Русские банды Нью-Йорка - Костюченко Евгений Николаевич Краев - Страница 31

Он не был похож ни на пьяного, ни на сумасшедшего, и говорил вполне серьезно, хотя и с улыбкой. Илья даже испугался немного. Страх пробежался ледяными иголками по спине и остался трястись где-то под желудком. Илья сплюнул, растер плевок и оглядел улицу. Все четверо дежурных мальчишек смотрели на него с плохо скрытым ужасом.

— Делайте свою работу! — крикнул он им, и пацаны снова спрятались.

— Правильно, — кивнул незнакомец. — У каждого своя работа. А тот, кто берется за чужую, должен быть наказан. Верно?

— Не люблю длинных разговоров, — сказал Илья, разглядывая заколку на галстуке незнакомца, блестевшую мелкими стекляшками. — Скажи, что тебе надо.

— Мне? — удивился тот. — Мне ничего не надо. У меня все есть. Я просто хотел посмотреть на тебя, пока ты живой. Смерть сильно меняет людей.

— Посмотрел? Достаточно?

Илья услышал, что к нему кто-то подошел сзади, со стороны аптеки, услышал, как человек за его спиной сопит и шуршит одеждой, как шаркнули подошвы его башмаков, когда он переступил влево.

Незнакомец вытянул из жилета алый шелковый платок.

— Кровь иногда непоправимо портит одежду, — озабоченно сказал он. — Особенно чужая. Никак не отстирывается. Как тебя зовут? Мои арабы дали тебе кличку — Черный Испанец. Ты испанец? Впрочем, это уже неважно. Испанец, португалец, голландец — никто не имеет права обижать моих людей, хоть белого, хоть черного, хоть даже самого последнего араба.

Он говорил медленно и отчетливо, явно стараясь, чтобы Илья понял каждое слово. Зря старался. Илье было все равно, что он там несет про каких-то арабов и испанцев. Его гораздо больше занимал человек за спиной.

На эмигрантском пароходе у Ильи было много свободного времени, и он проводил его за изготовлением ножа. Собственно, нож-то у него был, старый, с обломанной рукояткой — Илья нашел его возле камбуза, под бочкой с помоями. Он отполировал и заточил лезвие, сделал новую рукоять, плетенную, из кожаных шнурков. Но больше всего намучился с ножнами.

Когда же, наконец, они получились такими, как он хотел — оказалось, что лезвие касается заклепок. А это недопустимо. Во-первых, сбивается заточка. А во-вторых — звук чирканья лезвия по заклепкам, обычно тихий и незаметный, сделался слишком громким.

У человека за спиной тоже были ножны с заклепками. И Илья отчетливо услышал, как по ним лезвие чиркнуло.

Он положил руку на низ живота, делая вид, что хочет почесать яйца. Рука скользнула вниз и ухватилась за ножку табурета. Что-то прошелестело за спиной — но Ильи там уже не было. Он вывернулся ужом, и врезал человеку с ножом табуреткой, снизу вверх, по челюсти. С наслаждением услышал хруст. Табуретка проломила кость, взметнулась выше, — и со всего маху обрушилась на голову сидящего незнакомца.

Сбоку метнулась тень. Так вас трое? Получай!

Держа табурет двумя руками, Илья развернулся и по дуге снес третьего, тоже с ножом.

Все это заняло несколько мгновений. Илья подобрал с брусчатки два ножа. Незнакомец валялся лицом вниз, и в каштановых волосах на затылке блестела кровь. Двое его спутников со стонами отползали к стене. Один харкал кровью, второй мычал, зажимая рот ладонями.

Илья вспомнил, что одному из них он только что сломал челюсть. Вряд ли парень сможет говорить. А вот другой выглядит целее остальных.

Он наклонился над тем, кто сплевывал кровь и держался за ребра:

— Никогда не ходи сюда. Понял?

— Угу.

— И арабам своим скажи. Пусть платят пять долларов в день, и их никто не тронет. Это наши улицы. Мы тут живем. И будем жить так, как хотим. Передай это твоему другу, когда он откроет глаза.

Он поднял алый платок и оттер руки от мелких капель крови. Зашел в аптеку и сказал:

— Дядя Эйб, у вас тут трое больных. Не знаю, чем им помочь.

— Кому ты говоришь? Я все видел, — проворчал Эйб Шнеерсон. — Иди домой, а я позову полицию.

— Это обязательно? — испугался Илья. — Может, перевязать их? Дать какие-нибудь лекарства?

— У меня нет лекарства от табуретки. И покойника бесполезно перевязывать. Исчезни на пару дней.

— Как?

Шнеерсон потер подбородок в задумчивости.

— Я всем скажу, что ты убежал в Джерси. Иди на старый пирс, под ним есть места, где можно отсидеться. Когда все уладится, дам знать.

17. Аудиенция у Князя

Оська был уверен, что брата схватят очень скоро. Схватят, бросят в каталажку и начнут допрашивать. Будут судить. Хорошо, если посадят в тюрьму. А если отправят обратно в Россию? Он уже слышал о таких случаях. Правда, тогда речь шла о богатом купце, который убил напавших на него грабителей. А с простым эмигрантом церемониться не будут. Убийство остается убийством, и за него полагается каторга или петля, это знали все, даже Оська.

Он приходил на пирс, спускался к воде и пробирался между сваями в пещеру, где прятался Илья. Приносил еду и питье, рассказывал новости — и принимался гадать, сколько лет дадут, и где в Америке каторга…

— Чего ты каркаешь! — оборвал его брат. — Тебя что, уже допрашивали?

— Нет. До сих пор ни один полисмен даже не показался возле дома. Вот это и подозрительно, — Оська понизил голос и оглянулся. — Никто не приходил за тобой. Значит, они устроили засаду.

Илья доел кашу, обтер миску хлебом и собрал крошки в ладонь.

— Полиции нет дела до наших разборок. Беги домой, мама будет переживать, если ты задержишься.

— Мама и так с ума сходит. Она не верит, что ты в Джерси.

— Смотри, не проболтайся.

Выпроводив брата, Илья взялся за ножи и принялся метать их в сваю. Полиции он не боялся. Копы никогда не заходили на его улицы, потому что здесь им нечем было поживиться — ни салунов, ни притонов, и даже ближайшие проститутки ловили клиентов только в следующем квартале. Здесь жила рвань эмигрантская — что с них взять?

На полицию ему было плевать. И он бы не стал прятаться так долго, если бы незнакомец, которого он уложил, не был самим Чарли Помойкой.

Конечно, такие вещи лучше бы знать заранее. Но Шнеерсон слишком поздно объяснил ему, что пирс и улицы, ведущие от него к рынку, да и сам рынок — вотчина Помойки. Его банда забирала тридцать процентов дохода с каждого, кто хоть немного здесь зарабатывал.

С новичков ничего не брали только потому, что Помойка еще не знал об их появлении. Он бы и не узнал, если б арабы не нажаловались. Прежде они безнаказанно грабили соседей, и те не сопротивлялись, боясь, что арабы позовут бандитов. Такое уже иногда случалось, и неуступчивых бунтарей находили с перерезанным горлом. Сам Чарли никого не убивал. Только пытал, для острастки. С полицией он был дружен, и в его публичных домах люди в мундирах обслуживались бесплатно. Правда, иногда и Помойку беспокоили блюстители закона. Это случалось, когда его головорезы нарушали границы чужих владений и устраивали поножовщину с соседними бандами. Но на этот случай Чарли содержал адвоката, и обычно все заканчивалось отчислением крупной суммы в фонд поддержки городского хозяйства.

Убийство такой важной фигуры не могло остаться незамеченным. Илья понимал, что теперь ему не будет житья в этом районе. Надо было перебираться куда-нибудь подальше. Вот только — куда?

И он все чаще и чаще задерживал взгляд на лодках, снующих мимо пирса. Украсть ялик, переплыть Гудзон и скрыться на другом берегу, в Джерси или Хобокене? Да, но что тогда будет с родными? На что они станут жить?

А на что они станут жить, если его прирежут?

Нет, лучше исчезнуть, чем обременить семью похоронными расходами.

Он выдернул ножи из сваи и снова отошел на пять шагов, чтобы повторить серию бросков. Илья радовался как ребенок каждый раз, когда нож втыкался в то место, куда он целился. Это было совсем не просто, ведь все ножи были разные и по длине, и по весу. Но он почти никогда не промахивался и с пяти шагов, и с десяти.

«Хоть чему-то я научился в этой чертовой Америке», — подумал он.

Заскрипели доски настила, и Илья спрятался за выступ стены. По легким шагам он узнал Сверчка. От него незачем было прятаться, но еще неизвестно, кого тот мог привести.