пришел к нему покой. Впрочем, не покой, конечно, — пришло к нему легкое какое-то отупение. В самом деле, ничего страшного ведь не случилось. Страшно было бы другое, если бы Станислав Леопольдович, например… умер. Но он не умер, он просто исчез куда-то, исчез, а потом даст о себе знать. У него есть телефон Петра — и однажды Петр поднимет трубку и услышит: «Ну те-с, голубчик мой, что же Вы ко мне не приходите?» Надо ждать, только ждать — больше сейчас ничего не требуется. А то, что Станислава Леопольдовича нет в Сивцевом Вражке, так это даже естественно! Противоестественно для него именно быть там. Это подчеркивало бы заурядность происшедшего: два незнакомых человека встретились на улице, один пригласил другого в гости, пошли, чайку выпили, поговорили, превратились в добрых-друзей… А дальше — обсуждали бы текущие-события, обменивались соображениями-по-поводу (Вы читали вчерашнюю «Литературку»? Прочтите, там интересная статья, это надо прочесть!), потом наскучили бы друг другу до умопомрачения (ох, мне опять сегодня к Станиславу…) и постепенно отошли бы друг от друга далеко-далеко. Нет, замечательно, что его не оказалось в Сивцевом Вражке. В сущности, так и должно было быть! Недаром же что-то в этой истории бес-по-ко-и-ло Петра. Теперь казалось ясно, что именно. А именно случайность всего, случайность каждого момента события… непредсказуемость, непредусмотренность, непреднамеренность. Система бесконечно малых совпадений бесконечно многих фактов.