Одураченные случайностью - Талеб Нассим Николас - Страница 9

Спасение прибывает рейсами Аэрофлота

Девяностые годы ознаменовались притоком в бизнес образованных людей. Атмосфера в трейдерских комнатах стала более занимательной и интеллектуальной. Многие ученые, некоторые даже прославившиеся в своих областях, пришли в бизнес с желанием сделать деньги. Они в свою очередь наняли людей, которые разделяли их взгляды и подходы к делу. Хотя большинство из этих людей не обладали ученой степенью (и сейчас их меньшинство), ценности и культура резко изменились: во главе угла оказались интеллект и аналитические способности человека. Стремительный рост спроса на ученых на Уолл-Стрит способствовал бурному развитию финансовых инструментов. Наиболее востребованными стали знатоки физики и математики. Русская, французская, китайская и индийская речь (по порядку) стали доминировать как в Нью-Йорке, так и в Лондоне. Говорили, что практически каждым самолетом из Москвы на Уолл-Стрит прибывали специалисты в области математической физики. Можно было очень дешево нанять специалиста на позицию трейдера, приехав в JFK-аэропорт вместе с переводчиком. В самом деле, в конце 1990-х заполучить образованного ученого мирового класса за половину стоимости МВА не представляло особого труда. Как говорят, маркетинг ? это все, ведь эти ребята не знали, как продавать себя.

Я отдаю должное интеллекту русских ученых, многие из них были способны работать инструкторами по шахматам (я, кстати, нашел среди них даже преподавателя игры на фортепьяно). К тому же в общении с ними я находил много полезного для себя, даже общаясь во время собеседования.

Когда МВА ищут вакансию трейдера, они часто в своих резюме хвастаются «продвинутыми» навыками игры в шахматы. Я помню советника по трудоустройству магистров делового администрирования (МВА) в бизнес-школе Вартона, который рекомендовал соискателям в первую очередь указывать свои навыки игры в шахматы, поскольку это, по его словам, выглядит «интеллигентно и стратегически». В то время как МВА свое поверхностное знание правил игры обычно интерпретируют как «экспертное». Мы часто проверяем претензии на точность шахматной экспертизы (и характер соискателя) расстановкой шахматных фигур из выдвижного ящика, говоря побледневшему студенту: «Сейчас с вами поговорит Юрий».

Тем не менее, процент неудач у этих ученых был немногим ниже, чем у магистров делового администрирования. Объяснялось это оторванностью суждений ученых от реальной жизни, их интеллигентностью, лишенной малейшей практичности. Многие из них были способны выполнить многие сложные вычисления с предельной точностью, если они были записаны уравнениями. Однако они совершенно не способны решить проблему, даже минимально связанную с реальностью, как если бы они понимали букву, но не дух математики. Я убежден, что Х, один мой довольно приятный русский знакомый, имеет два мозга: один, великолепный, для математических вычислений, другой, значительно худший, для всего остального, включая решение проблем на финансовом рынке. Правда, иногда встречались люди с научным складом ума и опытом, способные быстро прокручивать в голове возможные варианты действий. Какой бы ни была выгода от смены состава «популяции трейдеров», мы усовершенствовали наши навыки игры в шахматы и, главное, получили возможность интеллектуального общения с достойными собеседниками. Познавательные беседы затягивались за пределы отведенного для обеда часа. Представьте, что в 1980-х я вынужден был говорить с коллегами, которые имели аттестат МВА или квалификацию в области налогообложения, вершина их способностей ? это обсуждение стандартов FASB[8]. В отличие от них физики были интересны не своей способностью обсуждать динамику жидкости, а широкими познаниями в различных областях. С ними было приятно и интересно общаться.

Солон посещает ночной клуб «Regina»

Читатель мог догадаться, что мое мнение о месте и роли случайности во время карьеры на Уолл-Стрит не могло обеспечить ровных отношений с коллегами (о некоторых из них я упомяну в этих главах). Естественно, непростые отношения были с теми из них, кому посчастливилось быть моими начальниками. В моей жизни было два босса, причем совершенно разные по характеру.

Первый, я назову его Кенни, воплощал в себе черты провинциального семьянина: субботним утром он был похож на футбольного тренера, а в воскресный полдень приглашал своего шурина на шашлыки. Наружность его внушала уважение, именно такому человеку я смог бы доверить свои сбережения. Он довольно быстро вырос по служебной лестнице, несмотря на отсутствие некоторых познаний в вопросах финансовых деривативов (требование его фирмы ? прославлять эти инструменты). Босс был слишком деловым человеком, чтобы понимать мою логику действий на рынке. Однажды он порицал меня за то, что я не выразил восторга по поводу успеха одного из его трейдеров, хорошо сработавшего на бычьем рынке европейских облигаций в 1993 году, которого я назвал случайным метателем пращи. Я тщетно старался представить ему идею кривой выживания богатства (см. часть II этой книги). Прошло немного времени и все его трейдеры оставили этот бизнес, включая его самого.

Мой босс был спокойным человеком, четко выражал свои мысли, имел атлетическую фигуру и был одарен крайне редким качеством ? превосходного слушателя. Представительный вид и личное обаяние обеспечили ему доверие президента. При всем этом я не мог скрывать своей непочтительности, особенно когда он не мог понять сути моего разговора. Несмотря на консервативные взгляды, он представлял собой бомбу с запущенным часовым механизмом.

Второй босс, которого я назову Жан-Патрик, был угрюмым французом с взрывным характером и сверх агрессивной индивидуальностью. За исключением тех немногих, кого он действительно любил, он отличался даром создавать своим подчиненным некомфортные условия, повергая их в состояние постоянной тревоги. Этот человек внес большой вклад в мое формирование как управляющего рисками. Ведь он был одним из немногих, кто имел мужество заботиться только о генераторе, совершенно не обращая внимания на результаты. Он понимал мудрость Солона, и вопреки ожиданиям, что человек с такими взглядами и таким пониманием случайности будет вести тусклую жизнь, жил ярко. В противоположность Кенни, который носил консервативный темный костюм и белую рубашку (единственной поблажкой был его крикливый галстук с Гермесом на коне), Жан-Патрик одевался пестро, как павлин: голубая рубашка, шотландский пиджак с безвкусной шелковой окантовкой карманов. Не озабоченный семейной жизнью, он редко приходил на работу до полудня, хотя я могу сказать наверняка, что он делал свою работу в самых невероятных местах. Он часто звонил мне из «Регины», престижного ночного клуба Нью-Йорка, поднимая меня в три часа ночи, чтобы обсудить некоторые детали моей стратегии управления рисками. Несмотря на его несовершенную фигуру, женщины, по-видимому, находили его неотразимым: он часто исчезал посреди дня и часами был недоступен. Как-то он пригласил меня обсудить с ним срочные вопросы бизнеса. Я не удивился, когда нашел его среди дня в странном «клубе» в Париже, который не имел вывески. Он просматривал документы, разбросанные по столу, потягивая шампанское и одновременно лаская двух скудно одетых молодых дам. Удивительно, но он вовлек их в разговор, как если бы они были участниками встречи. Одна особа даже отвечала по постоянно звонившему мобильному телефону, так как он не хотел прерывать наш разговор.

Я все еще удивлен одержимостью этого яркого человека к рискам, которые он постоянно прокручивал в голове. Он думал буквально обо всем, что могло случиться. Так, он заставил меня сделать альтернативный план на случай падения самолета на здание офиса ? и разгневался, услышав в ответ, что финансовые условия его департамента в таких обстоятельствах мне мало интересны. Босс имел репутацию ужасного волокиты и одновременно темпераментного человека, способного зажечь любого по своей прихоти. Однако он слушал меня и понимал каждое слово, поощряя меня идти дальше в познании случайности. Именно он заставил меня выискивать невидимые риски «взрыва» в любом портфеле ценных бумаг. Жан-Патрик с огромным уважением относился к науке и ученым. Поэтому неслучайно, наверное, через десять лет или около того по завершении совместной работы он неожиданно объявился во время защиты моей докторской диссертации, улыбаясь мне из глубины комнаты.