Круг - Симонова Лия Семеновна - Страница 10

Объяснять взрослым хоть что-то — бесполезно. Ухожу куда-нибудь, меня спрашивают: «Когда вернешься?» Говорю: «Поздно». А мне: «Придешь в восемь!» Я отвечаю: «Хорошо», потому что иначе не отпустят. А прихожу поздно — на меня кричат: «Эгоист! Мы же договорились, волноваться заставляешь!» А по-моему, эгоисты они: не понимают, что мне хочется встретиться с ребятами или девчонкой. С девчонкой — не дай бог! Это, с их точки зрения, уже преступление. Начинают проводить «работу», будто сами не были молодыми… Бред какой-то…

Один древний греческий философ, не помню какой, сказал что-то вроде того, что нужно свернуть с проложенного пути. Пусть ты заблудишься, но зато сам найдешь дорогу к солнцу и свету. Пускай я буду спотыкаться и падать, но подниматься и идти вперед. Главное — идти. Своим путем. Не хочу правдами и неправдами в институт, хочу просто работать. И чтоб рядом были друзья и девчонка, которая мне нравится.

Юстина Тесли.

Я не хочу писать об учителях, вы же все знаете сами. У меня трудности дома. Я не могу любить и уважать свою мать только за то, что она меня родила. А воспитывали меня сначала ясли, потом детский сад — пятидневка, а теперь школа. Эти учреждения разъединили меня с матерью, и мы не понимаем друг друга. Отец у меня прекрасный, он врач, и даже ночью, если позовут, побежит к людям, а маму это бесит, она считает его дураком. Папу все благодарят, но денег врачам платят мало, а маме нужно много денег. И она все посмеивалась над ним, что не может заработать. Завела кавалера. Я хотела уйти с отцом, она не пустила… Нехорошо, что я рассказываю вам это, извините, но мне деться некуда: дома плохо и в школе не лучше… Извините…

Маша Кожаева.

Конфликты с родителями и учителями происходят, по-моему, из-за неумения взрослых общаться с детьми. Мне с родителями повезло. Отец воспитывал во мне самостоятельность в поступках и мышлении, чувство собственного достоинства и через это уважение к другим. Действуя, я не страшусь, что меня накажут. Но таких семей, где атмосфера доверия и дружелюбия, мало. Чаще родители за малый проступок наказывают, следят за каждым движением, но насилие влечет за собой обман. За двойки не пускают в кино — спрячем двойки. За сломанную вещь ругают — сожжем ее и скажем, что в глаза не видели. За курение бьют — спрячемся в подворотню. Родители не всегда имеют силы и время для воспитания, а воспитание учителей сводится к нотациям и окрикам. Человека в ученике не видят.

Когда я жила с родителями за границей, то познакомилась с картиной одного американского художника. Он изображает людей в виде консервных банок абсолютно похожими. Мне кажется, наша школа напоминает фабрику по производству таких консервов. Стоит ученику произнести какую-нибудь оригинальную мысль, ее называют глупостью, а ученика — выскочкой. Никто не пытается выявить своеобразие личности, вывести это своеобразие наружу. И мы привыкаем отвечать однообразно и вести себя однообразно. Хитрим и приспосабливаемся. А истинные чувства и мысли скрываем глубоко внутри. Если ты не болван, то быстро сообразишь, что от тебя хотят, что им требуется, и, чтобы жить без неприятностей, поступаешь по принципу: нате, получайте! И даже с ребятами отучаешься быть откровенным. А папа мне говорил, что откровенность — это счастье юности.

Наверное, мы несчастливое поколение, потому что не доверяем друзьям, а тем более взрослым. Взрослые, превратив нас по подобию своему в консервные банки с удобной для них начинкой, забыли приложить к этим банкам ключи и сердятся, что не могут открыть. На кого сердятся?

Оля Холодованичего не написала.

Читая письменные исповеди своих учеников, Анатолий Алексеевич впервые представил себе их душевное смятение и был потрясен. Теперь, когда они не кривлялись, не жеманничали, не иронизировали — не защищались, обнажилась боль, и стало ясно, как же им тошно в их счетах с собственным «я» и с окружающим миром.

Бунтуя, они бежали от самих себя. Ненависть ко всему, что мешало им жить, желание избавиться от оков объединили их, но как же далеки они были друг от друга на самом деле.

Кто-то виноват в этом. Родители, которые внушили им, что они самые любимые, но не научили любить. Классные руководители, которые часто менялись. Виктория Петровна, так настойчиво стремившаяся к порядку, совершенно не нужному им для счастья. Бывшая директриса, «госпожа министерша», заботившаяся больше о показном, чем о настоящем.

Но и у вины всех виноватых были свои причины, своя вина. Не исследовав звенья этой сложной цепи, сделавшей всех — и старших, и младших — невольниками времени, не поймешь поведения ребят. И пожалуй, не объяснишь их теперешней жизни, если не попытаться увидеть каждого из них не только в сегодняшнем дне, но и во вчерашнем дне их семей, и даже на том далеком историческом пространстве, где не было ни их, ни их родителей, но уже рождалось их начало.

Как историк, Анатолий Алексеевич понимал, что это вовсе не простая задача.

Часть вторая. Смятение

1

Оля Киссицкая этой осенью отправлялась учиться со смешанным чувством радости, беспокойства и ожидания.

Лучшая ее подруга Ника Мухина ушла в школу с математическим уклоном. Боязно было оставаться без Ники, без ее твердого слова, поддержки, но зато теперь она, Оля, сможет играть главную роль и ее мнение станет ориентиром для класса.

Оля и Ника всегда были в центре внимания. Но первой Ника, после Оля, а Оле хотелось главенствовать. И оттого, что это ее нетерпеливое желание расходилось с действительностью, она раздражалась, нервничала. Но обижалась не на себя — недолюбливала класс.

Многие одноклассники не испытывали к ней симпатии. Пусть. Но без Ники никто больше не помешает ее отношениям с Игорем Пироговым, не скажет: «Твой Пирожок ни с чем!» А Игорь все больше нравился ей.

Чем хуже она Дубининой? Подумаешь, какая красавица, золотые волосы! Кроме тряпок, и говорить-то с ней не о чем. Счастье, что она Пирогова с его вздохами не замечает. Такой, как Игорек, ей не по зубам. Присохла к своему дурачку — шутничку Сережке Судакову, нравилось, что он классом старше. Но теперь, когда Судакова не стало, не заинтересовалась бы она Пироговым!

Оля понимала, что так думать скверно, совестно по отношению к трагически погибшему товарищу, да и к Дубининой, которая мается со своим страшным несчастьем. Но злой бес, словно нарочно, вселялся в нее, когда на пути ее желаний возникали препятствия.

Так случилось, что никогда не удавалось Оле увидеть себя прежде, чем взрослые сообщали ей, как она выглядит. Не успевала она оценивать свои поступки и слова раньше любящих ее старших и постепенно свое отражение в восторженных глазах стала воспринимать за самое себя, а восторги на устах близких — за истинные свои заслуги. И всякий раз чувствовала себя ущемленной, когда обнаруживала несовпадения.

Отец и мать Оли поженились еще студентами, и с первых же шагов семейной жизни попали в полную зависимость от своих родителей. Родительские пары, «старики», плохо совмещались друг с другом: опыт жизни, взгляды, привычки, ценности — все не совпадало. Оля осознавала уже связь между несложившимися отношениями взрослых и противоречивым своим характером.

С тех пор как она помнила себя, ей всегда казалось, что мосток, объединявший тот и другой берег, держится кое-как и вот-вот провалится. Мамины «старики», такие умные и образованные, ни с того ни с сего принимались вспоминать, сколько сделали для Олиного папы. Папа приходил в бешенство. И папины «старики» немедля возмущались и начинали перечислять, сколько вещей и продуктов перетаскали за время своего «оброка»…

Стоило только одним «старикам» подарить Олечке платье, как другие тотчас же тащили шубку. Только одни забирали девочку на дачу, другие немедля доставали путевку в лучший санаторий, куда пускали с детьми. Если кто-то восторгался остроумной фразой маленькой Оли, его тут же перебивали, восхваляя ее сообразительность или красоту.