Невольничий караван - Май Карл Фридрих - Страница 107

— Оставь меня в покое со своими деревнями и народами! Я не верю, что ты знаешь даже то место, где все люди в ужасе разбежались, увидев тебя младенцем. Вот я действительно ученый, потому что я постиг все языки мира и все латинские науки. В моей голове можно читать как в раскрытой книге, в которой есть ответы на все вопросы, и если я пожелаю, мой разум снизойдет на несведущих, как солнце, с которым не сравнится ни одно из других творений Небесного Отца.

— Да прекратишь ты когда-нибудь свою идиотскую болтовню? — раздраженно вскричал Отец Смеха, в то время как по лицу его разлилось неизъяснимое блаженство. — Солнце и весь небосвод возликовали, когда я впервые появился на свет! Ты, может быть, забыл, кто я такой? Так знай же, меня зовут Хаджи Али бен Хаджи Исхак аль-Фарези ибн Отайба Абуласкар бен Хаджи Марван Омар аль-Сандази Хафиз Якуб Абдулла аль-Санджаки! А ты всего лишь жалкий Ускар Иштван. Разве это имя можно сравнить или даже просто произнести рядом с моим?

— Еще как можно! Твое длинное имя не что иное, как отвратительный от головы до хвоста ленточный червь, которого все ненавидят и радуются, когда могут удалить его прочь. Мое же исполнено силы, звучно и благородно, оно ласкает слух, как прекрасная музыка. А каково имя, таков и человек. Пока ты спал и оглашал всю вселенную своим мерзким храпом, я стоял на страже и вел кровопролитную борьбу с великаном животного мира. Посмотри на него! Видишь дыру у него в голове? Туда попала моя пуля, и действие ее было столь велико, что зверь получил спазм жевательных мышц. Он не мог даже пошевелиться. Только благодаря моей меткости он отправился к своим праотцам! А теперь скажи мне, совершал ли ты когда-нибудь или мог бы совершить в будущем что-либо подобное моему подвигу?

— С легкостью! — ответил Отец Смеха. — Только позови сюда гиппопотама, и ты увидишь, как при нашей встрече им овладеет ужас!

— Этому я охотно верю, потому что стоит ему увидеть твое лицо, и он тотчас в ужасе бросится прочь.

Теперь Хаджи Али рассердился не на шутку.

— Ни слова больше о моем лице! — потребовал он. — Кто, как не ты, виноват в том, что оно стало таким?

— Я?

— Да, ты один! Мое лицо было образцом мужской красоты, черты его сияли, как первые строки Корана, глаза лучились отвагой и нежностью, а щеки рдели подобно утренней заре. Но вот пришел ты, и когда я тебя увидел, ужас, словно землетрясение, прошел по всему моему телу. С тех пор всякий раз, как ты попадаешься мне на глаза, меня охватывает тот же неодолимый страх, убивший мою былую красу, воплощение небесной души моей. Я только тогда могу надеяться на исцеление от моих нечеловеческих страданий, когда ты навсегда исчезнешь из моей жизни и твой мерзкий облик перестанет маячить у меня перед глазами!

— Тогда иди отсюда и не смей больше попадаться на моем пути! — срывающимся от обиды и негодования голосом проговорил Отец Одиннадцати Волосинок. — Ты — гвоздь в моем гробу, и ты станешь причиной моей смерти. С тех пор, как мы познакомились, я медленно чахну, и злость на тебя, как червь, подтачивает меня изнутри. Ты убил мою молодость и заранее отравил дни моей старости. Пусть ангел в День Суда утыкает всю твою кожу иголками, как шкуру шелудивого пса!

— А тебя пусть он подвесит на одиннадцати волосках твоих усов как раз над дымовой трубой преисподней, из которой…

Он не успел договорить, так как упоминание об одиннадцати волосках окончательно вывело их обладателя из себя.

— Закрой рот, ты, дедушка деревень и народов! — проревел он, дико вращая глазами. — Сейчас ты узнаешь меня и мои усы!

С этими словами он бросился на Хаджи, чтобы схватить его за горло и хорошенько проучить. В жару спора оба противника изменили свое первоначальное местоположение и стояли теперь у самой воды. Пытаясь увернуться от словака, Отец Смеха отпрыгнул назад и — потерял равновесие.

— О, Боже, мы тонем! — взвизгнул он, прежде чем исчезнуть под водой.

Употребив местоимение «мы», Отец Смеха не оговорился: его другу угрожала та же опасность, что и ему самому. Дело в том, что слишком сильно разогнавшийся Отец Листьев не успел вовремя затормозить и вслед за Хаджи упал в воду.

Увидев, что произошло, солдаты испустили единодушный крик ужаса. Они не боялись, что незадачливые драчуны утонут, — все жители прилегающих к Нилу районов обычно являются превосходными пловцами, — нет, главную опасность представляли крокодилы, которыми кишмя кишел залив Хусан-эль-Бахр.

Именно поэтому солдаты даже не посмотрели туда, где над головами двух джелаби взметнулись огромные фонтаны брызг, а стали обшаривать глазами всю поверхность залива, боясь увидеть где-нибудь одного из кровожадных чудовищ. Действительно, в нижней части залива на небольшом островке суши грелись на солнышке несколько этих тварей. Они подняли головы на крик, но в воду идти не решились. Человеческие голоса отпугивают крокодила и часто могут помешать ему совершить нападение, даже если хищник очень голоден.

Отец Одиннадцати Волосинок вынырнул из воды и боязливо оглянулся сначала на крокодилов, а потом на то место, где, по его расчетам, должна была торчать голова Отца Смеха. Не обнаружив последней, он испуганно воскликнул:

— Его нет, где же он?

— Еще под водой, — ответили ему.

— О, Аллах, у него кончится воздух, и он может тотчас же утонуть!

Ссора была забыта, и словак снова нырнул, чтобы спасти своего гибнущего друга. В тот же миг на поверхности показался Отец Смеха; он повертел головой в разные стороны и воскликнул:

— Где Отец Одиннадцати Волосинок? Я его не вижу!

— Он ищет тебя под водой, — наперебой загомонили солдаты.

— О, добрейший, вернейший, достойнейший друг! Он готов пожертвовать жизнью ради меня! Я иду к нему вниз!

Хаджи погрузился на дно, а в следующую секунду появился словак. Не увидев друга и на этот раз, он жалобно заголосил:

— Он мертв! Ни один человек не сможет продержаться без воздуха так долго! Он утонул, но я должен, по крайней мере, вытащить его останки!

— Оставайся наверху! — крикнул один из солдат. — Он только что нырнул, чтобы отыскать тебя.

— О, храбрейший, возлюбленный брат мой! Я не могу оставить его, иначе он попадет в пасть крокодилам.

И Стефан нырнул в воду. Так продолжалось несколько раз, пока, наконец, две мокрые головы одновременно не вынырнули на некотором расстоянии друг от друга. Отряхнув с себя воду, Стефан обрадованно воскликнул:

— Ты ли это, утешение души моей, отрада моего сердца?

— Да, это я! Какое блаженство видеть тебя живым и невредимым, о свет очей моих!

— Иди же скорее сюда, чтобы я мог обнять тебя, радость моей жизни!

— И ты иди ко мне, я горю желанием прижать тебя к своему сердцу!

Громко ликуя, оба человека устремились друг к другу и горячо обнялись в воде, а потом рука об руку поплыли к берегу. Едва они успели достичь его и выбраться на сушу, как один из солдат предостерег их, указывая на островок, где недавно лежали крокодилы:

— Они нырнули в воду, они вас увидели и плывут сюда, чтобы напасть на вас! Отойдите подальше от залива!

Посмотрев туда, куда указывал солдат, все действительно увидели несколько прорезавших воду борозд. Через считанные мгновения темные, тупые морды крокодилов высунулись из воды у самого берега.

— Они опоздали! Ты меня спас! — вскричал словак, снова заключая своего друга в объятия.

— Да, они просчитались! — присоединился к восторгам друга Хаджи. — Но не я тебя, а ты меня спас. Если бы не ты, я достался бы на обед этим чудовищам, да разразит их Аллах!

— Да, пусть их жизнь будет короткой, а смерть — ужасной! Пусть имена их предков будут навеки забыты, а потомки пусть будут томимы муками вечного голода! Пусть болезни разрушат их тело, а несчастья — их души до тех пор, пока они не принесут искреннего покаяния и не признают, что есть мясо живых людей — грех против законов Аллаха!

— Они никогда не раскаются, потому что их сердца очерствели, а их уши не слышат предостерегающих голосов. Они будут и дальше костенеть в своем грехе, и за это в загробной жизни им придется вечно гореть на медленном огне. Но мы должны радоваться, что избежали их зубов и должны показать им, как сильно мы их презираем отныне и навсегда.